Дракон Фаунил - Худ Дэниел. Страница 7

– Искательницу теней? Что это такое?

«Он знает. Просто скажи ему. Это…»

И снова в мысли дракончика возникла краткая пауза, будто он искал нужное слово, но не мог его отыскать.

«Это… потом ты поймешь».

– Ну, ладно, – согласился Лайам после краткого раздумья.

«Тогда ступай».

Уязвленный Лайам двинулся было к двери, но тут же обернулся:

– Почему ты не знаешь, кто убил Танаквиля?

«Мастер Тарквин мог отключать меня от своего сознания. Он часто так делал».

– И я тоже смогу делать так?

«Сможешь. Когда выполнишь все, о чем я прошу. Ступай».

Но Лайам медлил, прислушиваясь к собственным ощущениям. Это было странно и непривычно, говорить с тем, кто не открывает рта, получать приказы от мелкой твари, не прекословить… Хотя… а что ему еще оставалось делать?

«Мне так же непривычно и странно отдавать приказания, как тебе – их получать. Когда ты выполнишь мою последнюю просьбу, ты станешь моим повелителем».

Обдумывая эти слова, Лайам заковылял прочь от дома.

Вынужденная хромота и плюс к ней тягостные раздумья не могли не сказаться на скорости передвижения Лайама, а потому на дорогу до Саузварка он затратил гораздо больше времени, чем вчера.

Фануил присвоил частицу его души, но Лайам почему‑то не злился и не чувствовал себя оскорбленным. Лайам знал, что он по природе своей уступчив. Принимай то, что есть, и устраивайся как можешь, – совсем неплохой девиз. И потом с нынешней ситуацией он все равно не мог ничего поделать: он был достаточно наслышан о магах и их фамильярах, чтобы понимать – эти узы способна порвать только смерть одной из сторон. Лайам понятия не имел, что произойдет с его душой, если Фануил умрет, а потому ничуть не желал выяснять это на практике.

Уяснив себе это, Лайам осознал, что дракончику на самом‑то деле пришлось куда хуже, чем ему самому. Он по‑прежнему обладал своей душой – просто часть ее перешла к Фануилу. А дракончик на какое‑то время вообще был лишен души. Лайам попытался представить, на что бы это могло быть похоже, но так и не смог.

В принципе он должен был бы испытывать жалость к маленькому существу, но и это у него не очень‑то получалось. Возможно, причиной тому были мысли, которые Фануил внедрял в его мозг. Они были какими‑то очень уж голыми – эти мысли, какими‑то бесцветными, что ли, за ними не угадывалось никаких чувств. Лайам никогда прежде не задумывался, как выразителен простой человеческий голос. Мысли Фануила не заключали в себе ни боли, ни радости, ни печали – они несли одну холодную информацию.

А вообще испытывает ли маленький дракон какие‑то чувства?

Задачи, которые Фануил поставил перед Лайамом, были относительно несложны, можно даже сказать пустячны. А потом, когда фамильяр Тарквина поправится, он научит Лайама закрывать доступ в свое сознание, а возможно, и каким‑то другим, более ценным вещам. Пока все происходящее выглядело как честная сделка. Но можно ли полагаться на слово маленькой твари?

Лайам размышлял обо всем этом по пути к Саузварку, шагая среди еще влажных от росы пастбищ и пустынных полей. Когда он добрался до города, прошло два часа, солнце взошло достаточно высоко, но казалось чахлым и водянистым, оно не посылало земле никакого тепла. Лайам продрог, он чувствовал себя грязным, и ему снова хотелось есть. Он решил завернуть к себе в мансарду, прежде чем отправиться на поиски эдила.

Приближаясь к заведению госпожи Доркас, Лайам ощутил, что боль в лодыжке утихла, и стал увереннее ступать на больную ногу. Он остановился прямо посреди улицы и осмотрел сапог. В прочной коже красовались два отверстия, каждое размером с ноготь. Лайам представил, какие же дыры он обнаружит в ноге, и нахмурился.

Добравшись до мансарды, Лайам кликнул хозяйку и спросил горячей воды. Госпожа Доркас не замедлив исполнила просьбу и, поставив ведро, снисходительно глянула на него.

– Что, мастер Ренфорд, хлебнули лишку? – спросила она, приподняв бровь, и усмехнулась. – А я‑то думала, с учеными такого никогда не бывает.

Лайам состроил гримасу, страдальчески хмыкнул, и дамочка удалилась, весьма довольная, что сумела поддеть ученого постояльца. Усевшись на стул, Лайам осторожно стянул продырявленный сапог и осмотрел лодыжку – он собирался смыть засохшую кровь и перевязать рану.

Лодыжка была совершенно чистой. На месте укуса виднелись два крохотных круглых шрама. Лайам присвистнул, покачал головой и принялся раздеваться.

Вымывшись горячей водой, он заметно приободрился. А переодевшись в чистое, почувствовал себя совсем хорошо. Сдернув со вбитого в стену колышка теплый плащ, Лайам покинул мансарду.

Герцог земель, на которых располагался Саузварк, слыл большим почитателем таралонской старины. Титул «эдил» он заимствовал из языка, который занесли в эти края Семнадцать семейств, этот язык был долгое время в ходу у знати – пока последний король из дома Квинтиев не умер и трон не перешел к хиреющей ветви рода.

Даже в том краю, где родился Лайам, в Мидланде, чьи жители ревностно держались старинных обычаев, человека, назначенного верховной властью приглядывать за порядком, именовали бы проще – скажем, городским комендантом или начальником стражи. Но саузваркский герцог питал слабость к звучным словам, и потому чиновника, в ведении которого находились стражники и тюрьма, величали столь громко – эдил.

Впрочем, подобное уважение к старине было Лайаму по вкусу.

Лайам отыскал эдила достаточно скоро; стражник, сменившийся с дежурства, проводил его к дому, где тот проживал. Небольшое строение, расположенное на окраине респектабельного района, выглядело ухоженным и аккуратным, хотя, конечно, терялось на фоне роскошных домов торгашей.

Плешивый слуга неохотно провел Лайама в гостиную и предложил подождать.

«Он холостяк», – подумал Лайам, разглядывая простую обстановку гостиной: на стенах – мечи и доспехи и несколько городских карт, нарисованных от руки, на полу – видавшая виды, но добротная мебель. Лайам мало что знал об эдиле: только имя да то, что за ним закрепилась репутация человека грубого, но честного и прямого. Поговаривали, что ему проще собственноручно вмешаться в трактирную потасовку и хорошенько оттузить драчунов, чем доводить дело до герцогского суда.

Внешность эдила вполне соответствовала его репутации. Это был коренастый, крепко сбитый, мускулистый мужчина; густых черных волос его, казалось, никогда не касалась расческа. В давно не стриженой бороде эдила поблескивали капельки воды, а в маленьких глазках светилось неприкрытое раздражение. Когда Лайам встал и поклонился, эдил вместо приветствия коротко взмахнул свободной рукой. Рука была жилистая и в шрамах.

– Кто вы? – недовольно спросил он. – И что там у вас за дело такое, ради которого вы осмелились прервать мой завтрак?

В другой руке эдил держал кусок черного хлеба, его груботканая туника была усыпана крошками.

– Ренфорд, эдил Кессиас. Лайам Ренфорд. А повод моего появления здесь – смерть.

Эдил расхохотался.

– Слушайте, Лайам Ренфорд, смерть – вещь обычная. Я сталкиваюсь с ней чаще, чем с дешевыми шлюхами в кабаках. Мой завтрак гораздо важнее чьей‑то там смерти!

– Речь идет не о естественной смерти, эдил, – вежливо возразил Лайам, продолжая стоять, – а об убийстве. Сегодня ночью убит некий Тарквин Танаквиль. Возможно, он вам известен.

– Что, неужели? Вот так номер! – маленькие глазки эдила расширились. – Да, это известие может оказаться важнее моего завтрака. Это – и вправду может.

Лайам стал излагать суть дела, не упоминая о Фануиле. Кессиас слушал очень внимательно и время от времени кивал. Когда Лайам завершил свой краткий доклад, эдил снова кивнул, потом заговорил, уверенно и твердо:

– Да, это, похоже, оправдывает ваш ранний визит. Лошадь у вас есть?

Лайам показал жестом, что есть.