Русология (СИ) - Оболенский Игорь Викторович. Страница 86

- Выдь, хер! - орали.

- Тише, - просил я.

- Ствол! - Ор светил мне в глаз.

- Да, пожалуйста. - И я отдал им револьвер.

- На выход!!

Но я не двигался, по щеке текла влага.

Вскоре из сумерек вышел тип.

- Здесь?

- Здесь! - вмиг задёргались фонари.

Тип близился, мл. Закваскин.

- Друг мой в меня пальнул... из-за женщины, - врал я. - К вам - рикошетом.

- Морда в кровянке, - выяснил кто-то, взяв моё ухо. - Скользом в лоб.

Дед Закваскин ткнул Марку палкой. - Это не знаю... Это - Рогожский, бывший сосед... Буянят?

- Мы их уроем!

- Тут кровить? - и старик зашагал прочь. - Не по-людски. Свезите в лес. Нам тут строить.

К нам шагал Заговеев, звавший: - Тут ты, Михайлович? А, Квашнин?

Младший сиплый Закваскин громко командовал: - Дом продай. Чтоб тебя здесь не видели, будь Квашнин или кто. С мертвецом сидишь, с тем жидом; ему жить два дня.

Все ушли, Заговеев остался.

Я вытер кровь с щеки.

- Будь ты истиной - хватит... - выдавил Марка. - Я не коньяк пить: я убежал, Квас, чтоб не свихнуться. Что за эдем твой? Скальпель по нервам? Будешь скелет рыть?.. Если ты с Никой в этаком роде - это кошмарно... Ты нас с ума сведёшь. Подал монстром Закваскина, я пальнул в него... Чтоб без нервных жгутов. Чтоб труп. Если он идефикс твой - лучше с ним кончить. Так давай: я сижу здесь в машине, вы её роете, архетип ваш, - и мы в Москву с тобой... Всё, иди и скажи им: трупов боюсь, скажи.

Я сидел и гадал, как быть. Он хотел меня бросить, не захватив в рай? Им не нужны слова, этим избранным: может, чтó я постиг, он знал, и когда я открылся, новости не было? Мне учить Марку незачем; докторальный, я провокатор и словоблуд, не истина... Промолчу-ка. Шиш мыслям! Есть только ДОННОЕ. И хотя он едва не казнил плоть, - я, а не он, виной.

С ним - без слов.

- Извини... От отчаянья... И живу лишь неделю; прежде я бытовал... Всё незачем. Ты без слов знал. Мы... - я мотнул рукой, - сами... - Вставши из 'ауди', я побрёл прочь - но услыхал щёлк дверцы. Он шёл за нами.

В центре Тенявино мы от церкви, то есть руин её, взяли к кладбищу... Визг полозьев... Нас тянул мерин... Я ник на корточках в старых розвальнях, а в прямых пальцах Марки вновь реял 'Кэмел'... Близок был подвиг, и я уверен был: Марка ждёт целования - распоследнего, ведь последнее - для условного, распоследнее - архетипу... Мерин застыл, всхрапнув; и мы, взяв инструменты, двинулись... Заговеев, водя фонарь, метил фронт работ и плевал на помпезные тумбы в связке с цепями у монумента. Начали: сняли снег, били в почву. Льдинки летели; лица секлись болезненно. Заговеев твердил:

- Копайте.

- А, батя, здесь ли?

Тот отмахнулся.

Я рыл без устали.

Завалилась одна из тумб...

Лом вдруг стукнул.

- Он её чугуном, пёс, - и Заговеев явил нам гниль, - Марью... Надо окапывать...

Я лопатой скрёб наледь в мгле перегара от сотоварищей... Показались вдруг доски; мы извлекли их - гроб то бишь, весь во льду.

- Дак не зной, - повздыхал старик. - Ишь, пёс, Марью припёр мою!

Тумбу ткнули мы в крошево, вроде всё так и было, яму сровняли в снег и - гроб в розвальни. Молодой пошагал во Флавск, а мы - в Квасовку... В пойме видел я мальчика... Я родил сына к мукам. Сходно мой дед родил сына к мукам, прадедом вызван к бедам и мукам. Так испокон. Так шучивал да и шутит с живыми лживый мираж от слов. Но я первый, кто откопал зло, скрытое в чём нас 'правят': в нашем мышлении от идей и от смыслов.

Мерин достиг двора и застыл. У Закваскиных жгли прожектор.

Мы пронесли гроб на огород в шалаш. Заговеев держал фонарь. Там присели.

- Мочи нет, - он утёрся. - Бурт тут. Картофельный. Всё скоту скормил. Тут и спрячу. И не припрёт никто, Марью... Я не могу... Вы сами...

Просит помочь? Мне кстати. Я на войне, и я рад бить словь. Заговеев открыл бурт. Я хрипло начал:

- Мы чтим тождественный правде остов. Нам её, - не её уже, впрочем, - нам это важно чтить... Ты, Иванович, глянешь, что составляло жизнь, но ходило как в маске? именно что любить нужно, а не бояться, но что приязни, отданной маске, не получило. Ты опасаешься? Дескать, гадкое? Ты не веришь, как мог любить её? Мнишь, там меньшее по сравнению с тем, что было? Ты любил маску, а суть не нравится? - Я упёр пальцы в стылую, начинающую течь крышку. - Нет, но здесь истина задаёт вопрос: кем убита? что я чужда вам, ведь я есть истина?.. Да, здесь истина, что достигла незнания зла-добра как греха первородного! Вот когда целовать её, а не как у нас принято в третий день чтить химеру, что обольстительней оттого, что теперь ей хоть мат в лоб - стерпит. Здесь архетип есмь!

Марка топтался.

- Дак, - вздохнул старый, - ты хорошо сказал... Я кольцо забыл, мучусь. Золото... Как актёрка я, говорила... Скотница! Померла - не нашёл... А в избе кольцо... Ты, Михайлович, принесу - положи к ей... что там за палец? Лишь ахренит звать... Будь добр! - Он удалился.

Я скрывал радость, благо, фонарь был тускл. Взгонка! Взрывы энергии! Термоядер! Стерпит ли логос вал райской мощи? Нет, он не стерпит; быть пойдёт сублимация! Я сбегу из слов! Облизнувшись, я молвил: - Мне бы топор...

Пульс дёргался. Я сместил фонарь - высветить боковую прореху и клок рванья в гробу. Гниль всего между нами и ДОННОСТЬЮ. Продерусь к ней!.. Я разработал щель... гвозди сламывались, как спички... Сдвинувши крышку, выделил выпуклость и прижался к крошевной льдистости. Слёзы брызнули, а я трясся и говорить не мог. Я опять припал - повторить экстаз и войти в эдем.

- Здесь не женщина, - бросил Марка. - Квас, глянь, здесь брюки.

Он осветил рваньё, и ремень, и значки на френче, и клок бумажек.

- Фёдор как будто бы... неразборчиво... но в конце вроде 'ин'...

Не выдержав, я блевал в гроб.

XVI

Марка увёз меня. Я молил: прочь из Квасовки, где опять взмыло слово в лживом триумфе; но не домой в Москву. Сидя в ИЛе, плывшем к востоку, я глотал психотропы, что добыл Марка; я их ел поедом. Мой провал с архетипом был от нетвёрдости; не держись предрассудков, я победил бы, если б почтил труп... Я извлёк найденный там блокнотик. Будь не засушливость южной Тулы, сгнили б все буквы:

'...треттега бегал жечь их Агариных, ентих, хто тут княгиня. Взял там посвешники и блокнотъ писать, што мы барышню плетью... Мая дивятый день, год симнацатъ, я сибе палец бил, штоб не в армию... Риволюция, нет царя; мне бы в главные... Ентот есть у нас тут Квашнин из умных - также и я хочу... Двацать третий годъ, предкомбеда, за бедноту стою, у Чугреева мельницы, у мене зато власть есть... Двацать девятый год, дикабря! и с укома я комунист! Колхозы! А тот Квашнин враг, я в гепеу сдал как афицера, штобы мне в Квасовке дом взять, где они жили. Год трицать третий, я предсидатель всё как положено, кулаков нет, как обещал вождь Сталин, и пироги пеку. 35-й год агитировал, што подонки троскистов это отребье, действуют обмануть народ! Таньку Кузькину на гумне ибли, а как краля мне, в ГПУ их сдал, што они против власти... Я бригадир типерь, потому што колхоз плохой, а што с контрой боролся это забыли... 37-й год, я в октебре писал про врагов: про Лыкарина, председателя Васина, кто колхоз разрушают и против Сталина, дорогово народу... Год 41-й, я в сельсовете, а их стреляют, немцы не любят кто комунисты, а немцы близко, я в военком свёз мясо, чтобы в войска мне. Год 43-й, третее марта, дали мне лычку, стал я в сержантах внутрених войск. Ох, трудно! Много придателей, дизертиров, бандитов, так как война идёт не на жизнь, а на насмерть, как говорит вождь Сталин, также тов. Берия!!!... 55-й год... писал истину на Д. У. и Гурьянова, но как Сталина нет и Берии - то ништо уже. По райпо нидостача, надо восполнить, я тут в райпо ведь... А Николашка мой в бугалтериях... 65-й год, декабря, внук в меня героический, пять лет, курицу притащил с Мансарова, ели вкусная... Сын в тюрьме, нет ума с моё: предкомбеда был, предколхоза был, сельсовет и в райпо был. Грамоты мало, чтобы влезть выше!... В сорок девятом был к нам шпеон один, надо было мне в органы, сильно пьяный был...'