Моя гениальная подруга - Ферранте Элена. Страница 36

— И как это было?

Она шла домой по обочине дороги, Марчелло ехал в «миллеченто» один, без брата. Он не стал тормозить возле нее, не пытался говорить через окошко. Вместо этого бросил машину с открытым окном посреди дороги и догнал Лилу. Она не останавливалась, он шел за ней. Он умолял простить его за старое, соглашался, что, если бы она зарезала его тогда сапожным ножиком, правильно сделала бы. Он напомнил ей, как здорово они танцевали рок-н-ролл на именинах у матери Джильолы: разве это не знак того, что они созданы друг для друга? Затем принялся осыпать ее комплиментами: «Ты так повзрослела! У тебя чудесные глаза! Ты такая красавица!» Потом он рассказал ей сон, который видел накануне ночью: он просил ее стать его женой, она ответила «да», и он подарил ей обручальное кольцо, такое же, как у его бабушки, — с тремя бриллиантами в золотой оправе. Наконец Лила, все так же не сбавляя шага, соизволила ответить. «Говоришь, во сне я сказала тебе „да“?» — спросила она. Марчелло кивнул. «Это был только сон, — продолжила она. — Ты — животное. Все вы звери — ты и вся твоя семья: дед, отец, брат. Я бы не согласилась выйти за тебя даже под страхом смерти!»

— Так и сказала?

— Даже больше.

— Да ты что?

Марчелло обиделся. Сказал, что говорит правду, что он день и ночь думает только о ней, что он не животное, а влюбленный мужчина. Она ответила, что назвать животным того, кто так обошелся с Адой, а в новогоднюю ночь стрелял из пистолета по людям, значит оскорбить животных. Марчелло понял наконец, что она не шутит, что для нее он действительно хуже жабы или саламандры, и сник. «Это брат стрелял», — пробормотал он еле слышно, но, не успев договорить, сообразил, что за эти слова она станет презирать его еще больше. Так и случилось. Лила ускорила шаг, а когда он потащился за ней, крикнула: «Пошел к черту!» — и убежала. Марчелло так и стоял на месте, будто не понимая, где он и что здесь делает, затем развернулся и, понурив голову, побрел назад к своему «миллеченто».

— Ты отшила Марчелло Солару?

— Да.

— Ты с ума сошла! Лучше никому об этом не рассказывай.

Вообще, этот совет тогда показался мне лишним: я дала его, просто чтобы показать, что переживаю за нее. Лила любила рассуждать и фантазировать, но, в отличие от нас, никогда не сплетничала. Действительно, о любви Паскуале она рассказала только мне, и я никогда ни от кого не слышала о его признании ни слова. Зато про Марчелло Солару она разболтала всем и каждому. Я встретила Кармелу, и та спросила: «Ты знаешь, что твоя подруга отказала Марчелло Соларе?» Потом я увиделась с Адой, которая сказала: «Представляешь, твоя подруга отшила Марчелло Солару». Пинучча Карраччи в колбасной лавке прошептала мне на ухо: «А правда, что твоя подруга послала подальше Марчелло Солару?» Даже Альфонсо с изумлением спросил меня в школе: «Твоя подруга сказала „нет“ Марчелло Соларе?»

При встрече с Лилой я сказала:

— Зря ты всем рассказала. Марчелло будет в бешенстве.

Она пожала плечами. Дома ее ждали дела, надо было помогать братьям, матери и отцу; времени на болтовню не оставалось. После новогодней ночи ее интересовали только домашние дела.

25

Именно так. Весь остаток учебного года Лила не интересовалась, что я делаю в школе. А когда я спросила ее, какие книги она берет в библиотеке, она со злостью ответила: «Никакие не беру. У меня от чтения голова болит».

А я, наоборот, училась, и чтение стало для меня приятной привычкой. Однако вскоре мне пришлось признать, что с тех пор, как Лила перестала подгонять меня, школа и библиотека учителя Ферраро больше не казались мне захватывающим приключением: просто я умела хорошо учиться, и меня за это хвалили — вот и все.

Мне дважды представилась возможность окончательно в этом убедиться.

Однажды, когда я пошла в библиотеку, прихватив свою читательскую карточку, густо исписанную названиями взятых и возвращенных книг, учитель сначала похвалил мое усердие и верность библиотеке, а затем спросил о Лиле: его явно огорчало, что Лила и ее родные перестали брать книги. Не знаю почему, но меня его слова расстроили. Мне показалось, что его искренний интерес к Лиле — нечто большее, чем простое восхищение постоянством читательницы. Если бы Лила брала одну-единственную книгу в год, подумалось мне, на ней остался бы отпечаток ее мысли, и учитель, получая книгу назад, обязательно его почувствовал бы. А от меня следов не оставалось — я была всего лишь воплощением упорства, с каким без разбору поглощала том за томом.

Другой случай произошел в школе. Преподаватель словесности Джераче объявлял оценки за сочинение (свою тему помню до сих пор: «Этапы развития драмы Дидоны»). Если до этого он ограничивался парой добрых слов по поводу моей очередной восьмерки или девятки, на сей раз долго хвалил меня перед классом, а под конец сообщил, что поставил мне целых десять баллов. После урока он подозвал меня и вместе со мной вышел из класса, продолжая свою хвалебную речь в коридоре: он прямо-таки восторгался тем, как я раскрыла тему. Тут появился преподаватель религии. Джераче остановил его и начал взахлеб превозносить мои достижения. Через несколько дней стало ясно, что одним священником Джераче не ограничился: он показал мою работу и другим преподавателям, причем не только с нашей параллели. Некоторые из них, встретив меня в коридоре, улыбались и отпускали пару-другую реплик по поводу моего сочинения. А преподавательница первого «А» — профессор Галиани, которую уважали, но побаивались, потому что она, во-первых, слыла коммунисткой, а во-вторых, славилась умением в два счета разбить любую плохо выстроенную аргументацию, — остановила меня в вестибюле. Ее больше всего поразила основная мысль моего сочинения: когда из городов уходит любовь, они меняются, перестают служить благим целям и в них воцаряется зло.

— Что такое, по-твоему, город без любви? — спросила она.

— Это город, в котором живут несчастные люди.

— Можешь привести пример?

Я вспомнила, о чем мы весь сентябрь говорили с Лилой и Паскуале, и вдруг поняла, что те разговоры дали мне куда больше, чем школа, в которую я ходила каждый день.

— Фашистская Италия. Нацистская Германия… Весь современный мир.

Она расспрашивала меня с особым интересом. Сказала, что я очень хорошо пишу, посоветовала прочитать некоторые книги и даже предложила принести свои. В конце она спросила, чем занимается мой отец. «Он швейцар в муниципалитете», — ответила я. Она ушла, опустив голову.

Я гордилась тем, что Галиани проявила ко мне интерес, но за нашим разговором ничего не последовало, и меня снова затянула школьная рутина. Не могу сказать, что я относилась к своей мимолетной славе отличной ученицы как к чему-то важному. В конце концов, о чем говорили мои успехи? Прежде всего о том, какую пользу принесли мне разговоры с Лилой. Она была нужна мне как стимул, как опора, как потайной ход в мир, расположенный за пределами квартала, далеко от окружающего пейзажа, привычных людей и идей, почерпнутых из книг. «Конечно, — говорила я себе, — сочинение о Дидоне — мое; умение красиво строить фразы — тоже мое; конечно, то, что я написала о Дидоне, принадлежит мне, но разве не вместе с Лилой мы это придумали, разве не заводили друг друга, разве мой интерес рождался не из ее интереса? А эта идея городов без любви, которая так понравилась преподавателям, — разве не Лила мне ее подсказала, пусть даже развила ее я, использовав свои знания? И какой из этого следует вывод?»

Я ждала новых похвал, чтобы убедиться, что и сама по себе чего-то стою. Я написала Джераче еще одно сочинение о царице Карфагена («Эней и Дидона: встреча двух изгнанников»), но оно не произвело на него впечатления, и он поставил мне восьмерку. Профессор Галиани по-прежнему сердечно со мной здоровалась, но и только. Правда, я сделала приятное открытие: она преподавала латынь и греческий Нино Сарраторе, который учился в первом «А». Я срочно нуждалась во внимании и поддержке и надеялась, что получу их хотя бы от него. Вдруг его преподавательница хорошо отзовется обо мне перед всем его классом? Тогда он наконец-то вспомнит меня и захочет со мной поговорить. Но моим надеждам не суждено было сбыться. Я часто видела его перед школой, утром и после уроков, но он был вечно погружен в себя и ни разу даже не взглянул в мою сторону. Однажды я шла за ним по корсо Гарибальди и улице Казановы и мечтала, что вот сейчас он заметит меня и скажет: «Привет! Я вижу, нам по пути. Я много о тебе слышал». Но он шагал быстрым шагом, опустив голову и не оборачиваясь. Я почувствовала усталость и презрение к себе. В ужасном настроении свернула на корсо Новара и пошла домой.