Берег любви - Гончар Олесь. Страница 50

Твои объедки?

- Салака эта? А что же прикажите нам есть? Рыбца нету, осетрины тоже, а об икре и говорить нечего: пища богов, деликатес для избранных!..

- Убери, а не болтай, сдерживая ярость, буркнул Ягнич. До последней крохи все подбери!.. Так напакостить на судне... Недаром я собирался тебя, разгильдяя еще три дня назад списать.

Парень переминался с ноги на ногу, не спешил убирать объедки, надеясь, видимо, что бурю удастся утихомирить, но под неотступным требовательным взглядом старика всетаки принялся нехотя сгребать в газету остатки своего пиршества.

- Теперь куда прикажете? спросил насмешливо, кивнув на собранное.

Ягнича это еще больше обозлило.

Ты еще спрашиваешь? Унеси подальше! И сам уматывай туда же, чтобы глаза мои тебя не видели!.. Чтобы ноги твоей больше тут не было!

Пошел-побрел парень со своей ношей. Хоть он и послушался, однако настроение мастеру изрядно подпортил.

Старик разволновался, дышал часто, воздух захватывал с каким-то сопением, так что шахтеру пришлось даже успокаивать его:

- Но реагируйте вы так... Если на все обращать внимание - нервов не хватит...

- Видал, икры ему не хватает,- не мог угомониться Ягнич. А почему се нет? Из-за таких, как оно, и нет...

Когда Ягнич прибегает к неопределенной форме "оно", то это в его устах всегда означает крайнюю степень презрения.- Этот па судне мусорную свалку устроил, а другой, точно такой же, в море нечистоты спускает...

Или облако доломитной пыли выбросит над поселком, а она людям глаза выедает,-сдержанно добавил шахтер. Потом окажется, что в той зоне, где эта пыль оседает, почва теряет способность родить. И стекла на жнах от этой гадости не отчистишь каждый год приходится менять тысячи квадратных метров стекла...

Не скоро теперь Ягнич обретет спокойное, ровное расположение духа. Долго еще будет сидеть в его печенках этот Кандыбенко. Для него, оболтуса, ты, конечно, смешон, помешался-де на своих морских причудах моряк поза прошлогодний... И таких учить? Для таких столько стараться?

Шахтер, вот кто. оказывается, мог по достоинству оценить его труд, длившийся несколько месяцев! Всюду дерево, медь и латунь, и все нестандартное, нештампованное, и по большей части ручная работа, выполненная мастером. Только поахнвал да причмокивал от удивления шахтерский контроль, осматривая вязанные из каната коврики, прочные, из дубового дерева изготовленные сто лики, а возле них вместо стульев нарезаны из сплошного дуба кругляки (все годовые кольца можешь на них разглядеть), по углам лоснятся бочки, опять же дубовые (думайте, что они с ромом), на их округлостях вырезаны гроздья виноградные и весело скалятся такие же резные львиные пасти. Иллюминаторы из разноцветного стекла, будто витражи, создают необычное, фантастическое освещение, так и кажется, что попал в какой-то замок, а для ночи над головой опять-таки кованные из черного металла узорчатые фонари на старинный лад. Но самая большая тут гордость Ягнича - корабельная рында-колокол, настоящая, без подделки... Все на месте, все подогнано как нужно, и главное - чувствуется, что все это делалось с любовью, с великим тщанием. Осматривали реконструированный корабль внимательно, ничего не пропуская, пока наконец, выбравшись из лабиринтов судна, не очутились наверху, у рулевого колеса.

- Попробуйте, если хотите,- предложил Ягнич шахтеру.- Руль тоже настоящий, с корабля. Тут никакой подделки.

Судя по всему, руль этот познакомился со множеством рук - весь аж блестит, отполированный чьими-то трудовыми мозолистыми ладонями.

- Дело даже не в том, настоящий или под настоящий,- шахтер положил тяжелые свои руки на руль и застыл в задумчивости.- Главное, что есть у человека что-то дорогое в душе. Ну, как говорят, заветное...

И оба, приумолкнув, невольно засмотрелись на море, где в блеске солнца перед глазами одного засветился весенний ковыль над кряжами породы, а у другого - в далекой мгле белым облаком выступал высокий, наполненный ветром барк.

* * *

Не только Ягничу нужен был "Орион", оказывается, и на судне ощущалось его, Ягнича, отсутствие. Нет-нет да и отзовется тут его отлетевший дух, отзовется даже сейчас, когда этот чародей парусов, верный наставник навсегда исчез, растворился в знойных морях кураевской пылищи.

Где он там зацепился, старый ведун, где осел на закате дней своих? Чабаном стал, с герлыгой бродит где-то по степи? Дело хорошее, однако же... Не заболел ли, не подкосила ли его окончательно эта отставка? Всякий знает, какая тоска и неприкаянность наваливаются на человека в такомто положении. Не у каждого хватает сил, чтобы долго нести такой груз... Прикованный к степям, обдуваемый иными ветрами, какие он там теперь вяжет узлы?

Нет-нет да и зайдет на паруснике об этом речь. На весенние ходовые испытания вышел "Орион". Пока что почти дома, совершает маневры вблизи своих берегов, а впереди - ответственный далекий рейс, который будет длиться несколько месяцев, так называемый рейс престижа. Далеко пойдут, далеко понесет "Орион" красный цвет родных берегов, гордое знамя своей Отчизны! Курсантов для рейса отбирают из нескольких мореходок, шансы попасть имеют лишь те, кто более всего отвечает требованиям;

"Орион" ждет хлопцев крепких и выносливых, таких, что и там, куда они проложат курс, своим безукоризненным внешним видом, своей культурой и приветливостью будут вызывать восторг (найдутся, впрочем, в чужих портах и такие, кто будет сеять недоверие, пуская слухи, что, дескать, вовсе это не курсанты, а переодетые в курсантскую форму кадровые военные моряки - одни лишь старшины да мичманы).

Для нового контингента курсантов, которые вступят под паруса "Ориона", Ягнич, конечно, тоже будет существовать, но существовать больше в виде некой абстракции, потому что застанут они на "Орионе" только связанную с ним легенду, только отблеск его долгого здесь пребывания. Стожильный морской волк, ревностный хранитель традиций, будет он для них фигурой почти сказочной, будет выступать перед ними не столько уж в героических, сколько в смешных и курьезных ситуациях, одним словом, будет существом полумифическим. Море в конце концов видало таких во все времена, под парусами разных эпох. Натура чудаковатая, крутая, самолюбивая, он, однако, и для новых экипажей будет чем-то необходим, будет еще долго незримо жить на "Орионе" как определенный символ, как неразрушимая, стабильная сила, напрочно привязывающая сердце человеческое к морю, к его полной опасностей нелегкой и волшебной жизни.

Для тех же, с кем Ягнича-мастера связывали годы совместных плаваний, он то и дело оживал, возникал во всей будничной своей правдоподобности.

- Скоро день рождения у Ягнича,- напомнил однажды капитану его друг помполит.- Хорошо бы поздравить старика от команды...

- Ясное дело. Но мы однажды уже пробовали связаться с ним через эфир, и чем кончилось?.. Преуспели не больше, чем те, кто пытается уловить радиосигналы внеземных цивилизаций.

Было такое: посылали мастеру радиограмму на Новый год - ни ответа, ни привета.

- Обиделся старик,- сказал помполит.- В самом деле, обошлись мы с ним не того... Вечный наш Ягпич, трудяга и наставник, "отец летающих рыбок" и вдруг вне "Ориона"!.. И "Орион" без него... Трудно к этому привыкнуть.

Было над чем задуматься. Ведь каждому из них рано или поздно, но тоже придется куда-то причаливать, искать свою Кураевку, встать лицом к иным ветрам, которые придут на смену ветрам молодости. Кое-кто, может, и безболезненно воспринимает такие перемены, крутые повороты судьбы, без особых душевных травм вживается в мир заборчиков и палисадников, но ведь их Ягнич... Трудно да просто немыслимо, невозможно было представить его с морковкой да петрушкой где-нибудь среди баб на базаре.

Потому что человек этот хоть и просто, но глубоко жил, носил в себе непокой мастера, здоровое морское честолюбие. А может, выветривается и такое? Уперся старик в своей амбиции, сжился с обидой и в конце концов поставил на "Орионе" крест - логично было бы сделать и такое предположение.