Метод 15/33 - Керк Шеннон. Страница 23

На тридцатый день я лежала на постели, ожидая ухода Кухонных людей, что позволило бы мне снова приступить к тренировкам и остановить бесконечный круговорот видений о пулях, разрывающих неродившихся младенцев.

Около одиннадцати часов куховары и тюремщик принялись, как обычно, целовать друг другу задницы. Меня затошнило, и сухой спазм стиснул мое горло. Но вместо того, чтобы исчезнуть где-то в недрах дома, как это обычно случалось сразу после того, как затворялась дверь за Кухонными людьми, он, грохоча ботинками, поспешно поднялся по лестнице к моей двери. Это было что-то необычное. Я ненавидела любые перемены в установившемся распорядке дня. От волнения у меня взмокли волосы на затылке. Мое горло горело от выделившейся из желудка кислоты. Мое сердце снова трепыхалось, как крылышки колибри.

Он ворвался в комнату и возбужденно скомандовал:

— Вставай.

Я встала.

— Обувайся.

Он швырнул мне под ноги пару старых «найков». Они были на два размера больше, чем нужно. Я надела их и туго затянула шнурки. Преимущество № 32 — пара беговых кроссовок. Минуточку, а где мои туфли? Я что, все это время провела босиком? Как я могла этого не заметить?

— Шевелись, — скомандовал он, ткнув мне в спину пистолетом.

Как и в вечер приезда сюда, мы снова зашаркали вперед — я впереди без малейшего представления, куда мы идем, он — позади. Единственное различие заключалось в том, что на этот раз у меня не было ни повязки на глазах, ни пакета на голове.

Господи, прошу тебя, помоги. Куда мы идем? Мотылек, ты меня ни о чем не предупредил. Почему? А может, я просто тебя не заметила, потому что все утро смотрела на стену. Почему я не смотрела на окно? Куда он меня ведет?

Мы спустились по трем лестничным маршам, но не повернули налево, в коридор, ведущий на кухню. Мы прошагали прямо к задней двери, за которой обнаружился дворик, вся трава на котором была давным-давно вытоптана, вероятно, людьми, пользовавшимися старым столиком для пикников сразу за дверью. Земля вокруг столика была усеяна окурками. Место для курения для сотрудников? Мне ужасно хотелось обернуться и взглянуть на здание снаружи, но он гнал меня вперед, так что не удалось окинуть свою тюрьму ни единым взглядом.

Вытоптанная площадка составляла около пятнадцати футов в окружности. Затем начиналась длинная полоса нестриженой травы, которая протянулась вдоль всего здания, из которого мы только что вышли. В ширину она составляла около четырех футов и вела неуклонно вверх, исчезая впереди за краем холма. Он толкал меня дулом пистолета вперед, заставляя взбираться по тропе. Спуск оказался еще более крутым. Узкая тропинка, не более фута в ширину, вела в начинавшийся у подножия холма лес. Мы начали спускаться. Стоял полдень.

Куда он меня ведет? Это конец? Я уже почти на девятом месяце беременности. Если у них есть необходимое оборудование, ребенок способен выжить. Но рискнут ли они делать кесарево после всей этой мороки со мной? Куда он нас ведет? Я так яростно терла живот, как будто была потерпевшим кораблекрушение моряком, пытающимся добыть огонь путем трения двух деревяшек. Только теперь я кое-что о себе поняла. Как только возникала прямая угроза моему ребенку, во мне сам по себе включался страх. До беременности я никогда не сталкивалась с подобной проблемой. Стоило мне осознать ее наличие, и мое отношение к ней стало более осознанным, что в свою очередь позволило с большим успехом выключать или хотя бы смягчать проявления ненужной и абсолютно бесполезной эмоции страха. Тем не менее само его присутствие представляло собой интерес с психологической, медицинской и, возможно, даже философской точки зрения, во всяком случае, для меня. Иногда я спрашиваю себя — что, если в подобные моменты мне передавались эмоции моего ребенка, охватывавший его ужас? Я давала жизнь ему, но, возможно, он также давал жизнь мне?

Утром шел дождь, и холодная весенняя сырость окутывала землю и все вокруг. Влажные почки на ветках, казалось, замерли, опасаясь раскрыться. Нигде не ощущалось ни малейших признаков жизни. Солнце дремало, не желая согревать холодный воздух. Тяжелые облака влажным одеялом нависали над головой. Без плаща я сразу продрогла и дрожала всем телом.

— Ты никчемная. Дешевая. Шлюха. Потаскуха, которая идет на поводу у своих грязных желаний и беременеет грехом. Ты мразь, ты ничто, ты пустое место в этом мире, — заговорил он, продолжая держать дуло пистолета на моей спине и скользя лицом по моей шее, пока его губы не оказались рядом с моей щекой. Пару раз горячо выдохнув, он плюнул мне в лицо и добавил: — Никчемная сука.

Если я взяла на себя ответственность, если я намерена приложить все усилия к тому, чтобы у меня все получилось, разве это не мой путь? Да, мне повезло, потому что у меня есть ресурсы — поддержка, помощь, любовь, но даже с этими преимуществами этот путь все равно ведь остается моим, разве не так? Да, на этом пути встречаются трудности, но он уникален и все равно остается моим. Почему это должно касаться кого-то, кроме меня? И кто бы еще говорил! Кто меня осуждает? Вот этот тип? Этот преступник? Погоди, погоди! Я тут вообще ни при чем. Сосредоточься. Речь идет о нем и его попытках оправдать собственную низость. Сосредоточься. Пожалуйста. Сосредоточься. Дыши.

Я не понимала, что я такого сделала, что заслужила эти ханжеские излияния. Не считая того, что я была женщиной, которая умудрилась забеременеть, да еще в таком юном возрасте. Но что толку ему возражать, отстаивать свою правоту, извиняться перед ним, перед миром? Может, и перед Богом? Все равно это не заставило бы его смягчиться. До сих пор я исполняла его распоряжения, но все, чего он хотел, это причинить мне какой-нибудь вред. Я опустила голову, собираясь с духом и готовясь к продолжению проповеди, к осуждению, которое ему, похоже, было просто необходимо на меня излить. Его слюна медленно сползала по моей коже.

— Да, да, ты все услышала правильно, ты долбаное ничтожество. Все другие девушки, они плачут и умоляют меня помочь им. А ты что такое? Долбаная чокнутая сука? Ты просто молча сидишь, как пустое место. Тебе даже не нужен этот ребенок, верно? Тебе на него насрать.

Ошибочка. Я мечтала об этом ребенке больше, чем о спасении. Гораздо больше. Я часто представляла себе, как бабочка ставит меня перед выбором — предпочту я остаться в этом доме ужасов и сохранить ребенка либо спастись и утратить его. Всякий раз, когда я представляла себе этот выбор, я начинала думать о том, куда на кровати я положу родившегося малыша и как мы будем спать вместе с ним в этой тюрьме, из которой нам уже никогда не выйти. Я мечтала о том, как буду держать ладонь на его округлом животике и целовать его нежную розовую щечку.

— Я уверен, что, как только мы подойдем к карьеру, ты тут же заговоришь. Куда и подевается вся твоя смелость.

Почему он ведет меня к карьеру?

— Ага, я уверен, что ты будешь орать, сука. Что? Что это? Что?

Я не знала, как на это реагировать. Я шла впереди него по узкой петляющей тропинке, и все мои силы уходили на то, чтобы не споткнуться и не упасть. А он топал сзади и спрашивал меня «Что?». Может, это риторический вопрос? Сарказм? Как он хочет, чтобы я ему ответила? Или он разговаривает сам с собой?

Я остановилась, наклонив голову, подав тело немного вперед, опершись подъемом правой стопы о камень размером с кулак, а левой наступив на корень дерева. Он медленно подкрался ко мне сзади, вплотную прижавшись к моему телу и обвив меня рукой с пистолетом, как если бы он был моим любовником, обнимающим меня сзади. Он зашипел мне прямо в ухо подобно обезумевшей змее:

— Когда я задаю вопросы, сука, ты должна на них отвечать. Как по-твоему, какие у нас сегодня планы? Что мы тут делаем?

— Я понятия не имею, сэр.

— Ага, ну хорошо. Тогда позволь мне тебе кое-что рассказать. Ты сейчас взберешься вот на этот подъем. Осталось всего несколько шагов, верно? И вот тогда ты увидишь, куда я сбрасываю всех вас, никчемных сук. Меня уже от тебя тошнит. Ты восседаешь там с таким самоуверенным видом, как будто ты тут самая главная и как будто ты готова в любую минуту меня убить. Я хочу, чтобы ты знала, что тебя ждет, и тогда, возможно, с тебя вмиг слетит все твое самодовольство. Ты такая тупая сука.