Моя гениальная подруга - Ферранте Элена. Страница 34

— Они это нарочно! — обернувшись к Стефано, зло крикнул Рино.

Стефано молча кивнул и побежал в угол, где стоял ящик, который нам, девчонкам, было велено не трогать, полез в него и позвал на помощь остальных.

— Энцо! — крикнул он, и его голосе не было ни намека на вкрадчивый тон продавца. — Паска́, Рино́, Анто́! Сюда, скорее! Сейчас мы им покажем!

Парни бросились к нему. «Точно! Покажем этим придуркам!» — на все лады повторяли они, сопровождая свои слова непристойными жестами в адрес Солара. Мы смотрели на их мечущиеся черные силуэты, все сильнее дрожа от холода. Никому из них до нас не было дела. Кроме нас, на террасе не осталось никого — даже мой отец с сапожником спустились вниз. Лила стояла молча, завороженная происходящим, словно прислушивалась к себе, уверенная, что ей вот-вот откроется какая-то тайна.

С ней случилось то, о чем я уже упоминала и что впоследствии она стала называть «обрезкой». «Это такое чувство, — рассказывала она мне потом, — как будто лунной ночью смотришь на море, а над ним висит черная грозовая туча, и вот эта туча наплывает на сияющий диск луны и обрезает его, поглощая свет и оставляя на виду только грубую бездушную материю». Лила как наяву увидела, как нечто похожее происходит с ее братом. Лицо Рино, которое она знала всю жизнь, лицо доброго, честного и надежного парня, который всегда, сколько она себя помнила, утешал ее и помогал ей, менялось прямо у нее на глазах. В холодной ночной темноте, под непрекращающийся грохот взрывов, в облаках обжигавшего ноздри дыма, ядовито вонявшего серой, что-то разрушало его органическую структуру, давило на него с такой силой, что ломались контуры и наружу вырывалась магма, обнажая его сердцевину, то, из чего он состоял на самом деле. Каждая следующая секунда той праздничной ночи оборачивалась для нее ужасом: ей казалось, что с каждым шагом Рино разбухает, расползается во все стороны, и его границы все быстрее придвигаются к ее границам, а ей нечем их защитить. Она старалась взять себя в руки, но у нее плохо получалось: ей было слишком страшно. Честно говоря, я тогда из-за шума и вспышек света даже не заметила, что с ней творится что-то неладное. Единственное, что меня удивило, — это испуг на ее лице. Это было странно, потому что она вообще никогда ничего не боялась. Еще я обратила внимание, что она смотрит на брата, который суетился больше всех и громче всех выкрикивал в сторону балкона Солара жуткие оскорбления, с отвращением. Но обо всем этом я вспомнила потом. В тот момент я не придала этому значения, ощущая себя ближе к Кармеле и Аде, чем к ней. Казалось, что она, как обычно, не нуждается ни в чьей поддержке. А мы, закоченевшие, стояли посреди этого хаоса и мечтали об одном: чтобы Стефано, или Энцо, или Рино прекратили битву, обняли нас за плечи, прижали к себе, сказали, какие мы красивые. Мы жались друг к другу, чтобы согреться, а парни все носились по террасе, выхватывая из ящика все новые цилиндры с большими фитилями. Запасы Стефано могли изумить кого угодно. Остальные восхищались его щедростью и со смущением думали о том, сколько денег ему пришлось превратить в грохот, искры, взрывы и дым только ради того, чтобы вместе с ними испытать радость победы.

Они воевали с Солара долго; выстрелы не умолкали ни с той ни с другой стороны, будто участники схватки находились не на террасе и балконе, а в окопах. Во всем квартале тряслись стены домов. Никто ничего не понимал: звенели разбитые стекла, разрывалось на куски небо. Даже когда Энцо крикнул: «Все! У них больше ничего нет!» — наши продолжили стрелять, особенно Рино. Он успокоился, лишь когда поджигать стало нечего — не осталось ни единого снаряда. Только тогда умолк победный хор, а «воины» прекратили скакать и обниматься. Наконец-то наступила тишина.

Однако она продлилась недолго и была нарушена детским плачем, сначала тихим, потом слышным все громче; вскоре к нему добавились крики, и ругань, и шум машин, пробирающихся по заваленным мусором дорогам. А потом мы увидели на балконе Солара вспышки огней и до нас донеслись глухие звуки выстрелов. «Опять начали!» — в отчаянье крикнул Рино, и только Энцо сразу догадался, что происходит, и быстро погнал нас к лестнице вниз. За нами устремились и Паскуале со Стефано. Один Рино, перегнувшись через перила террасы, продолжал сыпать оскорблениями, пока Лила не вырвалась от Паскуале и не бросилась к брату, чтобы утащить его с собой. Мы с воплями побежали вниз. Солара стреляли нам вслед.

23

В ту ночь из-за праздничной атмосферы, чувства опасности, разгоряченных парней я многое упустила из виду. Но главное — я недоглядела за Лилой. Между тем именно в ту ночь с ней произошли первые важные изменения.

Как я уже говорила, я не заметила, что с ней что-то произошло: внешне это трудно было распознать. Зато последствия сказались почти сразу. Она стала более ленивой. Спустя два дня после той ночи я проснулась рано, хотя занятий в школе не было, собираясь проводить ее до мастерской и помочь убраться, но она не появилась в обычное время. Пришла поздно, недовольная, и мы отправились гулять, обходя обувную мастерскую стороной.

— Ты что, не идешь на работу?

— Нет.

— Почему?

— Мне там разонравилось.

— А как же новые ботинки?

— В подвешенном состоянии.

— И что же дальше?

Мне показалось, она сама не знает, чего хочет. Единственное, что ее заботило, — это брат: она тревожилась за него гораздо больше, чем раньше. Эта тревога заставила ее изменить свое отношение к богатству, в результате чего изменились и наши разговоры о деньгах. Мы по-прежнему мечтали разбогатеть, и побыстрее — это разумелось само собой, — но образ богатства теперь был иной, нежели в детстве: никаких сейфов, блеска монет и драгоценных камней. Теперь Лила смотрела на деньги как на что-то вроде цемента, с помощью которого можно скрепить все на свете, восстановив нарушенные связи. В том числе в голове Рино. Он считал, что сделанные ими ботинки готовы и удались на славу; ему не терпелось показать их Фернандо. Но Лила знала (да и Рино, по ее мнению, тоже), что в них еще полно недостатков, и отец, внимательно их изучив, скажет, что место им на помойке. Поэтому она заставляла Рино переделывать ботинки снова и снова и без устали повторяла, что на пути к собственной обувной фабрике у них еще много трудностей, но вразумить брата ей не удавалось: Рино ее не слушал. Ему хотелось одного: поскорее разбогатеть и сравняться с братьями Солара и Стефано. А вот Лилу богатство, похоже, совсем перестало интересовать. Она рассуждала о деньгах так, как будто не видела в них ничего хорошего; деньги для нее превратились в средство удержать брата от глупостей. «Это я во всем виновата, — каялась она. — Это я внушила ему, что удача ждет нас за ближайшим углом». Но никакой удачей за углом и не пахло, и теперь Лила, сердито сверкая глазами, признавалась, что понятия не имеет, как вернуть Рино с небес на землю.

Рино действительно почти обезумел. Если Фернандо ни разу не упрекнул Лилу за то, что она перестала появляться в мастерской, — он был даже рад, что она стала помогать матери по дому, — то Рино жутко злился и сразу после Нового года устроил ей очередной скандал. Он увидел нас на улице, подошел и набычившись бросил Лиле: «А ну пошли работать!» Она в ответ только пожала плечами. Тогда он схватил ее за руку и потащил. Она начала вырываться, обзывая его последними словами. И тут Рино влепил ей пощечину и заорал: «Ну и нечего тут ошиваться! Катись домой, маме помогать!» Она молча развернулась и ушла, даже не попрощавшись со мной.

Кульминация конфликта наступила на Бефану.^[7] Лила проснулась и обнаружила у кровати носок, полный угля. Она догадалась, что это дело рук Рино, и, накрывая стол к завтраку, поставила приборы для всех, кроме него. Вышла растроганная мать: любимый сын оставил ей на стуле носок с леденцами и шоколадом. Увидев, что на столе перед местом Рино пусто, она бросилась было доставать для него тарелку, но Лила ее не пустила. Пока мать и дочь переругивались, пришел Рино, и Лила запустила в него куском угля. Рино рассмеялся, решив, что сестра оценила его шутку, но вскоре заметил, что той не до смеха, тоже обиделся и полез к ней с кулаками. В это время появился отец, в кальсонах и майке, с картонной коробкой в руках.