Русология (СИ) - Оболенский Игорь Викторович. Страница 2

Квашнины (не Самарины) кто случился в Якутске, кто пал под пыткой либо в чинах отстал, а кто сослан в деревню бедствовать, из бояр став дворянчики костромские, тульские и, спустя поколение, - однодворцы. Некую Квашнину П. (может, Пульхерию) взял купец Самоквасов, вроде, при Павле. В век Александра ветвь Самоквасовых-Квашниных блеснула первогильдейством, в век николаевский - разорилась, сгинула в писарях, гувернантках, мелких чиновниках, разночинцах, дьяконах, свахах.

Нам не везло. Весьма.

Но порой дух парит от квашнинского векового барства!..

Я с облегчением покидал Москву. Сзади, в скарбе, теснился мой пятилетний, длинный и тонкий, в мать, светлый мальчик.

- Мы с тобой как Багров-внук к дедушке, - я сказал.

- Он каким был, пап, Багров-внук? Объясни, чтоб я знал его.

В рассуждениях о башкирских степях Аксакова, о деревне Багрово, Бугуруслане и Куролесове я катил; а потом свернул к центру.

В Л. переулке я, с сыном зá руку, выбрел к офису с серебристыми окнами, сделал шаг по ступеням чёрного пластика, чтоб прочесть гравировку чёрным в серебряном: '1-ый Пряный завод Г. Маркина', - тронул кнопку, тихо вошёл вовнутрь. Фешенебельный интерьер и клерки (девушки в чёрном, юноши в галстучках) - всем владел мой друг детства. Нас поприветствовали: 'Оу! Здравствуйте!' Но я знал, чтó реально будущий вон тот Гейтс, в двадцать пять разъезжающий в 'порше' и побывавший в Фивах и в Англии, либо та мисс Изысканность с карьеристской ухваткой - что они думают про облезлую и набитую скарбом 'ниву' и про меня, в довес, в моих старых ботинках и в старой куртке над свитером, дурно бритого, долговязого до сутулости и худого, с тусклыми взорами (в драных также носках, понятно), с мальчиком в шубке, траченной молью.

В стильной приёмной Мила-ресепшн встала из-за стеклянного делового бюро, отворила дверь.

В кабинете сквозь чёрные жалюзи бил свет. Прозрачный стенд являл пряности: бусы перцев, стружку корицы, огненную сыпь чили, рыжий шафран, ваниль и изысканный кардамон, гвоздику, светлокаштановый порошок имбиря, ядра муската, тысячелистник, тмин и базилик, лавр и аир, котовник, мяту, солодку, стевию и бадьян, монарду, фенхель с анисом. Пахло как в тропиках. Чёрный стол вмещал ноутбук, фотографию на подставке, сотовый, органайзеры, документы. В кресле был некто с сивою чёлкой и в мешковатом, словно на вырост, стильном костюме. Он улыбался мне и растягивал сеть морщин у глаз (только нос, аккуратный, даже изящный, выглядел юно). Где-то с опущенной вниз руки с сигаретой плыл редкий дым.

Се 'Марка', он же Георгий Матвеевич, мой друг детства. Мы с ним с Приморья. Там, сорок лет назад, мы с ним плавали на плотах в разливы, с луком охотились на фазанов, крали детали для 'космолётов' из технопарка воинской части. Там под ноябрьским солнечным ветром мы с ним стояли возле парадных стройных расчётов вместе с отцами. Я был романтик, плачущий от сверкания труб оркестра. Он был прагматик, знавший структуру, полный состав полка, всю конкретику. Мы и рыбу ловили: я чтобы есть её, Марка - выменять и продать. В итоге он заимел тьму денег. Я был должник его.

Посмотрев на донжон золотистых часов под ретро, он поздоровался со мной зá руку.

- Выпьешь?

- Нет, за рулём.

- Подобию, - подтолкнул он сонному чаду трюфели в малахитовой чашке. - Нá, Антош... Чем обязан?

Я, сев в зелёное и скрипучее кресло (сын сел в соседнее), начал: - Ты не обязан. Я, я обязан.

Он, взяв коньяк (Martell), плесканул его в рюмку, медленно выпил и затянулся, вздев сигарету меж-ду двух пальцев. Он, верно, думал, что я про кедр? Мне вспомнилось: много лет назад я в своей долговязости не успел бежать; твёрдый, в жёстких чешуйках и в смоляных подтёках, ствол привалил меня; Марка вырыл близ яму, чтобы я сполз туда. Или как, покидая 'Челюскин', где мы подвыпили, я увидел вдруг нож (отчего я был выбран, не из-за роста ли? впрочем, мне не везло всегда); на боку моём до сих пор шрам; Марка отвёл удар.

- Нет, не то, - я прервал его. - В том я жизнь тебе должен, и это помню... - Я помолчал. - Нет, деньги. В целом немалые, Марка, деньги, - я уточнил тотчас, раз сидел с лордом пряностей и с недюжинным биржевым посредником. - Речь о них. О них.

В девяносто четвёртом - был третий год реформ - он приехал. Просто зашёл в НИИ, в наш отдел: роста среднего, мешковато одетый, в искристой шляпе и с сигаретой в двух прямых пальцах, вдрызг 'новый русский'. Прибыл для дел в Москве, пояснил он, и рассказал про 'Владик' (Владивосток), где жил тогда (где я сам отучился в ДВГУ, филфак), где теперь криминал и чиновники рвали бизнес; автомобили, рыбная сфера, лесоповал - всё 'схвачено'. Он пытался пристроиться, сделал пару афер, был в розыске, и не только милицией. Начал он с разведенья песцов; обманут был. Закатился в другой район, где на станции карбамид - ничей. Он забыл бы факт, но услышал вдруг, что китайские фермеры ищут тысячи... миллионы тонн карбамида и платят доллары. Гарнизон, где мы жили с ним в детстве, был по-соседству, и офицеры за выпивку, за подарки, 'просто так' помогли. Он снял 'нал' в инвалюте, создал 'East.comm' (торговля) и пирамиду, схожую с 'МММ', крал медь с алюминием и титан в лётной технике; убежал от бандитов вроде в Малайзию, был во Франции. Он мне много открыл тогда. (Я не спрашивал, я тогда с горя пьянствовал не без повода; ну, а нация хапала, попирая друг друга). В баре той встречи я взял горчицу, чтоб сдобрить рыбу. И он придумал вдруг, что не спирт, не компьютеры, не строительство, а он специи выберет как прикрытие дел на бирже и авантюр своих, также, кстати, как промысел. В подмосковном Кадольске, после и в и Митрове, он в цеха старых фабрик, снятых в аренду, ввёз автоматы, добыл продукцию и, под слоганом 'Первый Пряный Завод Г. Маркина', спёк дешёвые, позже фирменные, с ярким лейблом, пакетики; разместил в Москве и по области склады, в частности, на востоке и севере, для приезжих. Вытеснен из НИИ безденежьем и ненужностью, оказалось, лингвистики (но и тем, что случилось в семье моей, отчего мне с трудом с тех пор доставалась усидчивость и возникло желание смены мест), я стал дилером Марки: брал его пряности и сбывал их. Впрочем, брал пряности и в других местах.

- Для меня, Марка, деньги, - я продолжал.

Съев пятый, кажется, 'трюфель', сын был испачканный, а обёртки совал в карман, озирая худого сивого дядю.

- Думаю, тысяч тридцать у. е., - открыл я (в мире инфляции всё считают на доллары, а зовут их 'у. е.'). - Тридцать тысяч. Может, и больше.

- Квас, мы узнаем.

Вызванный клерк, сказав, что за мной 'кредит в тридцать тысяч четыреста тридцать долларов восемь центов', быстро поправил чёрный свой галстучек и ушёл.

- И...? - бросил Марка.

- В общем, не знаю, как их верну.

Он взглядывал на часы.

- Жду венгров, ты извини уж... Если на вскидку, твой процент должен быть пятьдесят или сорок, чтобы кормить тебя. А тут кризисы, конкуренция; век посредников сякнет; и ты стал лишний. Год назад либо три ты работал кой с какой пользой. В наши дни даже я в поту. У тебя Ника с сыном... - Он качнул сигаретой. - Что с тобой делать? Ну, предположим... Знаешь немецкий? Скажем, беру тебя переводчиком. Не ходи, лишь в бумагах ставь подпись. - И он глотнул коньяк: - Щепетилен? Но ты на жалованье и так, раз должен.

- Нет, - возразил я. - Хворости... Потеряю свободу... Главное, жуть устал - от условностей, от у. е. устал. От условных вещей устал. Мне почти пятьдесят и... Хватит... Я благодарен, но не хотел бы... Ты и я... Ведь у нас много общего в прошлом, вольного, чистого... Деньги портят... Ты очень дорог мне... Нет, прости... Долг отдам... После... Ладно? Ты ведь потерпишь?

- Ника как? Я пол-года здесь не был.

Я б налгал, что пришла в себя, безмятежна, уравновешенна, как бывало, и тихо радостна (умолчав, что болел и тянула одна, мы в долгах и мне страшно: страшное есть предчувствие). Марка был за границей, и он не знал всего. Я б налгал ему запросто. Но в дверь сунулась морда в кремовом галстуке, коя гаркнула, хочет, 'слышь, без свидетелей, побазарить пяток минут'.