Лихорадка - Де Стефано Лорен. Страница 5

– Что с тобой сделали? – спрашиваю я. – Что случилось?

– Лиловая девушка, – бормочет он, причмокивает и закрывает глаза. – У нее было… нечто.

Габриель шевелит рукой, словно что-то показывая, затем снова отключается. Тормошить его бесполезно.

– Он будет спать несколько часов. – У входа в палатку стоит девушка, прижимая к себе скомканное одеяло. – Похоже, ему было очень больно. Я просто дала ему средство, которое помогает. Вот. – Она протягивает мне одеяло. – Только что из стирки.

Девица пытается помочь мне укрыть Габриеля, но я ее оттесняю и огрызаюсь:

– Спасибо, уже помогла. Из-за кого ему, между прочим, «стало больно»?!

– Вы оба не местные, – невозмутимо говорит девушка, выжимая полотенце над тазиком. – У мадам сильный сдвиг на шпионах. Если бы я его не угомонила, она приказала бы телохранителям избить его до беспамятства. Я ему услугу оказала.

В ее словах нет злости. Она подает мне влажное полотенце и не вторгается на мою территорию.

– Каких еще шпионах? – интересуюсь я, осторожно стирая с лица и рук Габриеля песок и кровь.

Мне не нравится то, чем его успокоили. Он – единственная моя опора в этом жутком месте, и он так далеко!

– Их не существует, – отвечает девушка. – Почти все, что говорит эта женщина, – полная чушь. Паранойя у нее из-за опиатов.

Куда нас занесло? Хорошо хоть эта девица не настолько кошмарна, как остальные. В ее глазах под толстым слоем косметики – сочувствие. А глаза у нее красивые, похожие на две темные звездочки, сияющие в туманности зеленых теней для век. У девушки очень смуглая кожа. Короткие волосы лежат блестящими кольцами. И еще от нее исходит все тот же сладковато-затхлый запах – его испускает абсолютно все, к чему прикасалась мадам.

– Почему он назвал тебя лиловой девушкой? – спрашиваю я.

– Меня зовут Сирень, – объясняет она и показывает на светло-пурпурные цветы, вышитые на линялом платье; одна бретелька постоянно сползает у нее с плеча. – Зови меня, если еще что-то понадобится, ладно? Мне надо работать.

Она откидывает полог, впуская ночное небо и наполняя палатку холодным воздухом, рыком мужчин, хихиканьем девиц и ровным ритмом ударных.

– Это моя вина, – шепчу я, проводя кончиками пальцев по губам Габриеля. – Но я нас отсюда вызволю. Даю слово.

Волосы у меня слиплись от соленой воды, и я чувствую себя ужасно грязной. Меня так и тянет залезть в тазик и смыть с себя все. Но всякий раз, когда телохранители слышат плеск воды, в которую я обмакиваю полотенце, они заглядывают в прорезь палатки. Видимо, в веселом районе право на частную жизнь давно забыто. Я ограничиваюсь тем, что закатываю рукава и брючины джинсов, чтобы вымыть как можно больше. Кто-то приготовил мне шелковое платье – такое же зеленое, как палатка, и с оранжевым драконом на боку – но я его не надеваю.

Я сворачиваюсь рядом с Габриелем, обхватив его рукой. Мыло оставило на мне странный запах мадам, а от моего спутника по-прежнему пахнет океаном. Я чувствую, как под моей ладонью вздымается грудь Габриеля, ритмично сокращаются и расслабляются мышцы на его ребрах. Я закрываю глаза, притворяясь, будто его сон совершенно нормален, и если я позову, Габриель тут же ко мне вернется.

Идет время. Девицы приходят и уходят. Я делаю вид, что сплю, пытаясь уловить, о чем они между собой шепчутся. Они говорят непонятные мне вещи. Ангельская кровь. Новый желтый. Мертвые зеленые. Издалека на них орут мужчины, и девушки уходят; их бижутерия постукивает, словно пластиковые кандалы.

Чувствую, что проваливаюсь в сон, пытаюсь сопротивляться. Но я уже на грани: то здесь, в старой палатке, то качаюсь на сверкающих волнах. То со мной рядом Габриель, то это Линден обнимает меня, как он часто делал во сне. Линден плачет у меня над ухом и произносит имя своей умершей жены. Я открываю глаза. Утоптанная земля и тонкое покрывало неприятно отличаются от пушистого белого одеяла, которое мне только что привиделось, и на секунду Габриель кажется мне незнакомцем. Его рыжеватые волосы совершенно не похожи на темные кудри Линдена, его тело массивней и не такое бледное. Я снова пытаюсь его расшевелить. Никакой реакции.

Закрываю глаза, и на этот раз мне видятся змеи. Их шипящие головы выныривают из-под земли, их тела обвиваются вокруг моих лодыжек. Они пытаются меня разуть.

Просыпаюсь в панике. Сирень стоит на коленях у моих ног, осторожно стягивая с меня носки.

– Я не хотела тебя напугать, – говорит она.

Мне кажется, будто прошло уже много часов, но через прорезь палатки я вижу, что на улице все еще ночь.

– Что ты делаешь?

Голос у меня хриплый. В шатре холодно, и с губ срывается облачко пара. Не понимаю, как эти девицы не замерзают до смерти в своих легких платьях.

– Мокрая же насквозь. Знаешь, ноги и руки должны быть в тепле. Иначе подхватишь пневмонию.

Она права, я действительно закоченела. Сирень оборачивает мои голые ноги полотенцами. Я смотрю, как она роется в небольшом чемоданчике. Локоны у нее спутаны, платье измято еще сильнее, чем раньше. Девушка опускается на колени рядом с Габриелем и раскладывает на черном носовом платке какие-то штуки. Разведя порошок в ложке с водой, она греет смесь зажигалкой, пока жидкость не начинает пузыриться, после этого набирает ее в шприц. Затем она начинает перетягивать Габриелю руку чуть повыше локтя жгутом: так делали мои родители, когда нужно было срочно ввести успокоительное истеричным пациентам в лаборатории. И тут я ее отталкиваю.

– Не смей!

– Ему это поможет, – заявляет она. – Он будет тих и спокоен, и у вас обоих не возникнет проблем.

Я вспоминаю теплые токсины, которые растекались по моим венам после травмы во время урагана. Вспоминаю, как Вон угрожал мне, а у меня не хватало сил даже на то, чтобы открыть глаза. Какой я была беспомощной, оцепенелой и перепуганной. Я предпочла бы страдать от боли в ранах – от сломанных ребер, растянутых суставов рук и ног, от швов на коже, но не оставаться парализованной.

– Мне наплевать, – говорю я. – Ты ему ничего не будешь вводить.

Она хмурится:

– Тогда ночь будет тяжелой.

Это просто смешно!

– Она и так тяжелая.

Сирень открывает было рот, но шум у входа в палатку заставляет ее повернуться. На мгновение в ее глазах мелькает страх: видимо, она ждала, что это окажется мужчина – но нет. И она тут же успокаивается.

– Ты же знаешь, что тебе не положено здесь показываться, – произносит девушка. – Хочешь разозлить мадам?

Обращается она к ребенку, который только что заполз в палатку не через охраняемый вход, а через небольшую дыру на уровне земли. Темные слипшиеся волосы закрывают малышке лицо. Девочка выходит на свет, поворачивает голову ко мне, и оказывается, что глаза у нее как матовое стекло – такие светлые, что их даже трудно назвать голубыми. Поразительный контраст с темной кожей.

Сирень кладет ложку и подталкивает малышку обратно туда, откуда она появилась, со словами:

– Быстрее. Скройся, пока нам обеим не попало.

Девочка слушается, но лишь после того, как отталкивает Сирень и возмущенно фыркает.

Габриель начинает шевелиться, я настораживаюсь. Сирень, кусая губы, опять предлагает мне шприц. Я его не беру.

– Габриель?

Мой голос звучит очень тихо. Я отвожу волосы с лица Габриеля. Лоб у него покрыт липким холодным потом, а на щеках горят лихорадочные пятна. Его ресницы вздрагивают, кажется, он не может поднять веки.

В темноте кто-то вскрикивает – от боли или досады, – и пронзительный голос мадам восклицает:

– Грязный никчемный ребенок!

В следующую секунду Сирень уже на ногах, но шприц она оставляет на земле рядом со мной.

– Укол ему понадобится, – говорит она мне, спеша к выходу. – Обязательно.

– Рейн? – шепчет Габриель.

Здесь, в парке со сломанными аттракционами, лишь он один знает мое имя. Он выкрикивал его навстречу ураганному ветру, когда вокруг нас проносились обломки фальшивого мира Вона. Он шептал его в стенах особняка, склоняясь надо мной. Им он выманивал меня из дремоты еще до рассвета, пока мой супруг и сестры по мужу спали. Он всегда произносил его так, словно оно было… важным. Словно мое имя и сама я были драгоценной тайной.