Революционное самоубийство - Ньютон Хьюи Перси. Страница 14

6. Средняя школа

Все время, пока я учился в школе, я конфликтовал с учителями. Постепенно наши стычки усилились, что, в конечном счете, привело к моему временному уходу из образовательной системы Окленда. Десятый класс я проучился в Оклендской технической школе. Она находилась на Бродвее и Сорок первой-стрит. Как-то раз преподаватель отправил меня к директору за какой-то мелкий проступок, совершенный мной накануне. Директор и учитель сошлись на том, что позволят мне вернуться в класс при условии, если я буду молчать до конца семестра. К тому моменту я уже решил, что уйду из школы окончательно, но все равно, присутствуя на уроках, старался быть нем, как рыба, и не нарушать ни одного правила, например, не жевать жвачку или не щелкать семечки. Однажды я все-таки забыл наш уговор и поднял руку, чтобы задать вопрос. Учитель просто взорвался. «Опусти руку, — приказал он. — Я не желаю больше ничего слышать от тебя в этом семестре!» Я поднялся и сказал в ответ, что невозможно чему-нибудь научиться, если тебе запрещают задавать вопросы. Затем я вышел из класса.

Уход из школы означал, что я не смогу перейти в одиннадцатый класс и окончить школу. Поэтому вместе со своей старшей сестрой Миртл я поехал в Беркли и перевелся в тамошнюю школу.

Хотя в районе Ист Бэй Окленд был известен как город с повышенной криминальной обстановкой, но мои проблемы с полицией начались как раз не в Окленде, а после того, как я перевелся в среднюю школу в Беркли. Как-то раз воскресным днем я, не спеша, отправился в гости к своей девушке и по дороге встретил других четверых или пятерых знакомых девчонок. Они предложили мне пойти с ними на вечеринку. Вообще-то я отказался, но продолжил идти в их компании, потому что нам было по пути. Довольно скоро нас нагнала машина, в которой сидел парень по имени Мервин Картер (он уже на том свете) и кто-то еще. Они высыпали из машины и затеяли перебранку, обвиняя меня в том, что я ухаживаю за их девчонками. Я узнал Мерва Картера; на самом деле, я уже как-то слонялся с ним и парой его друзей вокруг школы. Как и все остальные, они были связаны с криминалом и совершенно не переносили, когда чужак проводил время с их подружками. Я напомнил Картеру, что мы вроде бы знакомы и что у меня и в мыслях не было приставать к девушкам и вообще я шел своей дорогой, когда их повстречал. Еще я добавил, что в любом случае мы с ним общались в школе. Картер ответил, что дружба дружбой, но только на территории школы, а не за ее пределами. Я не совсем понял, почему он так сказал. Может, он действительно так считал, а, может, красовался перед своими приятелями.

Пока мы с Картером разговаривали, он и его спутники обступили меня полукругом. Я понимал, что они вот-вот набросятся на меня, поэтому я дал Мерву в зубы, а потом они все стали меня колотить. Они дрались довольно плохо, и я все не падал и не падал. Девчонки вовсю визжали и кричали мне «беги!», но я оставался на месте. Не имело значения, сколько парней было с Мервом, я не собирался отступать. Пока это было в моих силах, я собирался смотреть им прямо в лицо и продолжать драться.

Кто-то вызвал полицию, но, когда полицейские прибыли к месту драки, Картер и его дружки успели смыться. Я стоял посреди улицы в одиночестве, у меня текла кровь. Кроме того, я недосчитался нескольких зубов. Хотя полицейские допытывались, кто же меня так отделал, я ничего им не сказал. Я вовсе не хотел стать доносчиком. Наша драка была нашей проблемой, и внешняя расистская власть не имела к нашим делам, делам братьев, никакого отношения. Я всегда считал, что «стучать» на кого-нибудь учителю, директору или полицейскому неправильно. Эти люди представляли собой другой мир, другую расовую группу. Быть белым человеком значило обладать силой и властью, и если чернокожий передавал им, белым, какую-либо информацию, то он совершал предательство. Так что я не стал доносить на Картера, и его компания избежала попадания в полицейский участок. Но им не удалось уйти от меня.

На следующий день я пришел в школу с молотком и старым пистолетом. Я украл его у отца. Пистолет был сломан, у него не доставало бойка, но я и не собирался стрелять. На «большой» перемене я выманил Мерва еще шестерых его приятелей в центр города. Загнав их в ловушку, я замахнулся на Мерва молотком. Я ударил его несколько раз. Я хотел причинить ему боль, но Мерв уклонился почти от всех моих ударов, так что мне не удалось серьезно поранить его. На какое-то время у меня совсем вылетело из головы, что у меня есть с собой пистолет. Когда друзья Мерва кинулись собирать с земли камни и палки, я вспомнил про оружие и вытащил его, что отпугнуть противника. Только так я мог защитить себя, ведь в Беркли у меня не было друзей, которые пришли бы мне на помощь. Я не мог отпустить Мерва и его дружков просто так после того, что они со мной сделали тогда, на улице, да еще незаслуженно обвинили в ухаживании за их девочками. Опять кто-то из прохожих вызвал полицию. Услышав вой полицейских сирен, я помчался вперед, хотел скрыться, но меня арестовали. Мне было всего-навсего четырнадцать лет, поэтому меня отправили в арестный дом для несовершеннолетних правонарушителей. Там меня продержали месяц, пока проверяли биографию моей семьи. Потом меня отпустили под надзор родителей.

Так я впервые оказался замешан в «криминальном» деле, хотя и до этого я мог спокойно поживиться плодами из чужого сада, разбить парковочный счетчик и выйти с набитыми карманами из соседского магазина, не заплатив. Впрочем, я никогда не оценивал свои действия как воровство или нечто противозаконное. Если я брал что-то просто так, то не считал, что беру какую-то вещь, которая нам не принадлежит. Мне казалось, это все действительно наше. Такое «воровство» было своеобразным возмездием.

Когда меня выпустили из арестного дома, школа в Беркли отказалась принять меня во второй раз по причине того, что мои родители проживали в Окленде. Пришлось возвращаться в Оклендскую техническую школу. Мои тамошние друзья и вообще все, кто меня знал, гордились тем, что я натворил в Беркли. Я действовал под давлением обстоятельств. Если бы я не отомстил за себя, то меня уважали бы куда меньше.

Дела в школе пошли на лад — хотя бы какое-то разнообразие. Разногласия с учителями мне стало улаживать немного проще, потому что я был удовлетворен своей жизнью за пределами школы. Приобретенная мной репутация драчуна отгоняла от меня волков. Кроме того, вслед за Сонни-мэном меня знали как хипстера, и мне это нравилось. Кое-кто звал меня «ненормальным», но чаще всего за глаза, поскольку обычно так называли моего отца. Лично у меня слово «больной» ассоциировалось с положительным образом.

Моя первая машина немало добавила к репутации «сумасшедшего». Отец отдал мне легковую машину, на кузове которой остались многочисленные следы после первой покраски. Мелвин прозвал автомобиль «серым тараканом». Мы набивались в машину до отказа и ехали кататься, искать девушек или зачем-нибудь еще. Друзья не очень-то любили мою манеру вождения. Из-за этого возникали споры и начинались драки. Но выбора у них не было, так как машин, на которых они могли прокатиться с ветерком, было раз два и обчелся. Порой я разгонялся по полной программе, мчался вдоль всего квартала и, доехав до поворота, со всей силы жал на тормоза. Парни с громкими криками вываливались из машины. Иногда драка разгоралась после этой моей «шутки». Если мы проезжали через железнодорожные пути и перед нами опускался шлагбаум, я объезжал его и ехал прямо через рельсы. Иногда у меня глох двигатель, и сразу после того, как рельсы оказывались позади, опять все пассажиры вылетали из машины, начиналась ругань и выяснение отношений на кулаках. После драки наша дружба становилась еще крепче, чем прежде. Друзья уважали меня, хотя и считали придурком. Я думал, что могу переиграть кого угодно и что угодно, и я никогда не упускал возможность лишний раз это проверить. Так как я всегда выходил победителем, вскоре я окончательно уверился в том, что способен обойти кого-нибудь непобедимого и могущественного, так же, как Давид победил Голиафа. Дошло до того, что, возгордившись, я вздумал, что смогу перехитрить саму смерть.