Твоя заря - Гончар Олесь. Страница 69

- По крайней море, в атлантов духа,- улыбнулся Заболотный.

- Атланты были, даже если Атлантиды и не было,- уверенно сказал наш попутчик.- Последнее из их племен, атлантов-гуанчей, конкистадоры уничтожили на Канарских островах уже на заре новой истории... Могучих, красивых, доверчивых людей, которые, подобно птицам, разговаривали только на языке свиста, безжалостно истребила шайка пигмеев-завоевателей, имевших единственное преимущество - огнестрельное оружие в руках... И это явилось началом глобального падения. С тех пор наша планета уменьшилась. И продолжает уменьшаться! Она - как шагреневая кожа: с каждым новым, грубо удовлетворенным желанием мы сами укорачиваем се, сами уничто;- жаем наследие атлантов, этот, во времена Адама всем нам подаренный рай. Светлые реки отравляем, небо сделали свалкой нечистот... Шестнадцатое столетие, вершина Ренессанса, когда весь мир был озарен гениальными полотнами, разве это было так давно? И вот прошло несколько веков, и мадона уже не рисуют, их больше воруют, продают. Психопаты набрасываются на них с ножами... Так удивительно ли, что мы с Кэт чувствуем ко всему этому непреодолимое отвращение, что нас только и тешит мечта отыскать следы золотого века человечества, ступить ногой в те заповедные края, где реки еще чисты, где все изнемогают от любви, где миг приравнивается к вечности и в страсти поцелуя открывают суть божества! Кэт, я считаю, духом даже сильнее меня, ока совсем не знает депрессий и убеждена в цикличности бытия, в неизбежности "ночей брахмановых", после которых мир вновь наполнится утренней силой цветения и забудется ужас потопов, безумство саморазрушений. После грязи и смрада истребления, после всех этих дьявольских взрывов, бедствий, глобальных помрачений вновь зажужжат над миром пчелы, опьяненные нектаром райского цветка, и добрые гении будут жить в каждом деревце, растворясь в ласковом дуновении ветра, в ароматах налитой здоровьем, усеянной цветами земли!..

Странное дело, о своей Кэт он говорил сейчас как о реально существующей, будто для нее и не было катастрофы, может, он верил в бестелесное существование человеческой субстанции и, очевидно, считал вполне естественным предположить, что Кэт его и сейчас где-то там бродит под ливнем в сумерках сосен и холмов, ждет пе дождется встречи с ним.

Ливень со временем заметно поутих, на дороге стало виднее, она вся открылась, до самой кромки темных, низко проплывающих над лесами и дюнами туч. И своим неудержимым движением, миганием летящих бессчетных огней дорога теперь еще больше напоминала какую-то фантастическую реку. Пассажир наш, казалось, только сейчас стал соображать, где он и куда несет его это трудное и суровое п своей непреодолимости движение трассы. Говорил тихо, будто сам себе:

- Вся жизнь человеческая - это, собственно, движение... Движение к одиночеству. И куда свернешь с этой необратимой трассы?

Но Кэт, она для пего, как видно, существовала, пусть даже в каком-то бестелесном образе. Потому что, припав взглядом к лобовому стеклу, он время от времени повторял куда-то в сумерки:

- О Кэт! Моя золотая Кэт...

Лида, внимательно ловившая каждое слово попутчика, вдруг спросила, известно ли ему, что произошло в Арт Музеуме. Какой-то маньяк порезал "Мадонну под яблоней"... Юношу это нисколько не удивило, ведь подобные случаи, по его мнению, вполне в духе времени. В Риме от руки вандала получила повреждение даже "Пьета" Микеланджело...

- Это же век преступлений,- добавил он твердо.

Потому-то они с Кэт и решили оставить этот географический пояс и спасаться бегством в кран иные, вьшечтанные, где мудрую тихоструйную реку озаряет молодая лупа, напоминающая рогами своего серпа бивни дикого слона - элефанта! Озаряет воды ночные и теплую плодородную тишину полей, где и они с Кэт наконец услышат серебристый смех счастья, создадут свой собственный оазис нежности и любви...

Над трассой все еще нависают целые гряды туч, взвихренных, неспокойных, то и дело озаряемых грозовыми разрядами. Юная спутница наша, которой хоть и случалось видеть в другом полушарии настоящие тайфуны, сейчас после каждого раската грома, при вспышках молнии боязливо ежится, ее, наверное, тревожат и эти, низко нависшие над трассой тучи, и могучие сполохи грозового света из-за угольно-темного леса, при которых все сооружение неба будто покачивается, дрожит, становясь угрожающе шатким, по крайней мере, у нас впечатление, что небо и впрямь содрогается. Лида время от времени бросает через заднее стекло короткие взгляды на трассу, и нам понятно, почему она оглядывается: девочке хочется убедиться, что за нами никто не увязался. Для детей дипломатов это стало почти привычкой - быть все время в напряжении, и Лида не является исключением, она тоже, подобно другим, привыкла жить в состоянии натянутых нервов, в постоянной настороженности, чаще обычного оглядываясь, к чему-то прислушиваясь.

Вот и сейчас, наклонившись к Заболотному, спрашивает, понизив голос:

- Вам но кажется, что за нами кто-то увязался?

Заболотный всматривается в зеркальце, где отражается дорога.

- Никого, Лида,- говорит спокойно.- На этот раз лишь обычный поток машин.

Попутчик наш вдруг, словно кого-то заметил, просит Заболотного остановиться. Машина, выведенная из потока, замерла на краю полотна. Парень поблагодарил и, подобрав свою хламиду, с виноватой улыбкой выскользнул на обочину трассы, хотя поблизости ни одной живой души, не видно ничего, кроме густой черноты сосен.

Лужи, мокрые кусты, взвихренные ветром, а чуть дальше, между дюнами, кучей лома лежат в назидание водителям изуродованные машины... Не раз уже они встречались нам вдоль трассы, подобные кучи исковерканного железа, их нарочно не убирают, это как знак предостережения!

Темная громада сосен, дюны и возле ржавой кучи лома ссутулившаяся опять вопросительным знаком - жалкая фигура с непокрытой головой, в пурпурной хламиде.

- Какой он несчастный,- тихо сказала Лида, снова съежившись при вспышке молнии.

Так и оставляем его в тревожной тьме на обочине дороги со щемящим, горьким осадком на душе. Как неожиданно возник было перед нами из дождя, так снова в нем и скрылся, мигом растворившись в вечернем тумане, сам став туманом среди мокрых темных лесов...

XXVI

Наконец мы вырвались из-под ливня, и Заболотный теперь нажал, как он говорит, "на всю железку".

- Попробуем догнать потерянное время!

- Попробуй, хотя это еще никому не удавалось...

Ливень ощутимо выбил нас из графика, однако через несколько десятков миль под шинами внезапно зашелестела совершенно сухая дорога, тут, оказывается, и не капнуло, дождь пронесло стороной. Теперь друг мой дает себе волю - это уже не езда, это полет! За стеклом все слилось от скорости и ночи. Тараним темноту, бескрайнюю, бесформенную. Несемся, отделенные от нее лишь оболочкой этой летящей нашей "капсулы", где царит уют, теплится жизнь и витают разные мысли. Где он заночует, этот парень, оставшийся в мокрых лесах искать свою любовь? И есть ли в природе такая творческая сворхсила, которая могла бы помочь бедолаге в его положении?

Лида шмыгает носом в углу - плачет, что ли?

- Лида, ты чего?

- Ничего, это я так... Тетю Соню вспомнила. Столько у нее там сейчас волнении...

- Такой характер,- говорит вроде бы даже неодобрительно Заболотный.Пока ты в дороге, все ей кажется, что с тобой обязательно случится какой-нибудь эксидонт...

И как ты ей отсюда объяснишь, что задержал нас обыкновенный ливень, хоть, впрочем, и непредвиденный...

- Может, Софья Ивановна к нашим пойдет? Или в кино?

- Где там, дома будет сидеть да прислушиваться, ты же ее знаешь... Ждать не устанет, пусть хоть целую ночь...

Тоже натура, как у тура...- И хотя говорит это Заболотпый почти сурово, однако в голосе его слышится затаенная нежность.

Своими отношениями супруги Заболотные порой меня просто умиляют. За шутками, за иронией, даже за какимито ссорами улавливаешь глубину настоящего чувства.