Колдовская сила любви (СИ) - Нилин Аристарх. Страница 21

— Давно я так весело не проводила вечер. Благодарю.

Василис сидел рядом и Маша, которая в этот раз ехала на переднем сиденье, ждала, когда он поможет ей выйти из машины. Она повернулась к нему.

— Так я пошла?

— А каков будет ваш ответ? — он спросил это так, что Маша не могла ему отказать, хотя всю дорогу решала, сразу положить конец их отношениям или все же продолжить какое-то время.

— В субботу к трем часам. Только предупреждаю, у меня очень строгая мама, — сказав так, она рассмеялась и добавила, — шучу, у меня чудесная мама. Мы живем с ней вдвоем, с тех пор как умер папа.

— Спасибо Мари.

Он вышел и помог ей выйти из машины, открыл дверь подъезда и, пожелав доброй ночи, сел в машину и завел мотор. Маша вошла в подъезд. Дверь со скрипом закрылась, а она, сама не зная почему, продолжала стоять в полумраке подъезда. За дверью был еле слышан звук работающего мотора. Она не знала, зачем и почему стоит и чего ждет, но продолжала стоять. Казалось, прошла вечность, прежде чем она услышала, как двигатель газанул, и машина отъехала от подъезда. Только тогда, Маша медленно поднялась по ступенькам на площадку и нажала кнопку вызова лифта. Размышляя обо всем, что сегодня произошло, она тихо открыла дверь, чтобы не разбудить мать и, скинув туфли, прошмыгнула в свою комнату. На подушке, она увидела записку от матери.

Машенька!

Если придешь поздно, ужин в холодильнике на сковородке, салат в желтой миске, кисель в кастрюле. Спокойной ночи, мама.

Маша прочитала записку и улыбнулась. Мама оставалась такой же, какой она помнила её всю свою жизнь, доброй и заботливой, любящей её больше всех на свете и потому так больно переживающая за все её проблемы в семейной жизни.

Маша сложила записку пополам и неожиданно подумала:

— Ну почему Василис, а не Анатолий встал перед ней на колени и попросил её руки и сердца? Почему тот, кого она так любила и продолжает вопреки всему любить, не увидел этой любви, прошел мимо и возможно навсегда, словно кипятком прошел по её коже, оставив вечный рубец на её нежном теле?

Она обвела комнату взглядом, словно искала хоть что-то, что напомнило бы ей об Анатолии. Но тщетно, и потому воспоминания о прошлом, острой иглой укололи её сердце и даже чудесный вечер, который она провела сегодня в обществе Василиса, был не способен унять волнение. Глаза сами собой заволокло пеленой слез и она, упав на кровать, уткнулась в подушку и расплакалась. В её сердце все разом смешалось. Слова, которые произнес Василис и прощание с Анатолием. Память выхватывала из своих потаенных глубин нежные слова, когда-то произнесенные Анатолием в минуты, когда они предавались любви, запах его тела, губ, нежность рук. Нет, она не могла забыть его и возненавидеть. Это было выше её сил и потому воспоминание о нем, так больно ранили её сердце.

Она скорее почувствовала, чем услышала, что дверь в комнату приоткрылась. Она повернула голову и увидела мать, стоящую в ночной рубашке. Она смотрела на дочь и, видя её заплаканное лицо, поняла, что что-то случилось, и она не знала, утешить её, промолчать и уйти или спросить в чем дело.

— Проходи коли, заглянула.

— Может я не кстати?

— Нет, мама, всё нормально, кому как не тебе поплакаться, когда на душе тоскливо.

— Значит, опять об Анатолии вспомнила?

— О нём.

— Начну расспрашивать, еще больше расстроишься. Расскажи лучше, как прошел прием, — и она, подойдя к Машиной кровати, присела на край.

— Лучше не бывает. Я давно столько не танцевала, как сегодня. Даже с послом Греции.

— Что ты говоришь.

— Такой галантный кавалер.

— А по какому случаю прием был?

— Помолвка дочери.

— Правда, ой как интересно. И сколько ей?

— Ты знаешь, мам, право не знаю. Собственно все заняло минут десять, пятнадцать, а потом о молодых, по-моему, все забыли и просто веселились.

— Да, это мне знакомо. Так всегда бывает на приемах. Главное повод, а потом, обычная гулянка.

— А я так была удивлена.

— Жить вдали от родины. Канцелярская работа, масса условностей, предписанных дипломатическим этикетом, потому и приходится искать любой удобный случай, чтобы хоть как-то разнообразить жизнь и внести в неё новизну или еще лучше, ноту веселья.

— Вот мы и повеселились, на славу.

— Тогда почему вдруг ты вся в слезах, к чему эти воспоминания? Честно говоря, я думала, что ты совсем забыла его.

— Я тоже так думала. А вот подвернулся повод вспомнить, и слезы сами собой полились. Такое может быть?

— Может, Маша, может. Сердцу не прикажешь. С тех пор как твой папа умер, я тоже, как вспомню о нем, так невольно слеза навернется. Хотя сколько лет уже прошло.

Они обнялись.

— И все же, что за повод, что ты об Анатолии вспомнила?

— Так ерунда. Шампанское, танцы. Голова закружилась, вот я и сморозила глупость, а Василис возьми да и предложи мне руку и сердце.

Мария Андреевна всплеснула руками.

— Как, ни с того ни с сего, руку и сердце?

— Да, представляешь, да еще на колени встал.

— А ты?

— А что я. Обещала подумать.

Маша уже успокоилась и, встав с кровати, стала снимать платье.

— Подожди, я что-то ничего не понимаю. Как это вдруг, он предложил тебе руку и сердце. Он что, сказал, что любит тебя?

— Представь себе, да.

— А ты его?

— Мам, я вижу его всего третий раз в жизни. Ну, как можно за три дня полюбить? Говорю тебе, это была шутка. Возможно глупая и несерьезная, но шутка.

— Знаешь, дорогая моя, что-то я сильно сомневаюсь, что такими вещами шутят. А сколько ему лет, кстати?

— А вот это, ты можешь у него сама спросить.

— Как же я у него спрошу?

— Очень просто. Я пригласила его в гости на субботу, точнее он сам напросился. Так что у тебя будет отличный повод узнать у него все, что тебя интересует. И кстати, надо будет прикупить продуктов и приготовить, что-нибудь этакое.

— А ты не знаешь, что он любит?

— Мам, какая ты наивная и смешная. Ну откуда мне знать, что он любит. Киви он любит с взбитыми сливками, клубникой и бананами, это я точно знаю.

— Киви с взбитыми сливками? Да где же я тебе достану киви?

— Мамуля, умоляю тебя, успокойся. Сделаем обычный стол, без всяких изысков. Салатик оливье, огурчики, помидорчики, селедку под шубой и что-нибудь на второе, например ципленок-табака.

— Выросла ты, однако. Только…

— Что только?

— А вот взрослой, еще не стала.

— Мамочка, время другое. Вы с папой, в какой стране жили? Вот, а мы живем совсем в другой эпохе. Мир и страна на глазах меняются. Так что уж говорить о том, что в наших умах и головах делается. Нет, мама, с детством я давно простилась. Работаю между прочим, как вол.

— Это я все понимаю, — перебила она Машу.

— А раз понимаешь, то о каком взрослении можно говорить? Нет, мама, я уже давно взрослой стала, гораздо раньше, чем мне может, хотелось. А страхи у тебя за меня, потому что я дочь твоя, вот ты и волнуешься. Ведь так?

— Конечно так.

— А раз так, значит все отлично. Главное, что ты заметь, я трудолюбивая. Это в папу. Аккуратная, это в тебя. Покладистая, это в себя. Одним словом хороший ребенок, достойных родителей, — и она громко рассмеявшись, подлетела к матери и, обняв её за шею, крепко поцеловала.

— Не волнуйся ма, прорвемся. Будет еще и на нашей улице праздник.

— Дай-то Бог.

— Будет, вот увидишь.

Неделя пролетела буднично. Работа, дом, ужин с мамой и житейский разговор за столом. В четверг ей подбросили очередной перевод, и она всю ночь просидела за работой и совершенно не выспалась. С головной болью отправилась на работу. В обед, решив, что, пожалуй, следует перед завтрашней встречей, хоть немного отдохнуть, а заодно помочь прибраться, взяла полдня отгула и, забежав по дороге домой в парикмахерскую, к трем часам предстала перед матерью.

— Мам, это я, — крикнула она с порога, прыгая на одной ноге, снимая туфли.