Революционное самоубийство - Ньютон Хьюи Перси. Страница 69

Гэрри вел допрос так, чтобы позволить мне объяснить цели «Черных пантер» и нашу программу из десяти пунктов. Я полностью озвучил нашу программу в зале суда и прокомментировал каждый пункт. Я сказал, что негры — это народ, который был подвергнут колонизации и который властная структура использовала исключительно для получения прибыли всякий раз, когда ей это было выгодно. Почти целое столетие они были или безработными, или выполняли самую презренную работу, поскольку промышленность предпочитала пользоваться услугами более подходящих эмигрантов: ирландцев, итальянцев и евреев. Однако после начала Второй мировой войны негров вновь взяли на работу — они понадобились на фабриках. Белое мужское население ушло на фронт, и промышленность ощутила нехватку рабочих рук. Но стоило войне закончиться, как негров опять вышибли вон с «плантации» и оставили без средств к существованию, показав, что им нет места в индустриальном обществе. Я рос в конце сороковых годов и видел, как это происходит в Окленде. Ведь во время войны здесь были построены крупные предприятия, работавшие на нужды обороны, а после войны очень много негров столкнулось с безработицей. Я процитировал второй пункт нашей программы, доказывающий наше желание изменить такое положение: «Мы хотим добиться полной занятости для нашего народа. Мы считаем, что федеральное правительство обязано обеспечить каждому человеку рабочее место или гарантированный доход и несет за это ответственность. Мы полагаем, что, если белый американский предприниматель не обеспечивает полной занятости, следует изымать у таких предпринимателей средства производства и передавать их общине, чтобы она смогли организовать своих жителей, предоставить им работу и обеспечить им высокий уровень жизни».

Иногда, пока я рассказывал об истории чернокожих и о целях «Черных пантер» в суде, я забывал, что присутствую на процессе, от исхода которого зависит моя жизнь. Все эти темы были настолько близки мне и так важны для меня, что я полностью отдался своему выступлению. Наступали моменты, когда я даже получал наслаждение от происходящего, особенно, когда у меня появлялся шанс обставить судью Фридмана и прокурора Дженсена.

Увидев возможность продемонстрировать свое неуважение судье, я не преминул ею воспользоваться. Я рассказывал о том, как некоторых эмигрантов, впервые прибывших в нашу страну, подвергали угнетению и дискриминации. Однако после того как они начали получать прибыль, кое-кто из них вступил в ряды угнетателей, несмотря на то, что угнетатели продолжали притеснять людей, из которых они сами выдвинулись. В качестве примера я использовал поступок евреев, которые стали членами «Клуба лосей», [49] хотя они прекрасно знали, что эта организация состоит из расистов и антисемитов. Судья Фридман стал первым евреем, принятым в «Клуб лосей» Окленда, причем этот факт получил широкую огласку. Члены клуба хотели избавиться от своей антисемитской репутации, хотя все знали, кто они были на самом деле.

В другой раз, рассуждая о современном расизме в американском обществе, я намеренно использовал для примера мормонов как одних из самых яростных поборников этнической дискриминации. Я знал, что Дженсен был мормоном, и, когда говорил о мормонской церкви, посмотрел прямо на него, а не на присяжных. Он ответил мне притворной улыбкой, я же продолжал смотреть в его сторону. Он не мог ничего сказать, иначе присяжные узнали бы о нем всю правду, чего он категорически не хотел.

Дженсен часто приходил в нетерпение, пока Гэрри опрашивал меня, и часто прерывал мои показания, но даже прокурора, казалось, заинтересовало мое выступление. Однако на протяжении всей моей речи прокурор и судья обменивались многозначительными взглядами: судья Фридман намекал, что нужно выразить протест, а Дженсен вставал и протестовал. Фридман едва мог скрыть свое недовольство всем, что я говорил, и неоднократно просил меня говорить по существу дела. Потом Гэрри напомнил ему, что все мое выступление имеет отношение к защите. Так или иначе, нам удалось пройти по всем самым важным политическим аспектам дела, и это было существенней всего. Только когда я закончил с политической стороной, только тогда я приступил к рассказу своей версии событий того утра. Я описал все так, как было на самом деле, до того момента, когда Фрей выстрелил в меня. После ранения я потерял сознание, поэтому мог описать лишь те немногие вещи, которые помнил, и свои смутные ощущения от них.

Я провел на свидетельском месте почти целый день, прежде чем Гэрри передал меня в руки врага. Впервые за все восемь недель мы с Дженсеном встретились лицом к лицу.

Моя сестра Леола рассказала мне о разговоре, который она случайно услышала в день начала процесса. Она стояла на крыльце здания суда и выглядела, как одна из многих демонстрантов. Рядом с ней, ничего не подозревая, со своим коллегой стоял Дженсен. Леола слышала, как прокурор сказал своему другу, что намеревается заставить меня выйти из себя — прямо перед присяжными, после чего, по словам прокурора, все демонстрации в мою поддержку будут бессмысленны. Так что в тот день, когда Дженсен приблизился ко мне, я знал, чего от него ожидать: он хотел заставить меня взорваться, а не вовлечь в хорошую дискуссию. Я чувствовал, что мне просто предстоит очередной спор с той лишь разницей, что ставки будут необычно высоки. Я потратил слишком много времени, простаивая на углах улиц, просиживая в барах, да и в колледже я обсуждал довольно сложные проблемы, чтобы волноваться по поводу разведки боем, которую собирался провести Дженсен. Он был достойным противником. Но я также знал, что мои ответы его удивят, раз он стал ориентироваться исключительно на тактику давления. У Дженсена сложилось обо мне ложное впечатление, и он ожидал, что я начну отвечать в такой манере, на какую не имел права. На протяжении почти двух дней, пока длился перекрестный допрос, мы боролись друг с другом. Каждый из нас хотел, чтобы его подход к делу победил. Я чувствовал, что почти всегда контролировал ситуацию. Отвечая на вопросы Дженсена точно так же, как я до этого отвечал Гэрри, я не критиковал систему или ее агентов. Хотя речь шла о моей жизни, я хотел показать свое презрение. В противостоянии с ними я искал способ использовать их собственный аппарат против них. Такой подход совпадал с революционной практикой, которую я попытался сделать неотделимой от своей жизни.

Весь допрос Дженсена был нацелен на то, чтобы выставить меня как человека, любящего жестокость и оружие. Дженсену хотелось, чтобы во мне видели угрозу полицейским, которые всего-то и делали, что выполняли свой долг. Прокурор начал спрашивать меня о нашем патрулировании общины в Окленде. Причем Дженсен хитрым образом постоянно заострял внимание присяжных на том, что, между прочим, мы носили дробовики. Тем самым он как бы говорил, что я любил брать с собой запрещенное оружие, патрулируя улицы общины, хотя по условиям освобождения под надзор я не должен был этого делать. Свои предположения прокурор подкрепил тем, что заставил меня прочитать стихотворение «Пистолеты, детка, пистолеты». Я написал это стихотворение для нашей газеты «Черная пантера». В нем очень много символов и метафор, которые имеют особенное значение для чернокожих, но смысл которых для большинства белых полностью теряется. В стихотворении я упомянул револьвер «П-38». Дженсен предположил, что именно из этого пистолета я и застрелил Фрея, если уж я написал, что мне нравится такой пистолет и я его использую в случае необходимости.

«Что это за пистолет «П-38»?» — спросил Дженсен.

«Это автоматический пистолет», — ответил я.

«Этот пистолет стреляет девятимиллиметровыми патронами Люгер?» — таков был следующий вопрос.

Я объяснил прокурору, что не очень-то много знаю о ручном оружие. Я всегда предпочитал дробовик и вообще не брал в руки пистолеты, находясь под надзором. Я сказал ему, что в этом случае, равно как и во всех других, «Черные пантеры» соблюдают закон.

Здесь прокурор спросил, помню ли я инцидент в Ричмонде в 1967 году, когда я не стал соблюдать закон и, как выразился Дженсен, «ввязался в бой с ричмондской полицией». Дженсен имел в виду тот момент, когда около 5.00 часов утра полиция сидела в засаде, поджидая нас рядом с домом, куда мы приехали на вечеринку. Наоборот, тогда я согласился на арест, чтобы избежать боя, хотя он назревал, после того как молодой полицейский прошелся по ногам всех чернокожих братьев, а еще один чуть не задушил меня. Я со всей тщательностью объяснил Дженсену и присяжным подробности того случая. Также я рассказал, как на суде в Ричмонде консервативное жюри присяжных, состоявшее из одних белых, поверило версии полицейских, как они всегда делают, и приговорило меня к шестидесяти дням отработок на окружной ферме. Я больше чем уверен, что присяжные знали о том, что сказал полицейский, закончив жестоко избивать чернокожего брата: «Я должен идти, потому что обещал жене и детям отвезти их в церковь в девять».