Пинбол - Косински Ежи. Страница 39

Пока звучала овация, Остен активировал записывающий модуль «Паганини» и настроил на две мексиканские песни, опасаясь, что, исполняя их сам, будет слишком нервничать в присутствии Лейлы. К тому времени, когда публика перестала хлопать, сухость во рту исчезла. Кровь заиграла в жилах, и он начал исполнять и петь первую песню, в любой момент готовый заглушить микрофон и, включив запись, просто шевелить губами.

Как только нежная мелодия и печальные слова "Volver, volver, volver" наполнили зал, официанты замерли на своих местах и большая часть публики будто оцепенела; некоторые мужчины и женщины напевали знакомый мотив. Остен взглянул на Лейлу, и ее ответный взгляд показался ему столь же нежным и печальным, как звучавшая песня. Воодушевленный, он почувствовал, как отходят онемевшие плечи и успокаивается напряженное дыхание. Теперь он пел легко, без усилий, голос его охватил весь спектр звуков и чувств и с любовью доносил его до самых отдаленных уголков террасы. Публика была совершенно очарована; в глазах Лейлы заблестели слезы. Когда он дошел до припева, мексиканцы, знавшие текст песни, поняли, что он написал собственные слова на испанском, и новая волна неистовой овации захлестнула террасу.

Он чуть помедлил и, не отрывая взгляда от лица Лейлы, заиграл "El Rey", так же хорошо знакомую публике, как и первая песня. И снова они без слов подпевали припеву, вслушиваясь в измененные Остеном слова, а в конце разразилась целая буря.

Публика рукоплескала, а несколько молодых людей взобрались на подиум, чтобы разглядеть консоль. Остен выключил инструмент и встал. Разгоряченный, весь в поту, он проложил себе дорогу сквозь благодарную толпу к Лейле.

Разрумянившаяся и возбужденная, чуть ли не ликующая, она выглядела очень соблазнительно в белом крестьянском платье со шнуровкой и, протягивая руку Остену, потянулась к нему всем телом.

— Слушая вашу игру и пение, я почувствовала себя так свободно!

Он крепко сжал ее руку, стараясь защитить от толпы, напиравшей на них с выражениями благодарности за выступление. Затем он вывел ее из-за столика и увлек в отгороженную часть кафе, закрытую на ремонт. Он прихватил для нее стул и поставил его рядом с пыльным верстаком. Она села, а он прислонился к верстаку. Они смотрели друг на друга, и между ними словно пробегали электрические разряды. Ее присутствие было для него таким привычным, как будто они уже давным-давно были вместе.

— Я рад, что вы пришли, — наконец произнес он.

— Я тоже рада, — взволнованно отозвалась она.

С трудом сдерживая себя, он шагнул к ней. Она поняла его намерение, но не шевельнулась. Он сделал еще шаг, и глаза ее вспыхнули.

— Телохранители? — хрипло проговорил он.

Движением головы она показала, что стражи остались в холле. Он нежно сжал ее ладони. Они показались ему холодными. Она встала, и он увидел, что губы ее трепещут. Он положил руки ей на плечи и притянул ее к себе.

— Я люблю… я полюбила твой голос, — прошептала она; глаза ее были у его губ.

— Я люблю тебя, — сказал Остен, лицом зарываясь в ее волосы. Ощутив, как напряглось тело женщины, он испугался, что она может отпрянуть, и бормотал слова, способные удержать ее: — Скажи мне, что ты думаешь?

— О чем? — спросила она; ее руки невесомо покоились на его плечах, она все еще не решалась обнять его.

— О чем-нибудь. — Близость его лица к ее шее заставила Лейлу вздрогнуть. — О моих песнях.

— Спасибо за то, что пел их для меня. Ты заставил меня плакать.

Его руки скользнули по ее спине и застыли на бедрах.

— Ты был таким… вдохновенным, — сказала она, пропуская его волосы между пальцами. — В лучших музыкальных традициях. — Она вздохнула, когда он поцеловал мочку ее уха и сильнее прижал к себе. Лейла прильнула щекой к его щеке.

— Чьих традициях? — прошептал он, прижимаясь к ней бедрами и втискивая меж ее ног колено. Она застонала и отшатнулась. Он нежно потянул ее к себе.

— В традициях лучшего, — шепнула она в ответ. — Ты настоящий певец. Не хуже любого из признанных. — Свои слова она перемежала поцелуями. Она целовала его в лоб и в щеки, но все еще избегала губ.

— Мне много раз говорили, что я слишком подражаю ему, — прошептал Остен.

— Ну и что? Ты сильнее его. — В следующее мгновение она обхватила его голову руками и притянула к себе. Глаза ее закрылись, уста похолодели, она целовала его в губы, и он задыхаясь отвечал.

До встречи с Лейлой у него было несколько романов с женщинами постарше. Большинство из них были ограниченными домохозяйками — в Нью-Йорке, на Среднем Западе, в Калифорнии, — одни благополучно замужем, другие жили отдельно от своих мужей, третьи разведены и подыскивали очередного супруга. В этих интрижках его всегда удручало то, что женщины неизменно рассматривали его только как приятного молодого человека — этакого типичного юношу из мыльной оперы, слегка напоминающего пляжного спасателя или будущего астронавта. Для тех же, кто наслушался речей о женском равноправии, связь с молодым мужчиной была просто одной из многих недавно открывшихся перед ними возможностей — подобно участию в политической борьбе, несмотря на слишком неравные шансы, за государственный пост. Некоторые просто следовали советам знаменитых писательниц, утверждавших: если сомневаешься, заведи себе любовника или сделай дома ремонт.

С девицами у него возникали другие сложности. Хотя проблем с ними было значительно меньше, они рассматривали Остена исключительно как потенциального мужа. Все они, казалось, следуют одному сценарию: опутать его своими сетями и подвести к венцу. И начиналось это с вмешательства в его жизнь, которое они почитали необходимым условием близости. Они хотели убедиться, что он действительно холост; что у него нет постоянно с ним проживающей подружки; что он предполагает в не слишком отдаленное время остепениться и жить с одной-единственной женщиной и, напротив, не намерен, скажем, связаться с компанией развратников; что его материальные перспективы — или, поскольку он пока еще студент, материальные перспективы его семьи — весьма привлекательны; что его можно без труда приручить и вскоре сделать отцом; что характер у него достаточно уступчивый, чтобы ни в чем не отказывать жене; и, наконец, что прежде он никогда не любил — по-настоящему.

Сценарий всегда усложнялся к концу первой недели отношений. Угостив девушку обедом, он незамедлительно получал слащавую благодарственную открытку с припиской типа "надеюсь увидеть тебя снова", или она звонила по телефону и приглашала пообедать у нее дома. Последнее почти всегда имело своим продолжением ночь любви, завтрак в постели и предложение выбрать денек на выходных, чтобы навестить ее друзей или отправиться с другими ее друзьями на пляж.

Что касается секса, то ему предшествовали экзотические напитки с развязыванием языков, обсуждение тайных эротических фантазий, совместное мытье под душем и долгое сидение в ванной, внезапный стриптиз с вихляющей задницей, предложение почитать вместе порнографическую литературу и испробовать нарисованные там акробатические позы, сеансы оральной стимуляции.

Ему давно уже внушали отвращение как однообразие известных позиций, так и искусственность "высшего сексуального пилотажа"; все эти юные незамужние женщины трогали струны его души куда легче, нежели удары по струнам настоящим.

Не сумев обрести утешения в тесных границах, куда его как любовника заключила тайная сторона его жизни, Остен все более и более радовался неограниченным возможностям, дарованным ему царством музыки. Из всех искусств, решил он, музыка наиболее точно отражает ритм человеческой жизни и, по сути, неотделима от нее. Столь же могущественная, как религия, музыка превращает жизнь в ритуал. Она преображает человеческие чувства, очищает эмоции и упорядочивает мысли.

Пока Остен не встретил Лейлу, музыка оставалась его единственной страстью.

Что изумило его в Лейле, так это ее естественность, ее внутренняя свобода — ни следа лукавства, кокетства или притворства; в самом деле, наиболее привлекательной была для Остена ее непосредственность.