Очаг вины, или Любовь, диагноз и ошибка одного нейрофизиолога - Огородникова Татьяна Андреевна. Страница 9

Генрих осторожно взял помидор, осмотрел его со всех сторон, аккуратно поднес ко рту, представил себе, как через мгновение соленый красный сок брызнет на его вкусовые рецепторы, оставляя в мозгу желание усилить поток солоновато-пряной жидкости с мякотью томата, как после первого нажима зубами помидорный сок с мелкими семечками будет постепенно выдавливаться в рот, пока в руке не останется никому не нужная красная шкурка бывшего важного синьора-помидора.

Эти раздумья заняли примерно десять секунд. Пять из них прошли впустую, потому что помидора уже не было. Была дымящаяся картошка, улыбчивое лицо отца Сергея и какое-то преступно безразличное, радостное настроение.

После трапезы отец Сергей вновь заговорил об исповеди. Он предложил Генриху задержаться и отдохнуть от мирских забот.

– Я не готов, – ответил Генрих. – Я, знаете ли, отец Сергей, вообще не крещеный. Вернее, я не знаю, крестили меня родители или нет.

– Это не имеет значения, – спокойно ответил священник. – Всевышнему все равно, знаешь ты о своем крещении или нет. Главное, что он знает о том, что ты живешь на свете. Поверь мне, у него все учтено.

«Да, – подумал про себя Генрих, – вот как хороший духовник может легко и непринужденно убедить тебя в том, что ты по-любому сын Божий. И какая разница, крестили тебя или нет!»

– Я покажу вашу комнату. У меня есть место для гостей. – Сергей пригласил Генриха осмотреть дом.

Дом оказался похожим на общежитие для спартанцев. Даже не слишком требовательный Генрих счел, что отец Сергей сильно преувеличил возможности строения, сказав, что место для гостей есть. По мнению Генриха, в помещении можно было не совсем комфортно разместиться паре паломников без вещей или трем небольшим собакам. Впрочем, для одного мужчины места было вполне достаточно.

Честно говоря, Генрих не планировал оставаться в монастыре на ночлег, но почему-то у него не хватило духа сразу признаться в этом.

Вернувшись к столу, они провели за разговорами еще около часа.

– Вы занимаетесь странными исследованиями, – начал священник.

– Я так не думаю, это – работа, она нужна людям.

– Не нужна, – как-то горько и слишком твердо для священнослужителя сказал Сергей.

– Мы не просто спасаем людей, мы можем изменить всю жизнь человека от начала до конца, – возразил Генрих.

– В том-то и дело. Кому это нужно? Все спланировано и решено. Не нами создано, не нам и исправлять… Что-то менять – нарушать закон. Закон сохранения энергии, закон жизни, Божий закон…

– Согласен, Отец Сергей. А вы-то лично хотели бы вернуть свою семью. Может быть для того, чтобы ваши близкие остались живы, достаточно было одной таблетки или одной процедуры? И после этого вы скажете, что ничего менять не надо?

Сергей горько понурил голову и замолчал. Генрих почувствовал, что был излишне груб. Но священник вдруг прервал молчание:

– Знаешь, много лет назад я согласился бы с тобой, а сегодня я скажу одно – тебя ждут великие открытия, ты сможешь повелевать человеческой сущностью, если правильно распорядишься своими исследованиями. Но ценой этим нововведениям может стать жизнь. Твоя ли, чужая ли, а может, и сотни загубленных жизней. Никто не знает меры вины. И никто не знает, чем можно искупить то, что когда-то совершил. Иной раз достаточно искренне раскаяться, а другой раз не хватит и всей жизни, чтобы ответить перед Богом за мелкий грех.

Генриху стало жутковато. Отец Сергей, покачиваясь, уставил взор в одну точку. Генрих боялся посмотреть туда. Ему вдруг показалось, что там стоят живые люди – жена и ребенок Сергея.

– Знаете, святой отец… – начал было Генрих.

– Не говорите так, это – не из нашей веры. Отец Сергей или просто батюшка, – автоматически поправил Сергей.

– …Я, пожалуй, поеду. Не готов я к исповеди. Но мне было у вас очень хорошо. Светло как-то и радостно.

Сергей не стал задерживать гостя.

– И правильно, как чувствуете, так и поступайте. Я вот один раз не послушал себя, теперь жалею всю жизнь.

Сергей говорил загадками, но Генрих уже не думал об этом. Ему хотелось вырваться из пленительного царства красоты и благолепия.

Он почти бежал к машине.

– Генрих! – вдруг окликнул его голос отца Сергея.

Генрих встал как вкопанный. Возле его машины уже маячил силуэт священника.

Генрих, впрочем, уже не удивлялся.

– Я хотел сказать вам, будьте осторожны. Вам суждено открыть великую тайну. Может, вы ее уже открыли. Но никто не знает, нужна ли она людям… Да и вам… – Он помолчал. – Может быть для вас это и есть главная опасность в жизни… Да нет, о чем это я? Знаешь, – священник перешел на «ты», – приезжай ко мне в любой момент, если захочешь… Буду рад тебя видеть. – Сергей широко перекрестил гостя.

– До встречи, отец Сергей, – Генрих протянул руку. Батюшка обеими руками крепко пожал протянутую руку. Вокруг машины толпились деревенские ребятишки. Они явно заинтересовались иномаркой, но только самые смелые позволяли себе дотронуться до эмблемы или до забрызганных дисков. Между делом пацаны периодически обращались к отцу Сергею: «Благословите, батюшка!» – и вновь переключались на обследование автомобиля. Когда ученый уселся за руль и тронулся с места, Сергей приступил к своим непосредственным обязанностям по укреплению в вере подрастающего поколения. В зеркало заднего вида Генрих увидел, что священник еще раз осенил машину крестным знамением – уже вслед.

Слезы

До выезда на трассу ученый испытал неведомое до сих пор ощущение блаженства. Сначала он даже испугался, потому что почувствовал, как увлажнились глаза и по щеке покатилась теплая соленая капля. Генриху не хотелось сопротивляться слезам. Он дал им волю. Забытое счастье детских слез облегчения, очищающих душу, льющихся без рыданий и всхлипываний, радостных и светлых, захватило Генриха. Слезы высохли так же неожиданно, как и начались. Чувство восторга сменилось ровным и приятным состоянием покоя и гармонии. Генрих не торопился. Ему не хотелось давить на гашетку и обгонять ползущие грузовики дальнобойщиков. Он ехал в правом ряду и наблюдал. Портреты полуобнаженных грудастых девушек, приклеенные к кабинам снаружи, вызывали недоумение. Во-первых, почему снаружи, а во-вторых, зачем это вообще нужно? Вот неторопливо проехал бюст Памелы. Бедняжка, наверное, и не подозревала, что была самой популярной соратницей одиноких ночей дальнобойщиков. У доброй половины мужчин с несколькими классами образования и тяжелой долей воспитанника матери-одиночки и отца-неплательщика Памела Андерсон вызывала жгучее желание отделать как следует всех недоступных и надменных баб, которые попадались на пути. Бумажная Памела, благо, позволяла делать с собой все, что заблагорассудится. А она куда лучше, чем гнилые стервозные твари, которых пруд пруди на каждой стоянке. Генриху захотелось рассмотреть водителя, который был счастливым обладателем портрета самого знаменитого в мире бюста. Для этого он немного поднажал на газ и опередил грузовик на корпус. Огромным американским трейлером управлял тщедушный, лысоватый, беззубый парень, который яростно сосал сигарету, не выпуская ее из десен. Папироска приклеилась к правому углу рта, и казалось, только появление настоящей Памелы сможет раскрыть узкую беззубую щель до такой степени, чтобы бычок выпал. Генрих потерял интерес к дальнобойщикам, он просто отдался воспоминаниям.

Эльфира больше не казалась ему монстром, теперь он мог смеяться над тем, что еще недавно приносило ему жгучую боль. Происшедшее вызывало только чувство недоумения и презрения к самому себе. «Хотя, – вдруг подумалось Генриху, – отец Сергей наверняка нашел бы и в этой примитивной женщине что-то прекрасное».