You raped my heart (СИ) - "salander.". Страница 50

Он говорит это спокойно, без тени злости или угрозы, но есть что-то в его голосе, отчего Кристина напрягается. Чуть сводит лопатки, и колющее чувство ударяет куда-то под ребра, неприятно сосет и кусает бок. В этом человеке слишком много опасности, а она стала об этом забывать. Слишком долго он пролежал здесь, слишком долго она видела его физическую слабость и вынужденное сотрудничество с ней. Именно вынужденное. Это ведь здесь ключевое. Она сама пришла, сама сидела с ним, сама говорила, сама заботилась. Все сама. Осознавая это, изнутри накрывает волна апатии, и сердце падает куда-то вниз, бьется глухо и пусто. Кристина закусывает губу и протягивает руку к бутылке.

— Торопишься, — отзывается Эрик, — сейчас моя очередь. — Он замолкает на мгновение, сверлит девушку взглядом, и к ней возвращается привычное ощущение кислоты, разъедающей ее кожу. Но все равно не то. Уже не то. Больше мужчина не смотрит на нее так люто, как раньше. Это изменилось. — Я никогда не носил розовое, — наконец, произносит он. И Кристине кажется, но уголки его губ едва дергаются.

— Вот теперь давай, — заявляет девушка, отбирает бутылку и делает глоток. Виски так жжет горло, что Кристина кашляет, прикладывая тыльную сторону ладони ко рту. — Какая гадость, — морщится она.

А Эрик улыбается.

Улыбается.

По-настоящему, не лживо, не притворно, без оскала и стали в глазах. Это продолжается короткое мгновение, а потом снова сведенные брови и кривая ухмылка. Но Кристину не обмануть. Кажется, она нащупывает истинное, настоящее нутро этого темного и мрачного человека. И тогда она решается.

— Я никогда не лгала, — произносит девушка, и мужчина поднимает на нее глаза.

Сверлит ее тяжелым взглядом, под которым хочется съежиться. Его наглые, бесстыжие глаза отчего-то спускаются на ее шею, ловят зрачками бьющуюся жилку, еще ниже, видя, как вздымается и опадает женская грудь. Кристина почему-то чувствует себя обнаженной перед ним, такой раскрытой в своей бесстыдной лжи. Если бы под взглядом можно было бы сгореть, то она бы уже горела. И постыдное чувство страха, паники приходит к ней. Потеют ладони, бутылка в них скользит, и девушка перехватывает ее крепче. Этот человек, этот мужчина действует на нее слишком неправильно, так по-мужски, что она острее и острее с каждым вздохом ощущает свою женственность. Она ведь думала, что выше этого. Выше, таких как он. Высокомерно говорила себе, что его не интересуют женщины, а сама завидовала Тори Ву. Ведь то, как он касался ее… Это вызывает дрожь во всем теле Кристины. И она просто куда-то падает. Тонет в своих желаниях.

Эрик делает движение пальцами, и девушка протягивает ему бутылку. Их руки соприкасаются на короткое мгновение. Кристину обжигает с такой силой, что она поспешно отдергивает ладонь и прячет глаза на полу. Где ее дух Бесстрашной? Где острота Искренней? Где врожденное девчачье любопытство? С ней происходят такие разительные перемены, что она сама пугается.

А всему причиной он.

Эрик.

Кристина это уже поняла.

Осталось лишь осознать природу этих изменений.

Если бы у нее спросили, зачем она солгала, то девушка не смогла бы дать ответа на этот вопрос. Что-то толкнуло ее внутри, вынудило выбить Эрика на эмоции. И теперь глаза его снова черны, под кожей перекатываются мышцы и синеют прожилки вен.

— Я никогда не хотел причинять тебе настоящую боль.

Кристина так и замирает.

— Врешь, — это слово слетает с губ непроизвольно.

— Как и ты, Искренняя.

Он говорит как Питер. И девушка от этого морщится. Упоминание Хэйеса в нестройном ряду ее мыслей вызывает неприятие и легкую рябь раздражения.

— Это жестоко, Эрик.

Глаза ее такие огромные, чистые, в них плещутся дикие эмоции сродни боли.

— Я вообще жесток, — он вливает себе в глотку большую порцию обжигающего виски. — Разве ты забыла, кто я? Я жестокий, Кристина. Жестокий, эгоистичный, наслаждающийся болью других, беспринципный. Я еще та паскуда. Неужели забыла? Или что ты решила? Что я, провалявшись на больничной койке и поиграв с тобой в дурацкую игру, вдруг изменюсь? — Он встает, с громким стуком ставит бутылку на стол и делает шаг вперед. Девушка же отступает назад. — Ты заигралась, девочка. Потеряла все ориентиры. Я — отнюдь не покладистая шавка. — Он заставляет ее линией лопаток ощутить стену, упирается одной рукой в камень рядом с головой девчонки. — Я — монстр. Помни об этом.

— Я помню, — вдруг выдает она, и голос ее звучит на грани истерики и злости. Чего в нем больше Эрик разобрать не может: то ли обиды и женских эмоций, то ли чего-то лютого и страшного, явно позаимствованного из его арсенала. — Я прекрасно помню, что Уилл приказал Эдварду изнасиловать меня из-за тебя! — Она выплевывает эти слова ему в лицо. А мужчину они обезоруживают.

— Что? — Глупо повторяет он, но Кристина змеей юркает по стене, кидается к двери, дергает за ручку и скрывается в коридоре, хлопая деревом так, что оно скулит еще пару вязких секунд.

Эрик моргает. Пытается осознать. Слова, сказанные с такой странной, даже страшной интонацией, бьют в его мозгу. И черное чувство патокой разливается где-то внутри. И мужчина не понимает, отчего в нем начинают бурлить мрачные эмоции. То ли от осознания собственной вины, то ли от агрессии в отношении двух ублюдков. Внезапно Эрик приходит к простому пониманию.

Он не может безразлично относиться к этой девушке. Капкан захлопнулся, лязгнув зубами.

А руки Кристины, чьи широкие шаги гулко разносятся по узкому коридору, дрожат. Это злость. Лютая, стылая. У Эрика научилась. И вдруг губы ее размыкаются, выдыхая смешок.

Кристина больше не верит браваде Эрика. Баста. Он теперь ее не обманет.

Все поменялось. Раз и навсегда.

========== Глава 24 ==========

Трис Приор открывает глаза. Первое, что она видит — это полоску света, падающую из плохо зашторенного окна. Стекло грязное, с разводами сажи, словно тут давно что-то горело, в деревянной раме застряла каменная крошка. Окна есть лишь в комнатах так называемой правящей верхушки здесь: Эвелин Джонсон и ее самых близких подчиненных. Тобиас и Эрик в этот список тоже попали. Тобиас.

Девушка едва шевелится и чувствует рядом с собой теплое тело. Итон спит, закинув руку за голову и вытянувшись на постели. Простыня сбилась вокруг его поясницы, обнажая ступни и икры ног, мерно вздымающуюся и опадающую грудь, края татуировки на спине. Трис так и замирает. Смотрит на его спокойное во сне лицо, на чуть приоткрытые губы и подрагивающие веки — Тобиасу что-то снится. Она улыбается и осторожно, аккуратно шевелится, стягивая со своего тела часть простыни, желая спустить ноги на пол, бесшумно одеться и выскользнуть из комнаты Четыре.

Трис разучилась чувствовать смущение. Она даже почти привыкла к своему нескладному телу, к изобилию родинок и такой белой коже. Она больше не чувствует себя постыдно обнаженной. По крайней мере, не рядом с Тобиасом. Она знает, что они нарушают правила. Ведь ее не должно быть здесь. Она, как все рядовые солдаты и простые афракционеры, должна быть в общей спальне, ворочаться на жестком матраце, пытаться взбить подушку, давно превратившуюся в камень, и чувствовать подземный холод. Но она здесь, в этой простой комнате на широкой кровати рядом с любимым человеком.

Наверное, она счастливая. Смутное время настало в Чикаго, пошатнулись все привычные устои, грядет война, а может она уже идет. Скрытая, латентная, не столь очевидная глазу обывателя. Но иногда она забывает обо всем. Просто не помнит, кто она такая, ради чего здесь. Она помнит лишь губы и руки, теплую улыбку, слова, что шепчут ей на ухо, ласковые, тихие, идущие от самого сердца. Будь ее воля, она бы провела в кольце рук Тобиаса Итона всю жизнь, была бы по-женски слабой, мягкой и податливой. Была бы женщиной, которой рядом с ним стала. Но Трис Приор не может себе этого позволить, поэтому она тихо садится на постели и отбрасывает край простыни.

Чужая рука обхватывает ее запястье быстро и крепко. Девушка чувствует знакомую хватку мужских пальцев и поворачивает голову.