Пламя соблазна (Побег, Фонтан желаний, Пропавшая леди) - Деверо Джуд. Страница 17

Разглядывая сигару, Тревис ответил не сразу.

— Да, моя жена… Просто мне не удается ее понять. — Он был не из тех, кто делится своими сокровенными мыслями, поэтому не сказал ничего больше. Выпрямившись, он перевел разговор на другую тему. — Думаешь, мебель благополучно доплывет в трюме?

— Думаю, что да, — ответил капитан. — Но зачем тебе еще мебель? Ты ведь пока не пристроил к своему особняку новое крыло.

Тревис усмехнулся.

— Нет, это не понадобится по крайней мере до тех пор, пока у меня не будет хотя бы пятидесяти ребятишек, чтобы заполнить те комнаты, что уже есть в доме. А мебель для одного друга. Правда, я прикупил участок земли. В нынешнем году посею хлопка еще больше.

— Еще больше! — удивленно проговорил капитан, а потом обвел рукой лежавшую перед ними палубу. — А мне нужно только вот это. Я не помню — сколько у тебя сейчас акров земли?

— Думаю, около четырех тысяч. Не веря своим ушам, капитан недоверчиво хмыкнул.

— Надеюсь, твоя женушка — хорошая хозяйка. Твоя мать отдала вашему хозяйству все свои способности и силы, а после смерти отца, пожалуй, оно удвоилось.

— Думаю, она справится, — уверенно ответил Тревис. — Спокойной ночи, сэр.

Вернувшись в каюту, он неторопливо разделся, лег в постель и прижал к себе Риган. Засыпая, он пробормотал:

— Вопрос в том, справлюсь ли я с ней?

Риган потребовались сутки, чтобы убедиться:

Тревис был прав, утверждая, насколько тяжело иметь дело со страдающими от качки. С раннего утра и до глубокой ночи она занималась только тем, что вытирала следы рвоты и смывала ее с одежды людей. У пассажиров не было сил держать головы над фарфоровыми сосудами, которые она подставляла, и они слишком сильно страдали, чтобы заботиться о том, куда девается содержимое их желудков. Матери лежали на узких койках, рядом с ними плакали дети, а Риган и две другие женщины убирали грязь и в течение многих тяжелых часов пытались успокаивать пассажиров.

К собственным заботам Риган прибавился ужас, который она испытывала, видя, в каких условиях живут пассажиры. Их разместили в трех помещениях: одно — для семейных пар, а два других — для одиноких мужчин и женщин, и команда строго следила за тем, чтобы холостые пассажиры держались отдельно друг от друга. Сестрам не дозволялось разговаривать с братьями, отцам — с дочерьми. А в эти первые дни пути страданий и невзгод все так беспокоились о своих близких.

В каждом спальном отсеке были рядами расставлены жесткие узкие койки. В проходах лежали вещи пассажиров: сундуки, ящики, свертки, корзины, и не только с одеждой и вещами, необходимыми для жизни в Новом Свете, но и с запасами еды на все время плавания. Кое-что уже начало портиться, и от этого запаха пассажиров тошнило еще больше.

Риган и две другие женщины сновали по общему отсеку для женщин, им приходилось все время переступать через сундуки или обходить их.

Когда она вернулась в свою каюту, которая по сравнению с увиденным казалась дворцом, то почувствовала, что устала гораздо сильнее, чем предполагала.

Тревис сразу же отложил книгу и обнял Риган.

— Тебе пришлось трудно, любимая, — прошептал он.

Приникнув к его груди, она смогла только кивнуть, радуясь, что рядом с ней здоровый и сильный человек и что теперь она вдали от увиденной за день жалкой нищеты.

Прижавшись к нему в полусне, она расслабилась, едва понимая, что происходит, когда он опустил ее на стул и пошел открыть дверь, в которую кто-то стучал. Даже когда она услышала шум плещущейся воды, у нее не хватило сил на то, чтобы открыть глаза. В конце концов, в течение целого дня она слышала только его, когда стирала одежду, пеленки и мыла грязные ночные горшки.

Улыбаясь от удовольствия, она размякла. Руки Тревиса тем временем стали расстегивать ее платье. Было приятно, что с ней возятся, а не ей приходится ухаживать за посторонними людьми. Он раздел и поднял Риган на руки. Она с такой радостью мечтала о том, как заснет; но когда ее спина коснулась горячей воды, она открыла глаза.

— Тебе нужно помыться, мой пахучий дружок. — Заметив ее удивление, Тревис засмеялся.

Ощущение горячей воды, пусть даже морской, было замечательным, и она откинулась назад, помогая Тревису.

— Я тебя не понимаю, — прошептала она слабо, наблюдая за ним, пока его сильные руки в мыльной пене мыли ее тело.

— Что ты хочешь понять? Я отвечу тебе на все вопросы.

— Несколько недель назад я бы сказала, что похититель людей — преступная личность и его место в тюрьме, а ты…

— Что — я? Я похищаю хорошеньких юных леди, прячу их, но не бью? В любом случае это бывает не очень часто. — Он улыбнулся.

— Нет, — ответила она серьезно. — Ты не такой, но мне кажется, ты способен на что угодно. Я не могу тебя понять.

— А каких людей ты понимаешь? Своего малютку Уэйнрайта? Скажи, скольких мужчин ты встречала в жизни? Скольких ты любила?

Ее ответ удивил Тревиса.

— Одного мужчину, — ответила она. — Я была влюблена один раз, и вряд ли это когда-нибудь еще случится.

Секунду Тревис вглядывался в лицо Риган. Он заметил, как ее взор смягчился, глядя вдаль, как уголки ее губ изогнулись.

Всего на мгновение Риган удалось предался своим воспоминаниям о Фарреле, о том, как он сделал ей предложение, и вдруг зачихала: прямо перед ней Тревис швырнул в воду кусок мыла.

— Заканчивай сама или жди, пока придет твой любимый и домоет тебя, — крикнул он. Дверь с треском захлопнулась за ним.

Улыбаясь при мысли о том, что наконец-то сумела заставить его ревновать, она вылезла из ванны и стала вытираться. Она подумала, что Тревису пойдет на пользу, если он поймет, что он — не единственный человек в ее жизни, в мире существуют и другие люди. Когда она приплывет в Америку и они расстанутся, Тревис, может быть, перестанет думать, будто она ни на что не способна. Она, вероятно, даже найдет мужчину подобного Фаррелу, который полюбит ее, не думая о том, что она невежественное дитя.

Забравшись в постель, Риган вдруг ощутила себя совсем одинокой. Фаррел не любит ее, ему нужны только ее деньги. Не нужна она и своему дяде. А этот странный, заносчивый и добрый Тревис дал ей понять, что она нужна ему только на какое-то время. Она заплакала, чувствуя себя одинокой, усталой, голодной и несчастной.

Когда, вернувшись, Тревис обнял ее, она вцепилась в него руками, опасаясь, что он опять уйдет.

— Тише, сладенькая, успокойся. Тебе ничто не угрожает, — прошептал он, пытаясь утешить Риган. Но когда она прильнула к его губам, он уже больше не мог думать о том, чтобы ее успокаивать.

Риган не понимала, почему: то ли из-за того, что весь день провела со страдающими людьми, то ли из-за преследующих ее мыслей о своем одиночестве, но она ужасно обрадовалась Тревису. Она забыла, что находится у него в плену и что должна делать вид, будто с неохотой отвечает на его ласки. Она только понимала, как отчаянно нуждается в Тревисе, как хочет, чтобы он обнимал и любил ее, чтобы дал ей возможность почувствовать себя частичкой вселенной, а не никчемным пустым придатком.

Она смело прикоснулась к воротнику его рубашки, и оторвавшаяся пуговица улетела в другой конец комнаты. Его волосатая грудь была воплощением его мужественности и напомнила ей, что он мужчина. Пальцы Риган трогали грудь Тревиса, не мягко, а настойчиво, даже грубо, гладили его кожу, ощущали, как она начинает пылать.

Тревис отошел, чтобы снять последнюю одежду. Его глаза его сверкали, горячие губы налились жаром. Когда он сел на край кровати и принялся стаскивать сапоги, Риган досталась его широкая мускулистая спина. Она покусывала плечи Тревиса, а соски ее грудей легко и возбуждающе скользили по его спине. Потом губы ее спустились вдоль глубокой впадины позвоночника, целуя, лаская и наслаждаясь его телом. Она кончиками пальцев касалась его ребер, а грудью и животом поглаживала его спину. Признак его силы — твердые выпуклые мышцы, разделенные углублениями — успокоились под пальцами Риган, и это вселило в нее ощущение собственной власти.