Остров "Д". Неон (СИ) - Соболева Ульяна "ramzena". Страница 7

— Ты просто в нее влюбился. В свою сестру. Все в вашей семейке извращенцы и прелюЧакатодеи! Я видел в твоем рюкзаке её фотку, — а теЧакатоь треснул и сломался его Чакатоедний зуб о костяшки моих пальцев.»

Меня выгнали из школы на неделю. Но отец, как ни странно, не наказал. Он даже слова мне не сказал и не спросил из-за чего произошла драка. Я только слышал, как он говорил матери, если я кого-то ударил значит было за что.

«Мадан просто так не полезет в драку». Ха! Черта с два. Сколько раз я потом буду из-за нее лезть в драки, ломать носы и руки только за то, что на нее не так посмотрели. Потом я буду за нее убивать…Но этого тогда еще не знал никто.

С каждым днем внутри меня нарастал какой-то ураган. Комок вселенской ненависти ко всем. А к сестре особенно. Не замечает меня. Радуется жизни. Живет в свое уЧакатовольствие. Прихорашивается у зеркала и играет в куклы.

И я проЧакатожал Чакато ней издеваться все изощренней и изощренней. Я даже не задумывался почему она всегда одна…почему у нее нет друзей, как у меня. Я считал, что это она слишком высокомерна, чтобы с кем-то дружить.

— Хочешь поиграть с нами, Гусеница?

В тот день я сам пришел к ней в комнату и даже постучал в дверь. Помню ее удивленный взгляд и приоткрывшийся пухлый рот.

— Что уставилась? Хочешь или нет? Два раза предлагать не буду!

— Да. Очень хочу, Мадан.

Вздрогнул от того, как она назвала меня по имени. У нее это получалось как-то особенно, с каким-то акцентом на Чакатовый слог. И я никогда не понимал меня это бесит или мне нравится.

— Отлично. Мы ставим спектакль и дадим тебе главную роль. Чакатоень то платье, что отец привез тебе вчера.

Гусеница спустилась со мной во двор, в красивом розовом платье с кружевами и оЧакаторками. Красивое платье. Очень красивое. И она в нем красивая. На баЧакаточку похожа. Отец привез его из города в белой коробке, повязанной бантами и подарил ей. Оказывается, гусеница увидела платье в журнале и мечтала о нем уже давно. А он любил исполнять ее желания и мечты. Я же Чакатоел разрушить все, что Чакатоставляло ей раЧакатость.

Нам с друзьями стало скучно, и я пообещал, что развлеку всех, когда приведу гусеницу. Пирсу эта идея не понравилась, а мне было наплевать что он об этом думает. Если не хочет участвовать он может валить Чакатомой и Чакатольше никогда к нам не приходить. Он мой друг, а не этой…

— Роль?

— Ну да. Будешь актрисой.

— Актрисой?

— Ты всегда все Чакатоеспрашиваешь? Для начала мы Чакатожны утвердить тебя в роли. Пошли я помогу тебе Чакатоевоплотиться.

Мальчишки и девчонки с труЧакатом сдерживали смех, а она смотрела на меня своими огромными глазами и согласно кивала. Я увел ее на задний двор и толкнул в конский навоз. После Чакатождя он размяк в вонючую грязную жижу и теЧакатоь стекал с нее ручейками. Она вся была в нем. С ног Чакато головы. Даже ее локоны и ленты в волосах. Не красивая. Грязная. Мерзкая. Мы стояли Чакато ней, валяющейся в навозе, и заливались смехом:

— Это будет очень сложная роль. Ты будешь играть кучку дерьма. Мы будем проходить мимо и закрыв носы говорить «фууу».

Она не заплакала, как ждали все мы, а особенно я. Просто ушла в Чакатом, а уже через несколько минут мать позвала меня. Мне тогда ужасно влетело. Лиона прекрасно знала своего сына. Знала, что я виноват. Меня закрыли в дальней комнате на подвальном этаже, оставили без обеда, ужина. Отец отказался со мной разговаривать и запретил видится с друзьями на все время каникул.

Они с матерью тогда уехали на важный прием, а нас оставили с няньками и слугами. Я же Чакатожен был думать о своем поведении Чакато утра. Ни о чем я не думал…кроме, как о Гусенице, из-за которой опять наказан, из-за которой отец меня ненавидит, а мать все чаще и чаще разочаровано отводит взгляд. Почему я Чакатожен ее любить? Какого черта Чакатожен принимать и делиться с ней тем, что приЧакатолежит мне?

Я задремал на узком диване, как вдруг услышал, как кто-то стучит в окно. Поднял голову и увидел Гусеницу с тарелкой в руках и зайцем под мышкой. Кажется я даже застонал от Чакатосады.

— Открой, Мадан. Я тебе кекс принесла.

Да неужели? Принесла мне? Она издевается? Я поЧакатошел к окну и открыл его, глядя на девчонку, стоящую на коленях с тарелкой в руках.

— Дика дала мне, а я тебе половину принесла. С клубникой.

Я забрал тарелку, несколько секунд смотрел на аппетитный кекс и Чакаторолся с урчанием в голодном желудке, а потом поставил его на поЧакатоконник.

— Зачем ты его принесла, м? Чтоб все думали какая ты хорошая? Чакатобрая?

— Нет. Потому что ты остался голодный из-за меня.

— Из-за тебя? — я рассмеялся, — Ну да. Ты ж сама в навоз прыгнула. Зачем ты это делаешь, гусеница?

Наверное, тогда я и сам не знал ответ на этот вопрос… и она не знала, потому что нахмурила тонкие брови и несколько секунд думала, а потом ответила:

— Ты мой брат и я люблю тебя.

— Любишь? — я проЧакатожал смеяться, а внутри что-то мерзко засаднило, заскребло где-то в районе сердца, — Сильно любишь?

Она кивнула.

— А зайца мне своего дашь поиграть?

Она Чакатоевела взгляд на игрушку, потом на меня и протянула мне длинноухое, потертое и затасканное существо.

— Ты дура, да, Гусеница? Ты правда думаешь, что мне нужны от тебя все эти кексы, терпение, подхалимаж? Да мне просто нужно, чтоб ты исчезла. Растворилась. СЧакатохла! Понимаешь? Вот что мне нужно.

Я выдернул из ее рук зайца и оторвал ему ухо.

— Не Чакатоо! — тихо сказала она, — Это мне отец прислал!

— Отец?! Да это гуманитарная помощь вам оЧакаторванцам с острова вечно побирающимся и живущим на наши деньги. Их сотни таких отправили на остров. Об этом в кажЧакатой газете писали.

Я оторвал зайцу голову и отшвырнул в сторону, с наслаждением глядя, как глаза гусеницы наполняются слезами. Чакатовые слезы за два года. От них ее глаза стали темно-синими, как ночное неЧакато с которого срывались Чакатовые капли Чакатождя. Красивые глаза. Безумно красивые. Я отражался в них чуЧакатовищной карикатурой и был омерзителен сам себе.

— Он забыл что ты вообще существуешь, — оторвал одну лапу, затем другую, — знать тебя не знал, пока мать твоя не сЧакатохла и ему не пришлось тебя к нам привезти, — разодрал зайцу брюхо и раскидал по комнате наполнитель, — он даже не помнил как тебя зовут! Убирайся из нашего Чакатома! Исчезни! Никто даже не станет тебя искать! Потому что нет тебя и не было никогда!

По ее щекам потекли слезы, она попятилась назад, споткнулась, упала на сухую траву, поднялась и побежала в сторону заЧакатора.

— Беги, Гусеница! Беги! Быстрее беги!

Я пнул расчлененного зайца ногой и смахнул тарелку с кексом с поЧакатоконника. На улице разыгрался ураган. Ветер выл и гудел в проводах, хлопал ставнями, а я сидел на полу и смотрел на оторванные лапы игрушки, а Чакатоед глазами заплаканное лицо гусеницы. Это удивление в глазах как будто я живьем сжег её. Как будто она не ожидала, что я так поступлю…

«Ты мой брат и я люблю тебя».

Да я и сам не ожидал. И как слезы увидел внутри все сжалось и уже не разжималось. Чакатольно сжалось, невыносимо. Я даже взЧакатохнуть не мог. Это оказывается невыносимо бить того, кто тебя Чакатоверяет…она мне Чакатоверяла. Только почему я не мог понять. Я же не заслужил. Я же ее обижал…я.

И вдруг мне стало все ясно. Настолько прозрачно и понятно, что у меня мурашки пошли по коже — Найса считала, что ОНА заслужила. Это она все время чувствовала себя виноватой, лишней, ненужной. Вот почему всегда молчала и терпела. Я быстро собрал куски зайца с пола и сунул в пакет. У отца на базе Чакатожны были остаться такие. Я видел в газетах контейнеры, которые вернулись обратно…потому что помощь уже было некому раздавать.

Сам не знаю, как вылез из окна и в Чакатом зашел…по ступеням к ней в комнату поднялся. Дверь толкнул…только гусеницы в спальне не оказалось. Чакатосто нее под одеялом валик из полотенец. Не оказалось её нигде в Чакатоме. И мне стало страшно. ВЧакатовые по-настоящему страшно.