Революционное самоубийство - Ньютон Хьюи Перси. Страница 16
Я понимал, что должен хорошо уметь читать, чтобы использовать это умение в колледже. Вдобавок я учитывал трудности, связанные с поиском человека, который бы взялся обучить меня чтению, ведь я стеснялся признаваться в неумении читать. Я решил учиться самостоятельно. Помочь мне должны были стихи, которые я запоминал, чтобы потом декламировать вслух. Я знал множество стихов, но еще не мог читать их в книгах. Воспользовавшись сборниками стихов, принадлежавших Мелвину, я стал изучать знакомые мне стихи, связывая звуки со словами на странице.
Потом я подобрал «Республику» Платона, принадлежавшую Мелвину, купил словарь и начал учиться читать неизвестные строчки. Казалось, выбор «Республики» был вполне логичен; я хотел участвовать в интеллектуальных беседах, которые вели Мелвин с друзьями. Обучение было длительным и болезненным, но упорство не покидало меня. Ли Эдвард научил меня смотреть противнику прямо в глаза продолжать атаковать. Мне сказали, что колледж не для меня, так что я доказывал им, что они не правы.
Каждый день я проводил по несколько часов дома над платоновским трактатом, проговаривая знакомые слова. Если встречалось новое слово, я искал его в словаре, заучивал его звучание, если это у меня получалось, а потом запоминал значение слова. Имена собственные и греческие слова давались мне с большим трудом, вскоре я стал пропускать их. Я работал с этой книгой по восемь-девять часов изо дня в день, осиливая страницу за страницей, слово за словом. Мне не нужна была ничья помощь, я не хотел помощи. Смущение охватывало меня при мысли о том, что я не умею читать. Моя мать обожала чтение и проглатывала книгу за книгой. Вот таким я был — взрослым, который не мог читать в отличие от отца, матери и Мелвина. Я чувствовал невероятное унижение, поэтому уединялся в своей комнате, где никто не видел, чем я занимался, погрузившись в мир печатного слова, открывая словарь на каждой строчке, старательно запоминая звучание и смысл незнакомых слов.
Один или пару раз я попросил Мелвина произнести для меня какое-то слово или объяснить его значение. Он был поражен тем, что я не узнал слово и, как мне кажется, в первую очередь он почувствовал отвращение. Мне было очень больно. Но его отвращение не могло сравниться с моим собственным. Мелвин сказал, что неумение читать — очень плохая штука, однако я знал это и без него. Неодобрение Мелвина внесло дополнительные затруднения в процесс моего обучения чтению. Раньше чувство стыда удерживало меня от поиска возможной помощи, теперь сама просьбы помочь стала невозможной. Ничего другого не оставалось, как научиться читать самостоятельно.
По-моему, на свете нет ничего больнее, чем чувство стыда, переполняющее тебя и причиняющее невыносимые страдания. Возможно, эта боль возникла не по твоей вине, но от этого она не ослабевает. Переживания становятся еще сильнее, когда ты понимаешь, что они не имеют ничего общего с физической болью, т. е. болью, которая неизбежно проходит. Облегчать страдания ты должен при помощи силы воли, самодисциплины и твердой решимости довести дело до конца. Много раз мне порядком доставалось в драках, но боль от полученных ссадин и ушибов не шла ни в какое сравнение с той болью, которую мне причиняло осознание своего неумения понять смысл напечатанного слова. Физическая боль со временем утихала, а вот сжигавший меня стыд не исчезал.
Не знаю точно, сколько времени у меня ушло на то, чтобы осилить Платона в первый раз. Пожалуй, месяцев семь. Когда я, наконец, прочел «Республику» полностью, я тут же начал снова. Я не пытался вникнуть в суть платоновских идей или понятий, просто учился распознавать слова. Я проработал книгу восемь или девять раз, прежде чем ощутил, что усвоил материал. Позже я проходил «Республику» в колледже. К тому моменту я был готов к изучению этого трактата.
Когда я начал читать, для меня открылся целый мир, которого я не знал раньше. Пока я читал не очень хорошо, но с каждой новой книгой чтение давалось мне все легче и легче. Потом я был не прочь провести за книжкой несколько часов, потому что для меня чтение стало, скорее, удовольствием, чем работой. Достигнув этого ощущения, я стал собирать книги и поглощать их одну за другой. Я интенсивно читал весь выпускной год в школе и еще захватил лето после него. Как раз в тот момент, когда благодаря книге я узнал, каков будет мой дальнейший путь, я окончил среднюю школу.
8. Продвижение
Всю свою жизнь я что-то искал, и где бы я ни оказывался, кто-нибудь пытался рассказать мне, что же это такое — то, что я искал. Я прислушивался к ответам, хотя они часто противоречили друг другу, и в них самих скрывалось противоречие. Я был наивен. Я находился в поисках самого себя и задавал всем, за исключением себя, вопросы, ответить на которые мог лишь я сам. Мои ожидания менялись, а порой возвращались обратно, причиняя мне боль. Прошло немало времени, прежде чем я постиг ту мысль, с которой, похоже, любой другой человек появляется на свет: я — это я и никто другой.
За два года до окончания школы в моей внутренней жизни произошло нечто странное — в ней воцарились путаница и форменная неразбериха. Так продолжалось до тех пор, пока мы с Бобби не создали партию «Черная пантера». На протяжении четырех лет я переживал крайне болезненное состояние. Оно охватывает тебя, когда ты отходишь от своих прежних убеждений и прочих несомненных для тебя вещей, при этом у тебя нет ничего, что могло бы занять их место. Эти мучения начались еще раньше; причиной душевных страданий явились различные противоречивые моменты моей жизни. По мере того, как я физически взрослел, проблемы стали казаться еще неразрешимее, внутреннее напряжение росло. Неприкаянность и растерянность охватили меня. Я начал критически рассматривать все, что имело отношение к моей жизни. Казалось, я не мог обрести спасительной надежности ни в чем из того, что я делал или надеялся делать в будущем.
Я тщательно анализировал свою религиозную деятельность и попытки прийти к Богу. Я задумывался над тем, стоит ли школа таких усилий. Больше всего я обращал внимания на происходящее в моей семье и в общине. Не только мой отец воевал со счетами — точно так же счета угнетали родителей многих моих друзей. Всю свою жизнь отец надрывался на работе только за тем, чтобы еще сильнее увязнуть в долгах. Получается, что, независимо от всех его стараний и жертв на благо семьи, отцу приходилось работать все больше и больше. Положение наших дел никогда не улучшалось. Я стал задаваться вопросом, почему такое происходит с нами и со всеми окружающими. Почему отец никак не мог выбраться из долгов? Если тяжелый труд влечет за собой преуспевание, то почему мы не наблюдали действия этого правила в общине? Безусловно, людей из нашей общины нельзя было назвать бездельниками. Мы, бедняки, никогда не достигали такого состояния, когда появляется время заняться тем, что тебе по душе. У нас не было ни неспешного досуга, ни материальных благ. Я хотел не только узнать причины, вследствие которых все так происходило, но и избежать подобной участи.
Пока я мучительно пытался объяснить себе, почему моя семья находилась в таком удручающем положении, пока размышлял о религии, меня посетила мысль об уходе в монастырь. Не то что бы я испытывал сильные религиозные чувства, просто я нуждался в строгом уединении. Мне также было необходимо время, чтобы в мире и спокойствии искать ответы на возникшие вопросы. Я чувствовал потребность найти место, где бы я смог подумать обо всем, не испытывая на себе постороннего влияния. Благодаря изоляции я бы укрылся от тех неприятностей, которые буквально душили отца и всю мою семью. Но все-таки я не воспринимал идею о монастыре всерьез и вскоре совсем от нее отказался. Я стал думать о том, что подход Мелвина к жизни, главную роль в котором играли книги, был еще одним способом поиска ответов. Такая жизнь требовала отхода от общины, и это мне импонировало.