След облака - Притула Дмитрий. Страница 8

А жизнь пошла дальше. Старик жил тихо, с соседями не ссорился, поджечь квартиру не пытался, ел то, что давали ему Кошелев и столовая. Деньги на него, как было обещано, присылали вовремя. Присылали из четырех мест по десяти рублей. Конечно, этого было мало.

Прошла весна, и пришло лето. Жаркое безоблачное лето. Утром старик гулял вдоль реки; днем, пережидая жару, он или спал, или сидел на скамейке в тени. Вечером снова гулял. Спать ложился рано.

Во дворе старика хорошо знали, и знали, что Кошелев для него человек чужой. Во дворе Кошелева хвалили за доброту. За простую человеческую доброту.

Да, жизнь потихоньку шла. Мир не без добрых людей — нашлись и у старика помощники. Мария Васильевна, соседка, стирала вещи старика, убирала комнату, иногда готовила еду. От платы всегда отказывалась. Что называется, от чистого сердца. Да, добрые люди всегда найдутся. И жизнь шла. Кошелев понемногу привыкал к старику. Это даже хорошо, что старик живет с ним, — все-таки живая душа в доме. Правда, собеседник он не ахти какой, но много ли человеку надо, когда он один, — было бы с кем повздыхать, видеть бы чье-то лицо. Так и шла жизнь. Медленно, неспешно, и все вперед и вперед.

В конце августа к Кошелеву зашла Тася, его жена. Обычно она приходит раз в месяц, в день получки, но сегодня она нужна Кошелеву, и он ее позвал. Тася это знает и настороженно ждет разговора. Последние дни ее отпуска. С первого сентября занятия — у нее третий класс. Ох, некрасивая у него жена. Неприбранная, нахохлившаяся. Волосы плохо расчесаны. Не любит Кошелев жену, совсем не любит. Полжизни с ней прожито, а остальное придется дохлебывать. И что же тут поделаешь?

— Ну, как живешь?

— Да как? Как все. Река, кино, Вадик. Ты нас совсем забыл. Мне, думаешь, легко с парнем управляться?

— Ничего, у тебя мать еще крепкая. Пусть с парнем возится. Меня небось готова сожрать.

— Ты на маму не греши, — сказала Тася и приготовилась всплакнуть. — Я верчусь, она вертится, разве со всем управишься?

— Но-но. Только без слез. Один парень, а вы там все вертитесь. Мамаша пустила дачников, вот и вертится. Сами-то во времянке живете?

— Во времянке. Но ты не подумай чего. Там удобнее. И воздух свежий. Ты не подумай.

— И не подумаю. Ее дом, пусть сдает. Ты-то сама куда-нибудь ходишь?

— Что ты, я не как другие. Это Зоя, подруга, говорит, что устала за лето. А я как посмотрю: сегодня у нее один Саша, а завтра Саша другой.

— Да-да, — поддакнул Кошелев и вздохнул. Скучная у него жена. И это всю жизнь жить — ох, завздыхаешь. — Ладно, я тебя по делу позвал, — строго сказал он.

И Тася снова насторожилась — матушкина закалка. Когда говорят о деле, жди подвоха. Насторожись! Ощетинь душу!

— Дело такое получается: завод закончил дом. Заявление я подал пять лет назад…

— Дадут? — выдохнула Тася.

— Дадут, успокойся. Так что сейчас не будем разводиться. Получим жилье, поживем, а там видно будет. Жалко парня.

— И правильно, — радостно сказала Тася. — Мы же столько прожили. Двенадцать лет. Куда нам расходиться? Курам на смех. И в заводе у тебя неприятности будут, да ведь? Общественность всегда против, когда семью разбивают. Общественность — это сила, да ведь?

— Да ведь, — усмехнулся Кошелев. — Общественность — сила.

— А сколько дадут? — вовсе оживилась Тася.

— Три комнаты.

— Не может быть. Ты шутишь, — и она погрозила пальчиком.

— Да, три комнаты, — вздохнул Кошелев. — Ты, я, Вадик, старик.

— А старик-то нам зачем?

— Ты брось, — сухо остановил ее Кошелев. — Старик нужен. Он без меня пропадет.

— Так он у нас навсегда?

— Не у нас, а у меня. Не знаю, там видно будет.

— Вот и правильно, — сразу успокоилась Тася. — А то мне все во дворе говорят, что ты добренький стал. Это хорошо, когда человек добренький.

— Все только говорят о доброте, — сказал Кошелев, — а никто пальцем не шелохнет. Только разговоры.

— Ты это правильно придумал, Гена, — похвалила жена. — Ты молодец. Очень правильно придумал.

Через неделю пришли месткомовцы. Осмотрели комнату, поговорили со стариком, унесли на лицах любовь к нему. На лицах они также унесли виноватость за свой молодой возраст. Люди сдержанные, они ничего не сказали, но было ясно, что Кошелеву дадут трехкомнатную квартиру. Им очень понравился старик. Им очень пришлась по душе бескорыстная доброта Кошелева.

А через месяц дом заселялся. И Кошелев въехал в свою новую квартиру. О, это была прекрасная квартира. Пол отливал желтизной на осеннем солнце. Умывальник и ванна слепили глаза. Чернели крылья газовой плиты. Прекрасная просторная квартира — тридцать три квадратных метра. Это без кухни и санузла. Теперь у Кошелева будет своя комната, что называется рабочий кабинет. Он давно мечтал об этом, и теперь его мечта сбудется. Пусть у него пока мало книг — он еще купит, он подпишется на все собрания, все стены он заставит книгами и все на свете прочитает.

На следующий день приехала жена с сыном. Сын бегал по пустым комнатам и громко кричал. Он смеялся и катался по полу. Жена не поднимала его — пол был чист. Старик сидел в углу будущего кабинета Кошелева и радостно улыбался суматохе.

Прошло еще две недели, и пришла осень, и полили дожди, и река вздулась. Старик сразу загрустил и перестал выходить на улицу. Целыми днями он сидел у кухонного окна и молчаливо смотрел на тоскливый дождь. И как-то вдруг Кошелев понял, что старику пришла пора ехать дальше. Он вспомнил адрес своей тети из Ряжска и написал ей. Шли дожди, дул холодный ветер с реки — приближалась зима, и приближалась пора ехать старику в другие места, в другие города, к другим дальним родственникам. Старик прожил полгода, и эти полгода прошли. Прошли весна и лето, и проходит осень. И так вся жизнь. Всю жизнь чего-то ждешь — летом зимы, зимой лета, и только осени не ждешь, только осенью понимаешь, что в этом году осень на год стала старше.

Так думал Кошелев, когда однажды вечером пошел провожать старика на вокзал.

На перроне ждали прибытия московского поезда. Густой туман мешался с дымом и гарью. Поезд прибыл вовремя. Все сразу засуетились. Худой подросток ухватился за поручни, и его немного проволокло. Кошелев усадил старика, поцеловал его три раза и вышел на перрон. Трижды звякнул колокольчик, паровоз дал один короткий и два длинных гудка, поезд тронулся. Было трудно дышать. Старик стоял на площадке и поднимал руку. Рука тряслась.

— Дедушка, — крикнул Кошелев, — пусть Агафья Федоровна напишет!

Старик опустил руку, поклонился, крикнул:

— Прощай, Геша… ладно… все… — И паровоз свистнул и заглушил его слова.

Поезд скрылся в тумане.

Кошелев подождал, пока перрон опустеет. Шла маленькая женщина в синем халате и собирала метлой весь сор, оставшийся от прощаний. Кошелев закурил и медленно пошел к своему автобусу. Автобуса долго не было, и Кошелев успел выкурить две сигареты. Да, жизнь устроена так, что поезд везет старика в незнакомый ему город. Города для старика одинаковы, и все люди в них чужие, все только дальние родственники, и нет близкого человека, у которого он задержался бы надолго. Жизнь так устроена, что все забудется: и старик, и разговоры о том, что Кошелев взял старика только для получения квартиры, — все забудется. Потому что жизнь идет дальше. Потому что жизнь прожить — не поле перейти, и жить-то как-то надо, и сам живи, и другим не мешай.

Пора ехать домой. Завтра рано на работу. Голова должна быть ясной. Ох уж эта жизнь.

Подошел автобус, и через пятнадцать минут Кошелев был дома.

Когда мы были молодые

За мясом стоять было некогда, и Валя купила в гастрономе пельменей, масла, рису и сахара, потом забежала в ясли за Алешкой. Она тянула его, но он не хотел идти домой, вырывался, прятался от нее за каждое дерево, показывал на проезжающие машины, смеялся повозке и медлительной тяжелой лошади, и тогда Валя взяла его на руки.