Вечерняя звезда - Макмуртри (Макмертри) Лэрри Джефф. Страница 70

Однажды он таки позволил Пэтси установить печь для обжига, и она стала заниматься керамикой. Дела у нее шли неплохо, но после очередной ссоры Томас взял и побил все, что она сделала, и Пэтси потом уже никак не могла собраться с духом и начать все сначала.

Один состоятельный человек из Санта-Барбары, владелец довольно известного издательства, очень хотел опубликовать ее роман, ей нужно было только закончить его. Это был добрый и приятный человек, в силу целого ряда причин разочаровавшийся в жизни, как и она, и в конце концов они переспали, но романа она так и не закончила.

Когда, наконец, она перестала искать себя в творчестве, она утешила себя тем, что поддерживала молодые дарования. Это было, когда она спала с одним одаренным, хотя и многословным молодым поэтом. Звали его Мэтт, но сам себя он величал Матиасом. Он трудился над новыми переводами Рильке, издать которые намеревался все тот же состоятельный джентльмен из Санта-Барбары. Мэтт рассказал Пэтси о богатых женщинах, которые помогали Рильке. Хотя Мэтт был и непрост, понять, куда он клонит, труда не составляло. Он, видимо, полагал, что она, как и те богатые женщины с континента, которые были более чем счастливы устроить для Рильке роскошную жизнь, должна обеспечить ему такую же.

Ее это рассмешило, и она привнесла в его жизнь некоторую роскошь в виде мотоцикла «БМВ», на котором они некоторое время ездили потанцевать куда-нибудь в Лос-Анджелес, где собиралась достаточно приличная публика. Было это в то время, когда Томас был при смерти, но странно, даже умирая, он сумел сделать так, что Мэтт утратил для нее всякую привлекательность. А произошло это потому, что в искусстве она всегда была ужасным снобом. Каким бы грозным и жестоким ни был Томас, он и вправду был талантлив, и не уважать этого она не могла. Его презрение ко всему было всеразрушающим, и в первую очередь разрушало его самого, но он был в высшей мере требователен, будучи сам профессионалом высокого класса. Даже те из архитекторов, которые презирали его и без труда улаживали свои дела в комиссиях и комитетах по архитектуре, уважали его работы.

Пэтси знала, что ее пристрастие ко всему первоклассному разрушало и ее жизнь точно так же, как всепоглощающее презрение Томаса. Даже их дочери поддразнивали ее за это. Они спокойно относились к искусству, включая кич. Они постоянно посмеивались над ее высокомерием. А уж когда они встали в ряды радикалов, то начали доказывать ей, что деньги, которые она раздавала разным театрам мимики, струнным квартетам или литературным журналам, можно было с большей пользой истратить на строительство приютов для бездомных или, например, переводя их в агентства, занимавшиеся организацией сбора средств для помощи странам третьего мира. Сильнее всего она ссорилась со старшей дочерью, Ариадной. Речь шла о сравнительной ценности оказания благотворительной помощи работникам искусства, с одной стороны, и того, что Пэтси называла благотворительностью для нищих, с другой. Ариадна в полной мере унаследовала отцовский дар презрения и склонность к физическому насилию. Она даже не раз отвешивала матери оплеухи в ходе этих споров об искусстве, которое ничем не помогало жизни слабых мира сего.

Ариадна, будучи преданной делу защиты слабых мира сего, была одной из привлекательнейших юных особ в Лос-Анджелесе и, когда бывала в городе, почти каждый вечер появлялась в обществе наименее слабых мира сего. То это было за столиком у Джека Николсона в ресторане «У Елены», то за столиком с Джеком Николсоном в каком-нибудь другом ресторане. Ариадна выросла в окружении звезд первой величины и не видела ничего плохого в том, что свое свободное время проводила с ними. Потом она вытаскивала их на какой-нибудь благотворительный вечер помощи сандинистам или на бенефисы, все сборы от которых шли на помощь китам, бразильским лесам или же бездомным.

Пэтси старалась не появляться на тех вечерах, где бывала Ариадна. Она сама организовала бенефисы для симфонических оркестров и балетных трупп, для театра в Пасадене или какого-нибудь музея. Даже вернувшись в Хьюстон, где теперь она жила постоянно, она продолжала приезжать в Лос-Анджелес, где проводила самые крупнейшие бенефисы того же типа, что и в Хьюстоне.

Томас знал, что она ненавидит тех, кто читает ее всего лишь дорогой куклой, атрибутом таких мероприятий, и поэтому, уже при смерти, все повторял ей, что ничем иным она никогда в жизни и не была.

— Надо было рожать побольше детей, — говорил он. — Это то, что тебе удается лучше всего. Найди себе какого-нибудь юного поэтика и роди с ним еще одного ребенка.

Пэтси нашла юного поэтика, но воздержалась от ребенка. В глубине души она согласилась с Томасом: рожать и воспитывать детей было лучшим из того, что ей удалось сделать в жизни. У нее были хорошие, привлекательные дочери — пусть Ариадна и стала немного суровой. Даже сына Дэйви нельзя было назвать нехорошим или непривлекательным. Просто он был немного менее интересным.

Она убедила Брюса, что будет лучше, если Мелани полежит пару дней в ее городском домике в Малибу. Пусть поправится, а он, разумеется, пусть побудет с ней это время. Брюс от этого предложения отказался. Он работает в Долине, и ему лучше там и оставаться, тем более что его скоро должны были взять на постоянную работу.

На Мелани произвело приятное впечатление то, что Брюс разыскал-таки ее в больнице, но она ужасно опечалилась из-за ребенка. Несколько раз она чувствовала, как он стукал ее ножкой, значит, он точно был в ней — когда-то был. Теперь его не было, и ей было очень грустно. Может, было бы лучше, если бы они с Брюсом не встречались несколько дней, а то ее грусть подействует и на него. Врачи уверяли ее, что у нее еще будет ребенок, нужно только подождать месяца три. Пэтси тоже уверяла ее, что ребенок у нее еще будет, даже Брюс уверял ее, что можно опять попробовать. Он вел себя с ней хорошо, и ничто не говорило о том, что он радуется тому, что удалась попытка избежать серьезной ответственности. Но Мелани грустила — ведь ребенка они потеряли. Он был у нее, но она его не знала. Даже если начать все сначала через месяц, это будет не тот маленький человечек. Этот-то вот исчез. Она целыми днями просиживала в слезах на веранде домика Пэтси. Бабушку она попросила пока к ней не приезжать, и та согласилась, кажется, единственный раз сразу поняла ее и согласилась с ней, что, в общем, бывало нечасто.

— Вы думаете, бабушка расстроилась из-за ребенка? — спросила она Пэтси как-то утром, когда они сидели на веранде. Было пасмурно, и море было серое-серое. Люди на досках для виндсерфинга, похоже, промерзли до мозга костей, хотя были в резиновых костюмах. Брюс собирался заехать к ним после работы. Он тоже хотел попробовать виндсерфинг на одной из старых Ариадниных досок. Мелани и так была печальна, а тут ей еще и подумалось, как будет ужасно, если он свалится с этой доски и утонет. Но ничего об этом она не сказала. Она и так проплакала уже три дня, не в силах ничего с собой поделать. Наверное, Пэтси уже не могла видеть ее слез.

— Ну, конечно, — кивнула Пэтси, — Аврора очень опечалена. Это слышно по голосу. А разве могло быть иначе?

— Не знаю, — пожала плечами Мелани. — Ей не слишком-то нравится Брюс. Может быть, теперь, когда у нас нет ребенка и нам не обязательно быть вместе, она могла бы подумать, что мы разойдемся.

Пэтси держала в руках чашку. Вид у нее был довольно мрачный, но, несмотря на ее мрачное лицо, Мелани подумала, как же Пэтси все еще красива! Ей всегда хотелось быть похожей на Пэтси — она была такая сухощавая, сексуальная, такая уверенная в себе. Она чем-то напоминала ей Али Мак-Гроу, а ее Мелани считала просто совершенством. Сейчас Пэтси была грустна, но все равно она очень нравилась Мелани.

— Почти всем бабушкам не нравятся друзья их внучек, что поделать, — сказала Пэтси. — Если Брюс будет с тобой, он ей понравится. Да вот только что-то не очень похоже, что он рядом.

— Нет-нет, он рядом, — уверила ее Мелани. Ее вообще-то удивляло, что Брюс не воспользовался случаем и не улизнул. Он терпеть не мог общаться с полицией и таскаться по больницам, и все такое. А сейчас именно этим ему и пришлось заниматься. Он сидел возле нее в больнице, когда она проснулась в то утро. Он подремывал — видимо, здорово устал, но ей было приятно видеть, что он все-таки сидит возле нее. Это ее растрогало и внушило ей уверенность.