Не бойся, малышка - Тарасова Ирина. Страница 55

— А папа любил дочку, да? — сонно заметила Тима.

— И папа, и мама, и все вокруг. Дочка была послушной и спала крепко-крепко.

Я поправила упавшую на ее лоб светлую прядь волос и поцеловала Тиму в лоб. От нее пахло теплом, покоем и медом (я люблю гели для душа с медовой добавкой).

Когда Тима заснула, я еще долго сидела рядом. «Ничего нет прекраснее, чем спящий ребенок», — думала я и чувствовала, как буквально всю меня обволакивает, опутывает и убаюкивает спокойное состояние счастья. И пусть мой бывший любовник милуется со своей женой и сюсюкает над новорожденным наследником, пусть новомодный дизайнер хвастает своими достижениями, пусть все вокруг суетятся и выпендриваются, мне хорошо и спокойно с Тимой.

И тут меня словно током ударило: чего же я жду?! До сих пор я летаю в поисках призрачного счастья, когда счастье — вовсе не призрак. Вот же оно, здесь, рядом, ровно дышит во сне. Весь день, пока Тима была со мной, у меня ни разу не возникло повода для тоски, и я напрочь забыла, что мне двадцать восемь, а совсем скоро двадцать девять — и… прямая дорога к тридцатилетию.

Я еще раз взглянула на розовые щечки Тимы и осторожно пересела на диван. «Тима, несомненно, прекрасный ребенок. Только она дочь своего папы и своей мамы. А мне надо родить моего ребенка, — приняла решение я. — Умного, красивого, пусть даже непохожего на меня, но самого родного. И тогда я уже никогда не буду одинока. Интересно, а что бы мои родители сказали по поводу моего решения? Как они бы отреагировали, если б узнали, что вскоре станут бабушкой и дедушкой?» — подумала я, включила торшер, подошла к стенному шкафу и из груды картонных коробок вытащила одну. Это была черная коробка из-под обуви с надписью «Lourve» белыми буквами. Когда-то в ней были мои ботинки, а сейчас — фотографии, открытки, визитные карточки и прочая мелкая бумажная дребедень.

Плюхнувшись на диван, я поставила коробку на колени, сняла крышку. В куче разноцветного и разнокалиберного барахла я нашла черно-белую фотокарточку с острыми, волнистыми краями. Это была единственная фотография моей мамы. Она, еще молодая, черноволосая и кудрявая, в платье в горошек и с белым кружевным воротничком, сдержанно улыбаясь, держит на руках кулечек с оборочками. Я поднесла карточку ближе к глазам и тут же чихнула — старые фотографии всегда вызывают у меня приступ сентиментальности. Я еще раз взглянула на карточку и полюбовалась белым кружевным кульком с оборками, из которого торчала крошечная мордашка с носом-кнопкой, на котором пока еще не было веснушек. Это была я — двадцать восемь лет назад.

Я вздохнула, отложила фотографию и выключила свет. В темноте легче думать…

…Моя мать родила меня в двадцатисемилетнем возрасте будучи не замужем (по тем временам это было лихо). Мой отец (вовсе не моей матери муж) узнал о моем существовании, когда мне было больше пяти лет. Наше знакомство произошло при довольно драматических (хорошо, что не трагических) обстоятельствах.

Мать моя работала на заводе-гиганте каким-то инженером. Как мне потом рассказал отец, лето в том году, когда я переехала к нему, выдалось жутко жарким и до невозможности мокрым. Дожди шли и день и ночь, словно субтропический муссон заблудился и осел в нашем городе. Тогда всем было плохо. В «совдепии» ни кондиционеров, ни даже порядочной вентиляции не было. С матерью прямо на рабочем месте случился обморок. Она упала на какую-то железную штуку со штырями и в нескольких местах сломала ногу. Вот тогда из небытия возник мой папа и взял меня к себе.

Кость на ноге у матери срасталась долго. Так долго, что мать успела влюбиться в хирурга, а он в нее. Когда сняли гипс, врачу предложили поработать в советских войсках в Восточной Германии. Его жена не захотела ехать с ним, зато согласилась моя мать.

К тому времени мой папа привык ко мне и полюбил, я же вообще души в нем не чаяла. Папина жена оказалась бездетной. Они меня оставили, а мама уехала с новым мужем к новой жизни. Сначала мать посылала мне глянцевые картинки с котятами и посылки с консервами и платьишками, потом только консервы и открытки. В последнее время она вспоминает обо мне только под Рождество и в день рождения. На Рождество она обычно шлет мне открытки со свечками, а на день рождения — изящное кружевное белье.

В последний раз я видела мать, когда мне было шестнадцать. Тогда же мой отец развелся со своей бездетной женой. Он не стал жениться на моей маме, хотя она к тому времени тоже развелась и потолстела, а взял в жены очень красивую стерву.

Я продолжала быть его любимой дочкой. Красивой стерве, конечно, я не нравилась, и мы здорово цапались. Победа осталась за мной. Когда я училась на третьем курсе, отец женился в третий раз. Его последняя жена была хорошей теткой, немного полноватой, зато деловой. Отец помолодел с ней лет на сто. Я решила им не мешать. Ушла из университета, пошла работать. Жила то у Вальки, то у Томки, то комнату где-нибудь снимала. Подружки повыходили замуж, а у отца с третьей женой неплохо бизнес пошел. Отец купил мне квартиру, отдал машину. Но моя жизнь все никак не устраивалась… Может, все же был во мне какой-то изъян?

Моя рука сама собой потянулась к выключателю. Лампа торшера вспыхнула, ослепив меня на несколько секунд. Переход от темноты даже к неяркому свету всегда кажется слишком неожиданным.

Я встала, подошла к зеркалу. В рассеянном желтоватом свете мое отражение выглядело неплохо. Гораздо лучше, чем на последних фотографиях, когда мой бывший любовник сфотографировал меня на пляже. На них я вышла полной уродиной: глазки-щелочки, нос картошкой, на щеках — непонятно откуда взявшиеся рытвины, сплошной целлюлит, а главное — вся словно обкапана темными пятнами. Я притронулась к своему лицу. Кожа гладкая, веснушки почти не видны. Я подошла поближе к зеркалу и еще раз провела тщательную ревизию. Ни в уголках глаз, ни около носа, ни на лбу морщины обнаружены не были. Сделав два шага назад, я тщательнейшим образом оглядела себя сверху донизу: грудь не выдающаяся, талия есть, бедра широковаты. Говорят, с такими бедрами хорошо рожать…

Фигурой я была в мать. По крайней мере, так сказал мне папа. Как-то, будучи еще подростком, я спросила его, почему он не женился на моей матери. «Она была некрасивая. Да?» Он тогда очень пристально посмотрел на меня, потрепал по плечу и как-то слишком грустно ответил: «Если б все было так просто, — и немного погодя добавил: — К красивости быстро привыкаешь, а красоту надо еще отыскать. Красота — она ведь глубоко в душе спрятана. — А потом хохотнул и сказал: — А вообще-то каждой твари — по паре. Так и ты свою пару когда-нибудь отыщешь».

Легко сказать — отыщешь… Я опять села на диван. «А где искать-то?» — думала я, глядя на желтый круг, который образовался на полу от света торшера. Где ты, мой суженый-ряженый? Приди ко мне наряженный…

Есть такие женщины, перед которыми мужики готовы выстраиваться в очередь, складываться в штабеля и бить друг другу морду. Стоит такой стерве только надеть кофточку с вырезом поглубже или мини покороче, как все мужики, даже самые высоколобые, мгновенно становятся дебилами. Эти ведьмы преспокойненько вынимают сердце из любого, даже самого непробиваемого крутого парня. Такие самки легко выбирают себе нужного производителя, вьют гнезда и рожают здоровое потомство.

Совсем другое дело мы, простые девчонки с веснушками. Наш выбор куда как скромнее. А если честно, то совсем скромный. За десять лет моей половозрелой жизни у меня было всего двое мужчин.

В университете я познакомилась с Владом. Он учился со мной на одном курсе нашего девчачьего факультета, но хотел стать журналистом или, по крайней мере, писателем. Мне казалось, что он и есть моя половинка. Встречались мы с ним полтора года. Я была у него первой, он у меня тоже. Я не хотела второго, но в этом желании мы не совпали.

На третьем курсе Влад перешел на филфак и перекинулся к нашей сокурснице Элке. Без объяснений. Это потом я узнала, как он трепался на всех углах, какая я никакущая любовница. Что, мол, заводить меня замучаешься — десять потов сойдет.