Революционное самоубийство - Ньютон Хьюи Перси. Страница 71

Кто-нибудь думал о том, как поднять уровень жизни в гетто? Чтобы оно не прозябало так, как прозябает сейчас? Именно это пытается делать Хьюи Ньютон, «Черные пантеры» и другие люди…

Слушай, белая Америка! Слушай, белая Америка! Отправить Хьюи Ньютона в газовую камеру — это не ответ. Засадить Хьюи Ньютона и его организацию за решетку — это не ответ. Ответ состоит в том, что нужно ликвидировать гетто, сами условия гетто, с тем чтобы чернокожие братья и сестры могли жить с достоинством, чтобы они могли пройти по улице с достоинством».

Красноречие и пламенную вдохновленность, с которыми Чарльз Гэрри произнес свою заключительную речь, трудно описать. Он защищал принципы и убеждения, важность которых для него была несомненна и которым он посвятил всю свою жизнь. Когда он говорил о справедливости, истине и терпимости, он не просто защищал человека, чья жизнь была в опасности. Он говорил за всех втоптанных в грязь и угнетенных всего мира, и он просил присяжных подумать и о них тоже. Считанные люди в зале суда остались равнодушны к тому, что сказал Гэрри.

В отличие от Гэрри Дженсен большую часть своего заключительного выступления говорил о деталях процесса. Он попросил присяжных признать меня виновным в убийстве Джона Фрея и уделил много внимания защите показаний Гриера и Хинса. Однако что касалось значения закона и отправления правосудия, о которых завел речь Дженсен, то об этом он не мог сказать лучше Гэрри. Именно за это боролись мои адвокаты и я. В то же время я уверен, что Дженсен не понимал всей иронии своих слов:

«Мы, присутствующие в суде, объединены идеей того, что каждое право, положенное каждому гражданину, соблюдается в наших судах. Я думаю, что так и есть. И я считаю, что вы должны поразмышлять над этой идеей: общество дает право отдельному человеку, но есть и еще кое-что, потому что не существует такой вещи, как право без обязанности, которая сопровождает любое право. Другими словами, если закон говорит, что у человека есть право, это значит, что любой другой человек должен уважать это право. Его обязанность — уважать это право.

Что может быть важнее, леди и джентльмены, чем право на жизнь? Что может быть главнее, чем право на мирную работу и на жизнь?

В суде мы ищем и утверждаем истину. Мы должны, как я сказал, провозглашать эти истины в суде. Если мы не можем утвердить эти истины в суде, мы проигрываем.

В суде должна выполняться обязанность по обеспечению соблюдения права, равно как сам суд должен существовать на основе провозглашения истины».

Объявив меня убийцей, Дженсен исчерпал запас аргументов. Борьба между защитой и обвинением закончилась, судья начал инструктировать присяжных насчет того, что они должны сделать, чтобы вынести решение. «Функция присяжных, — сказал судья Фридман, — заключается в том, чтобы разрешить спорные вопросы по делу, которые представлены в обвинительном акте и в заявлении подсудимого о непризнании себя виновным. Эту обязанность вы должны выполнить, не руководствуясь ни жалостью, ни пристрастием или предубеждением к обвиняемому. Вы сами не должны допускать, чтобы у вас возникли какие-либо предубеждения по отношению к подсудимому из-за того, что он был арестован за совершение этих преступлений, или из-за того, что против него выдвинуто обвинение, или из-за того, что его вызвали отвечать перед судом. Ни один из этих фактов не является доказательством его вины, и вам не разрешается делать вывод или думать на основе любого или всех этих фактов, что он скорее виновен, чем не виновен».

Когда присяжные по одному вышли из зала во главе с Дэвидом Харпером, я ощутил, что для меня все закончилось. Некоторых присяжных впечатлили мои показания, и они поверили мне. Я наблюдал за ними, пока шел суд, и чувствовал, что они симпатизируют защите, однако я не надеялся на их стойкость во время прений. Часто в таких обстоятельствах бывает, что люди больше склоняются к одной точке зрения, но меняют ее, столкнувшись с напором противоположных мнений. Так что я вернулся в свою камеру, готовый к тому, что меня пошлют в газовую камеру. Моя работа хорошо подготовила меня к ожиданию смерти. Организация групп по обороне в общине заставила меня понять, что меня могут убить в любой момент. Я знал, когда против тебя начинаются серьезные действия, надо быть готовым ко всему. Если ты готовишься к смерти, когда тебя уже вот-вот отведут в газовую камеру, ты опоздал. Твой плот может быть готов до начала прилива — это одно. Когда ты пытаешься построить его, видя перед собой высокую волну, — это совсем другое. Когда ты смотришь прямо в лицо смерти, ты принимаешь самые тяжелые вещи.

Присяжные совещались четыре дня — с 5 до 8 сентября. Несмотря на то, что мои адвокаты постоянно находились со мной, время тянулось ужасно медленно. Тем не менее, настроение у меня было неплохое. Меня занимали мои мысли. Я передумал обо всем, что я сделал до и во время суда, и пришел к выводу, что мне не о чем сожалеть, я сделал все, что мог. Деятельность нашей партии стоила всех проблем, всей боли, которые нам пришлось пережить, и не было смысла думать, что мы все потеряли. Если бы у меня была возможность начать все сначала, я бы сделал то же самое.

Я представлял себе газовую камеру. Меня волновало лишь две вещи: какой окажется последняя минута для меня и как моя смерть подействует на моих близких. Прежде всего, я решил держаться достойно до самого конца. Во-вторых, я беспокоился за свою семью, которой предстояло пройти еще через одно суровое испытание. Этот судебный процесс и без того был ужасным для них. И все-таки я знал, что при необходимости я повторил бы это снова, несмотря на то, что принес бы моим родным еще больше страданий. Я очень любил их всех и ценил их поддержку. Я причинил им много мучений, но меня поддерживала мысль о том, что однажды мой народ победит, и этот момент триумфа принесет хотя бы какое-то удовлетворение тем, кого я любил.

Многих людей заботило, что будут делать «Черные пантеры» после оглашения вердикта присяжных. Братья не уставали повторять, что, если угнетатель не освободит меня, то лишь небо станет последним пределом, который их остановит. Это значило, что в случае неблагоприятного решения, мы дойдем до самых высших судебных инстанций. Однако это заявление звучало намеренно двойственно. Его можно было трактовать по-разному, и мы так и хотели, чтобы вся структура власти Окленда почувствовала себя в напряжении. Этот план безошибочно сработал. Свободная интерпретация нашего обещания не только привлекла внимание широкой общественности, но также позволила нам принимать особые решения после решения присяжных, а не до этого.

Ранним вечером 5 сентября, в первый день совещания присяжных, нас уведомили, что присяжные возвращаются в зал заседаний. Сначала мы подумали, что они вынесли вердикт, но мы ошиблись. Присяжные хотели, чтобы им еще раз предоставили для прочтения показания Гриера инспектору Мак-Коннеллу, также они поинтересовались, могут ли они посмотреть на мое ранение. Когда все присяжные собрались, я подошел к их скамье и задрал свитер, чтобы показать шрам на животе, а потом повернулся к присяжным спиной, чтобы они увидели выходное отверстие. (Позже мы выяснили, что у присяжных возникли разногласия насчет расположения моей раны. Если показания Хинса были достоверны [а он утверждал, что он стрелял с колена, тогда как я стоял], то рана около моего пупка должна находиться ниже, чем выходное отверстие раны у меня на спине. Однако, если Фрей стрелял в меня стоя, тогда как я был на коленях, то входное отверстие раны должно быть выше выходного на спине. Я показал, что Фрей стрелял в меня, когда я упал на колени. Демонстрация моей раны подтвердила мои показания.)

Кроме того, именно в первый день совещания присяжных Гэрри обнаружил ошибку в показаниях Гриера, которую прокурор оставил неисправленной. Присяжные попросили еще раз показать им первые показания Гриера, но после нахождения ошибки Гэрри отказался позволить прислать не откорректированную копию показаний. Судья Фридман заметил, что он не думает, что ошибка имеет большое значение. Однако Гэрри понимал это лучше. Исправление ошибки было жизненно важным для защиты, ошибка была настолько серьезной, что могла привести к новому судебному процессу. Гэрри настаивал на том, чтобы вместе с Дженсеном прослушать оригинальную запись показаний и выяснить, действительно ли Гриер сказал «не рассмотрел», после чего послать исправленную копию показаний присяжным. Сначала Дженсен заявил, что в его офисе нет подходящей аппаратуры для прослушивания оригинальной записи. В тот вечер один из моих адвокатов прослушал копию оригинальной записи на собственной аппаратуре и поклялся, что слово «не рассмотрел» было произнесено. Дженсен прослушал запись лишь на следующее утро. Это было очень напряженное для нас время, поскольку присяжные могли вынести вердикт в любой момент. В пятницу, 5 сентября, мои адвокаты включили оригинальную запись показаний Гриера в зале для пресс-конференций для журналистов и представителей масс-медиа. Большинство из репортеров сочли, что Гриер произнес «не рассмотрел», и в тот день в новостях на телевидении и по радио, в газетах появились репортажи об этом новом открытии. Тем временем мои адвокаты пошли к аудио-инженеру, работавшему на одной из радиостанций Окленда. Он согласился переписать важнейший отрывок из показаний Гриера на другую кассету и потом проиграть новую запись на своем высококачественном оборудовании, чтобы они смогли услышать то единственное слово наверняка и определиться с ним раз и навсегда. После перезаписи произнесенное Гриером «не рассмотрел» зазвучало громко и ясно.