Призрак в Сети. Мемуары величайшего хакера - Митник Кевин. Страница 16

Всего через полгода мне дали досрочное освобождение. Когда был подготовлен документ «Условия освобождения», меня спросили: «Какое условие перед вами поставить, чтобы вы перестали заниматься хакингом?»

Как мне было ответить на этот вопрос? Я сказал: «Ну, хакинг бывает этичный и неэтичный».

«Нужна юридически точная формулировка, – последовал ответ. – Как мне это записать?»

Мне вспомнился фильм «Звездные войны». «Можете запретить мне темный хакинг».

В моем документе об освобождении так и написали: «Запрещается темный хакинг».

Кажется, эта формулировка попалась на глаза какому-то репортеру из LA Times. Выражение прижилось и было широко растиражировано в прессе. Для меня темная сторона стала своеобразным ярлыком. Кевин Митник, или Темный Хакер.

После моего освобождения мне позвонил полицейский. Он представился Домиником Домино и признался, что он именно тот парень, который доставил меня в колонию для несовершеннолетних после того, как меня задержали в ресторанчике Fromin’s. Домино готовил для лос-анджелесского департамента полиции учебный видеоматериал, посвященный киберпреступности. Он предложил мне записать интервью на камеру. На самом деле, а почему бы и нет?

Сомневаюсь, что они все еще пользуются этим материалом, ведь столько лет прошло. Однако на тот момент я фактически помогал лос-анджелесским копам научиться ловить таких же ребят, как я.

В то время бабушка жила вместе с приятельницей Донной Рассел, которая была директором по программной разработке в компании 20th Century Fox. Эта дама предложила мне работу. Я думал: «Круто, может, даже доведется дружить с кем-то из кинозвезд». Мне очень нравилась эта работа. Я трудился практически на съемочной площадке. Чтобы попасть в офис, нужно было пройти мимо звуковых павильонов. Плата была достойной. Я учился разрабатывать приложения на языке COBOL и языке ассемблера компании IBM. Плюс ко всему я учился обращаться с мейнфреймами IBM и мини-компьютерами HR Как говорится, все хорошее когда-нибудь кончается. В данном случае – скорее раньше, чем позже. Другой сотрудник этой компании подал протест. Согласно последнему по профсоюзным правилам моя работа должна быть в первую очередь предложена сотруднику, который уже трудился на другой должности в данной компании.

Всего через два месяца я снова оказался на улице без работы.

Однажды утром произошло событие, ставшее для меня настоящим шоком: мне позвонил Мелвин Бойер, мой инспектор по условно-досрочному освобождению, и сказал: «Кевин, позавтракай под завязку, съешь, сколько сможешь, а потом приезжай, нужно встретиться». Ничего кроме проблем этот звонок не предвещал.

В мире лос-анджелесских радиолюбителей использовалась группа промежуточных станций (регенераторов сигнала). Она работала на частоте 147,435 МГц и называлась гадюшником. Там люди нападали друг на друга, ругались без всякого стеснения и глушили радиопередачи других коллег, работавших в этой сети. Для меня это место было площадкой для игр. Позже я узнал, что один парень, завсегдатай гадюшника, вероятно, имел на меня зуб. Он-то и позвонил в управление инстанции по делам несовершеннолетних, которая отвечала за условно-досрочное освобождение, и пожаловался, что я взломал сеть их компании. Я этого не делал, но тот парень работал в компании Xerox, что, полагаю, добавляло правдоподобия его словам.

Мама отвезла меня куда следует. Агент, который занимался надзором за лицами, получившими условно-досрочное освобождение, попросил пройти с ним в кабинет. Он сказал маме, что я долго не задержусь, и предложил ей подождать в фойе. На самом деле, как только мы оказались наедине, мне надели наручники и через заднюю дверь вытолкали из здания к уже ожидавшей машине. Я кричал маме, что меня пытаются тайно увезти и арестовывают за то, чего я не совершал.

Офицер по надзору за условно освобожденными и его начальник доставили меня в изолятор Ван-Нюйс. По иронии судьбы, мой дядя Митчелл звонил мне из этого самого изолятора всего несколько недель назад. Так случилось, что в жизни ему довелось попасть из грязи в князи, а потом также стремительно снова вернуться в грязь. Он стал миллиардером на рынке недвижимости, обосновался в особняке в районе Бель-Эйр, даже еще более престижном, чем Беверли-Хиллз, круче места не было во всем Лос-Анджелесе. Позже дядя подсел на кокаин, потом на героин, а этот наркотик – история стара как мир – отобрал у него дом, удачу, честь и самоуважение.

Несмотря на все, я по-прежнему был к нему очень привязан. В тот вечер, когда он позвонил мне из изолятора Ван Нюйс, я спросил: «Хочешь, я подправлю таксофон так, чтобы ты мог звонить бесплатно?» Конечно, он не отказался.

Тогда я сказал: «Когда мы закончим разговаривать, повесь трубку и набери номер 211-2345. Система автоматически сообщит тебе номер телефона, по которому ты звонишь. Потом набери мне обратно коллект-колл [25] и назови этот номер». Когда я узнал номер, нужно было разобраться с одним из коммутаторов компании. С моего компьютера я дозвонился на нужный коммутатор и изменил код класса линии того телефона, с которого набирал дядя. Теперь он считался не таксофоном, а домашним телефоном, который допускал как входящие, так и исходящие вызовы. В то же время я также добавил функцию разговора с автоматическим подключением третьего абонента и ожидание вызова. Кроме того, я запрограммировал телефон так, чтобы вся оплата за разговоры зачислялась на счет полицейского участка Ван Нюйс.

Прошла неделя, и я оказался в том же изоляторе, и благодаря дяде Митчеллу именно отсюда я мог куда угодно звонить бесплатно. Я провел у телефона всю ночь. Разговоры с друзьями помогли мне абстрагироваться от ситуации, в которой я оказался. Кроме того, мне следовало разыскать себе хорошего судебного представителя, поскольку я уже предчувствовал, какой развернется бой на пересеченной местности, когда мне вновь придется предстать перед лицом Совета по условно-досрочному освобождению при калифорнийской инстанции по делам несовершеннолетних. Права условно-досрочно освобожденных лиц были очень ограничены, а членам совета нужно было всего лишь поверить, что я, возможно, делал что-то из того, в чем меня обвиняют. Доказательства не должны были отвечать стандартному требованию «вне пределов разумного сомнения», в отличие от условий уголовного процесса.

Положение стало из плохого совсем плохим. Меня перевели в следственный изолятор графства Лос-Анджелес, потребовали раздеться догола, после чего продезинфицировали инсектицидом. Потом меня провели в общую камеру, и она ужаснула до смерти. Я не знал, кого бояться сильнее: зэков, которые казались слишком свирепыми (они словно при первой возможности готовы вырвать тебе глаз), или тех полоумных молодчиков, которые могли ранить кого-то, но даже не заметить этого. Все койки уже были заняты, спать было негде. Я просто сел на корточки, прислонившись к стене, и изо всех сил старался не смыкать глаз. Поэтому, когда взошло солнце, все мои пожитки все еще были при мне.

Бойер, мой куратор по условно-досрочному освобождению из инспекции по делам несовершеннолетних, сказал маме: «Изолятор графства Лос-Анджелес – очень опасное место. Ему могут там навредить». Он похлопотал, чтобы на следующий день меня перевели обратно в Норволк. Если бы в тот день мне довелось увидеть Бойера, то я, наверное, бросился бы его обнимать.

Мне было уже 20, но благодаря условно-досрочному освобождению за меня все еще отвечала инспекция по делам несовершеннолетних. Эта ходка в приемник-распределитель Норволка являлась для меня третьей по счету. С некоторыми охранниками мы были уже хорошо знакомы.