Революционное самоубийство - Ньютон Хьюи Перси. Страница 90

Во время подготовки митинга я несколько раз беседовал с Элдриджем по телефону. Несмотря на некоторые разногласия по вопросам стратегии и тактики, мы все-таки сошлись на том, что митинг надо проводить так, как он запланирован. Однако мы начали сильно сомневаться по поводу прибытия Кэтлин. И у нас была на то причина, ведь она не появилась в ноябре прошлого года на Революционно-конституционном съезде в Вашингтоне. Но когда я поделился этими сомнениями с Элдриджем, он заверил меня, что Кэтлин обязательно приедет.

В дополнение к митингу в Окленде мы запланировали проведение серии митингов по всей стране с участием Кэтлин и местных представителей партии. Через эти митинги мы намеревались привлечь людей, которых потом могли организовать в группы. Предполагалось, что эти группы будут привлечены к подготовке защиты на различных судебных процессах, а также примут участие в программах по выживанию, которые осуществляла партия.

Чтобы разрекламировать День солидарности всех общин, я согласился появиться в одном ток-шоу на местном телевидении. Выступить в этой программе означало использовать средства информации, принадлежавшие угнетателю, с целью передачи нашего сообщения народу. Примерно за три часа до начала телепрограммы у меня возникла интересная идея, и я позвонил Элдриджу, чтобы обсудить ее с ним. В это шоу обычно звонили люди и задавали вопросы, но я хотел предложить кое-что другое. Ведущий шоу мог бы позвонить Элдриджу в Алжир, поговорить с ним о митинге в прямом эфире и сделать анонс выступления Кэтлин. Я знал, что это подогреет интерес к митингу и увеличит число участников. Самое главное, что повысить явку на митинг можно было за счет телевидения. Организаторы шоу с энтузиазмом приняли мою идею. Когда я рассказал о своем плане Элдриджу, ему тоже понравилось, и он пообещал подготовиться к звонку. В то утро я приехал на телевидение в оптимистичном настроении. Нас ждала лучшая местная реклама, на митинг придет уйма народу, мы заложили прочную основу для нашей работы по освобождению политических заключенных. Вот что я думал перед началом программы.

Потом начался телефонный разговор с Элдриджем, и все перевернулось с ног на голову. Сначала даже я поверить не мог в то, что он делает. Он вмешался в партийные дела и не просто в партийные дела, а в дела Центрального комитета, затронув вопрос об исключении из комитета Конни Мэттьюс Тейбор, Сетавайо Тейбора, «группу двадцати одного», обвиняемых в нью-йоркском заговоре, а также Элмера Пратта по кличке Джеронимо, члена нашей партии из Лос-Анджелеса. Все эти «Черные пантеры» обвинялись в серьезном преступлении — в совершении действий, которые подвергли опасности других товарищей и партию в целом. Нью-йоркская «группа двадцати одного» написала открытое письмо «Метеорологам», в котором говорилось, что руководство нашей партии потеряло революционный дух. Там также было сказано, что настоящим авангардом революции являются «Метеорологи». Мы спокойно отнеслись к подобному заявлению, если они захотели занять такую позицию — это их личное дело. Однако Центральный комитет посчитал, что этим письмом «группа двадцати одного» сама исключила себя из партии. Официальное исключение было лишь подтверждением этого факта. В остальных случаях действия Центрального комитета тоже были оправданы, поскольку их совершения нашлось предостаточно оснований.

И теперь, на виду у тысяч зрителей, Элдридж решил выразить несогласие с действиями Центрального комитета партии. Впрочем, против меня он ничего не сказал, его атака была направлена на начальника штаба — Дэвида Хиллиарда. Элдридж обвинил Дэвида в том, что тот допустил развал партии, и добавил, что мы исключили многих преданных товарищей без существенной причины. Я не согласился с Элдриджем и стал защищать Дэвида. Дэвид успешно поддерживал единство партии, пока я находился в тюрьме. Нередко получалось так, что Дэвиду мало кто помогал, и все же он не позволил партии распасться. На мой взгляд, если кто и был здесь виноват, то это был я. Какие бы ошибки не совершала партия, всю ответственность за них я беру на себя, сказал я.

Я был вне себя от этой выходки Элдриджа, тем не менее, я постарался сохранить спокойствие, и после завершения телефонного разговора с Элдриджем я отвечал на вопросы слушателей. Но мои мысли были уже далеки от всего происходящего. Я пытался уяснить причины, побудившие Элдриджа так выступить на публике, особенно с учетом того, что три часа назад он согласился участвовать в программе. Что вообще происходило? Даже когда я начал кое-что понимать, когда все детали начали складываться в одну картину, я по-прежнему продолжал верить, что все дело было в противоречии, которое можно было уладить внутри партии. Мне не приходило в голову, что Элдридж, возможно, хотел разрушить партию.

Из телевизионной студии я направился прямо к телефону-автомату и стал звонить Элдриджу. На людях я сохранял хладнокровный вид, но внутри у меня все кипело, и я хотел показать Элдриджу, что я чувствую на самом деле. Когда нас соединили, я высказал ему все: что ему дела нет до политических заключенных, что на этот раз, когда у нас была уникальная возможность сделать огромный шаг вперед в организации поддержки этим заключенным, он поступил крайне эгоистично и говорил невесть что. Суд над Бобби в Нью-Хэвене только что начался, мы понятия не имели, чем все закончится, и, несмотря на это, Элдридж продемонстрировал полнейшее пренебрежение и к Бобби, и ко всем остальным, кто ждал суда. Закончив говорить, я полетел в Бостон и оттуда позвонил Элдриджу опять. Чего я не знал, когда звонил Элдриджу оба раза, так это то, что я говорил не с ним, а с магнитофоном. Элдридж записал мои звонки, а потом отдал запись в телерадиокомпанию Эн-Би-Си в Нью-Йорке, после чего мой «частный, привилегированный» протест услышала вся Америка. Министр информации подставил меня. Он совершал реакционное самоубийство и пытался утащить меня за собой.

Вскоре стало ясно, что Элдридж организовал заговор с целью подорвать работу партии и принести Бобби и Эрику в жертву Истеблишменту. Для осуществления своих замыслов Элдридж подвергал сомнению партийную идеологию и пытался настроить некоторых «Черных пантер» против партии и Центрального комитета. Сразу после публичных обвинений, сделанных Элдриджем в адрес Хиллиарда, ведущие члены партии четырех нью-йоркских отделений и одного отделения в Нью-Джерси открыто заявили о том, что они поддерживают Элдриджа и уходят из партии. Очевидно, что эта кампания была хорошо спланирована заранее. Злоумышленники только и ждали подходящего момента. Окончательным доказательством заговора стало возвращение Конни Маттьюс Тейбор и Майкла Сетавайо Тейбора в Алжир. Все указывало на то, что в октябре 1970 года Элдридж послал Конни в Окленд, уже запланировав заговор, который был проведен в феврале 1971 года. Сейчас измена Элдриджа ни для кого не является секретом.

Следующие несколько недель оказались напряженными, но мы продвигались с подготовкой Дня солидарности всех общин, назначенного на 5 марта. Главным оратором на митинге теперь должен был стать я. Я знал, что все участники митинга будут ждать, что я скажу что-нибудь о Кливере в ответ на все его обвинения, прозвучавшие во время телефонного разговора в прямом эфире. Но в день митинга я решил, что не буду упоминать Элдриджа, просто выступлю с короткой речью без всяких прямых упоминаний того, что случилось в студии. Митинг имел бешеный успех. С его помощью удалось заинтересовать людей в программах по выживанию и оказать широкую поддержку политическим заключенным. Все больше и больше людей из негритянской общины разделяли наше твердое решение прилагать все усилия для освобождения из тюрьмы наших братьев и сестер, несмотря на политическое угнетение, тюремное заключение и даже угрозу смерти.

После митинга, всю весну и лето мне пришлось по-настоящему побегать. Программы по выживанию, Идеологический институт, реорганизация партии — все это требовало моего неусыпного внимания. К тому же в эти месяцы одно за другим происходили очень важные события, как трагические, так и радостные для нас. В конце мая с Бобби и Эрики, которых защищал Чарльз Гэрри, были сняты все ложные обвинения, предъявленные им штатом Коннектикутом. После кратковременной задержки Бобби был освобожден, и они с Эрикой вернулись в Окленд, чтобы возобновить свою работу в общине. Встреча с Бобби для меня стала волнующим событием. Мы не ходили вместе по улицам Окленда с августа 1967 года, когда еще было непонятно, какой станет наша партия. Теперь, почти четыре года спустя, мы вновь оказались в квартале с нашими друзьями. За это время нам довелось пережить много опасностей и боли, мы выдержали и стали еще сильнее и еще преданнее делу, чем когда-либо. За наше дело стоило страдать. Кроме того, за эти годы наша партия из небольшой группы местного масштаба превратилась в крупную организацию с отделениями по всей Северной Америке и за границей. Многие из наших доблестных воинов погибли, другие, кто пришел в партию с самого начала, оказались не способны справиться с тяготами продолжительной революционной борьбы. Но мы были счастливы снова быть вместе, объединенные одними целями во имя нашего народа.