Моя гениальная подруга - Ферранте Элена. Страница 28

Сразу стало ясно, что танцор из Энцо так себе. Он двигался медленно, держался слишком серьезно и сдержанно, но в то же время был внимателен к Лиле, явно стараясь доставить ей удовольствие, дать себя показать. Она танцевала не так хорошо, как Кармела, но ей, как обычно, удалось привлечь к себе всеобщее внимание. «Она и Энцо нравится, — говорила я себе в отчаянии, — и даже Стефано, колбаснику: он весь праздник смотрит на нее, как на кинозвезду».

Пока Лила танцевала, приехали братья Солара.

Увидев их, я заволновалась. Они подошли поздороваться с кондитером и его женой, дружески похлопали по плечу Стефано и стали смотреть на танцующих. Сначала с видом хозяев квартала, какими себя чувствовали, в упор уставились на Аду, и та отвела взгляд. Потом перекинулись между собой парой слов, ткнули пальцами в Антонио и даже демонстративно помахали ему рукой; он сделал вид, что ничего не заметил. Наконец, они увидели Лилу, пошептались, и Микеле театрально кивнул в знак согласия.

Я не спускала с них глаз. Меня удивляло, неужели Марчелло, который нравился всем девчонкам, не злится на Лилу из-за истории с ножиком, даже наоборот… И правда, он не отрываясь смотрел на ее стройное гибкое тело, на лицо, краше которого не было не только в нашем квартале, но, возможно, и во всем Неаполе. Он смотрел на нее так, будто не мог насмотреться, будто потерял голову и лишился последнего разума. Он прямо-таки впился в нее взглядом и не отвел его, даже когда музыка смолкла.

Все случилось мгновенно. Энцо собирался проводить Лилу в уголок, где сидела я; Стефано и Марчелло, не сговариваясь, одновременно кинулись приглашать ее на танец, но их опередил Паскуале. Лила чуть подпрыгнула и радостно захлопала в ладоши. На танец с четырнадцатилетней девчонкой претендовали четверо парней разного возраста, каждый из которых был уверен в своем абсолютном превосходстве. Игла опустилась на пластинку, заиграла музыка. Стефано, Марчелло и Энцо отступили. Паскуале с Лилой закружились в танце: Паскуале танцевал прекрасно, и Лила сразу разошлась.

В этот миг Микеле Солара — то ли из обиды за брата, то ли из желания устроить скандал — сильно толкнул локтем Стефано и громко произнес:

— Ты вообще мужик или нет? Это же поганый коммунист! А его папаша убил твоего отца! А ты стоишь тут и смотришь, как он танцует с девчонкой, которую ты хотел пригласить!

Паскуале, конечно, ничего не слышал. Музыка играла громко, а он был увлечен акробатическими трюками, которые они выделывали на пару с Лилой. Но слышала я, слышал Энцо, стоявший рядом со мной, и, естественно, слышал Стефано. Мы застыли, уверенные, что сейчас что-то произойдет. Но ничего не произошло. Стефано был не так глуп. Его колбасная лавка процветала, он уже собирался расширяться, выкупив соседнее помещение; он чувствовал себя преуспевающим торговцем, в жизни которого есть все, чего только можно желать. Поэтому он все с той же доброжелательной улыбкой ответил Микеле: «Пусть танцуют. У него здорово получается». И продолжил смотреть на Лилу, будто в тот момент его ничто, кроме нее, не интересовало. Микеле с отвращением скривился и отправился искать кондитера с женой.

Что еще он задумал? Я видела, как он взволнованно что-то втолковывает хозяевам дома, указывает на сидящую в углу Марию, на Стефано, Альфонсо и Пинуччу, на Паскуале и на Кармелу, которая танцевала с Антонио. Как только музыка смолкла, мать Джильолы доброжелательно подхватила Паскуале под руку, отвела в угол комнаты и зашептала что-то ему на ухо.

— Иди, — сказал Микеле брату с улыбкой. — Путь свободен!

Марчелло снова двинулся в сторону Лилы.

Я не сомневалась, что она ему откажет. Я знала, как она его ненавидит. Но не тут-то было. Музыка заиграла снова, Лила поискала взглядом Паскуале, не нашла его и, разгоряченная, схватила Марчелло за кисть руки, будто эта кисть существовала сама по себе, без руки и прилагавшегося к ней тела, собираясь заняться тем, что в тот момент увлекало ее больше всего на свете, — танцем.

Я посмотрела на Стефано, перевела взгляд на Энцо. Оба стояли набычившись. У меня колотилось сердце. Паскуале, мрачный, подошел к Кармеле и что-то резко ей сказал. Кармела попыталась шепотом возразить, но он громко велел ей замолчать. К ним подошел Антонио, они с Паскуале о чем-то коротко переговорили и злобно уставились на Микеле, который болтал со Стефано. Марчелло танцевал с Лилой: притягивал ее к себе, подбрасывал в танце и снова подхватывал. Потом Антонио пошел забирать с танцевальной площадки Аду. Музыка смолкла, Лила вернулась ко мне.

— Кое-что случилось. Нам надо уходить, — сказала я ей.

— Да хоть землетрясение! — засмеялась она. — Мне полагается еще один танец. — Она посмотрела на Энцо, который стоял, прислонившись к стене. Но тут к ней снова подошел Марчелло, и она позволила ему утащить себя танцевать.

Ко мне приблизился хмурый Паскуале и сказал, что нам пора.

— Подождем, пока Лила кончит танцевать.

— Нет, уходим сейчас, — тоном, не допускающим возражений, почти грубо произнес он. Затем двинулся прямо на Микеле Солару и сильно толкнул его плечом; тот засмеялся и вполголоса отпустил какую-то реплику, судя по всему похабную. Паскуале направился к двери, таща за собой упирающуюся Кармелу; Антонио следовал за ним, крепко держа за руку Аду.

Я обернулась и посмотрела, что делает Энцо, но он все так же стоял прислонившись к стене и смотрел, как танцует Лила. Музыка закончилась. Лила пошла в мою сторону, по пятам за ней топал Марчелло: глаза у него довольно сверкали.

— Нам пора! — чуть ли не заорала я не своим голосом.

Наконец и до Лилы дошло: она начала озираться, будто внезапно разбуженная.

— Ладно, пойдем, — растерянно проговорила она.

Я направилась к двери. Времени у нас совсем не оставалось — снова заиграла музыка. Марчелло Солара схватил Лилу за руку.

— Останься! Я потом сам тебя провожу, — не то насмешливо, не то моляще сказал он.

Лила посмотрела на него так, будто лишь сейчас поняла, кто перед ней, будто не верила своим глазам: неужели вот этот парень только что дотрагивался до нее, касался ее тела. Она попыталась выдернуть руку, но он сжал ее сильнее.

— Еще один танец, всего один.

Энцо оторвался от стены и молча схватил Марчелло за запястье. Я до сих пор явственно вижу эту картину: абсолютно спокойный, Энцо, который был и младше Марчелло, и ниже его ростом, невозмутимо стискивает его запястье, и тот меняется в лице. В следующий миг Марчелло выпустил руку Лилы, скривился от боли и потянулся к запястью другой рукой. Уже в дверях я услышала, как Лила на диалекте говорила Энцо:

— Он до меня дотронулся! Видал? Вот козел! Хорошо, хоть Рино не было. Пусть еще раз тронет — и он покойник.

Разве она могла не заметить, что целых два раза танцевала с Марчелло? Могла. Она — могла.

На улице нас ждали Паскуале, Антонио, Кармела и Ада. Паскуале был вне себя от бешенства, мы еще никогда не видели его таким. Он громко ругался, тараща безумные глаза. Мы никак не могли его утихомирить. Да, он терпеть не мог Микеле, но еще больше ненавидел Марчелло и Стефано. Он выкрикивал оскорбления, смысла которых мы, не зная деталей, не понимали. Бар «Солара», орал он, это пристанище бандюг из Каморры и гнездо контрабандистов, там подбивают народ голосовать за монархистов из «Звезды и короны», а деньги, на которые Стефано расширяет колбасную лавку, его отец заработал на черном рынке. Дон Акилле, продолжал бушевать он, шпионил в пользу фашистов. «Правильно папа его убил! — вопил он. — Я их всех перережу, и Солару, и его сынков, а потом прибью Стефано и всю его родню!» Под конец он повернулся к Лиле и выкрикнул, будто самое главное приберег напоследок: «А ты еще танцевала с этой мразью!»

От злости у него на миг перехватило дыхание, и тогда вступил уже Антонио. Он не даст Паскуале убить Солара, орал он, он сам всех их прикончит за то, что они сделали с Адой. Ада заплакала. Кармела, не сдержавшись, тоже разрыдалась. Только Энцо пытался всех образумить. «Поздно уже, пошли отсюда», — предложил он. Но Паскуале с Антонио велели ему заткнуться. Они сказали, что дождутся братьев Солара и разберутся с ними. «Ну, тогда и я с вами», — кивнул Энцо. Тут я тоже заревела, а мгновение спустя, к моему изумлению, залилась слезами и Лила. Я раньше никогда не видела ее плачущей. Никогда.