Король утопленников. Прозаические тексты Алексея Цветкова, расставленные по размеру - Цветков Алексей Вячеславович. Страница 33

— Оля? — кричит он нетрезвым, призывающим бабу к порядку, голосом. — Оля! Оль?! — появляются нотки всепрощения. Хотя жену его зовут Лена. Другое имя он кричит, чтобы завтра соседи не знали, кто ночью шумел. Но все равно поймут, голос-то всем в доме знакомый. Лена стоит за сиренью и тихо плачет. Ей обидно, что он, мерзавец, зовет ее чужим именем, как во сне, и противно, одновременно, что соседи завтра станут щуриться, уже впутаны сюда по-любому.

— О-ля! — орет муж до тех пор, пока не замечает ее и тогда подходит, обнимает за плечи, ведет назад, спать. Подчиняясь, Лена думает про горький, если жевать, сиреневый лист. Помнит такой вкус с детства.

Может, так оно и начинает действовать, это пятно, стоит тебе только отозваться на не свое, чужое имя? Кликнуть по нему, увидев, как стрелочка в экранном небе превращается в ладошку с указующим пальчиком, в «манипулу», выражаясь по-древнеримски.

На экране проступают электронные бисеринки цифровой крови, вместе похожие на пустоглазый череп. Он разделен вдоль, и крылья над ним — половины двуручной пилы, глубоко делящей голову еще и поперек. Присланный череп способен повернуться, и ты видишь: разделительные трещины подобны двум скрещенным вагинам, подробным, как в учебнике анатомии. Глаза иногда наезжают друг на друга и становятся звеньями цепи. Это все, что ты усмотрел в муравьином роении присланного незнакомцами пятна. Выполнено красной шевелящейся охрой. Недавно запекшейся кровью? Антикварным почтовым варевом? Кому-нибудь присылали такие, кладбищенские открытки по интернету? Ты тоже получаешь в первый раз. Первая мысль о вирусе, но компьютер спокоен.

Взрыв в магазине готового платья. В известном бутике. Предполагаются те самые террористы, которых, не всех еще, значит, переловили. «Скорее против потенциальных покупателей, нежели против самого бутика. Запугать чтобы наших клиентов», — говорит журналисту менеджер по продажам. В реке плавает тяжело раненный раздетый манекен. Хочется, чтобы ему на голову села птица. Куклу вылавливает полиция с катера. Где одежда, стоившая так захватывающе дорого? Неужто вся сгорела? Куда разлетелось украденное взрывом тряпье? Как сложится судьба модных лоскутов? Тело спасли из вечерней блестящей воды и вот-вот вручат владельцам, нервно курящим на Набережной, внутри натянутых милицией полосок. Кому он нынче нужен, кегля с продавленным лицом и отлетевшими в неизвестность ногами? Влажная голова бликует в милицейском и медицинском всполохах. Пострадавшую куклу передают из катера на берег. Оскорбленный террористами лопнувший торс все равно выбрасывать, но сначала — экспертиза. Витрина, ставшая колючей волной, задела и посекла в полете чью- то собаку. На асфальте кровавые отпечатки скользящих лап. Глядишь на них, и сам собою придумывается мистический триллер. «Никто не предположит, что это след бомбиста, и не пойдет по нему», — шутит журналист, но в эфир такая шутка не пойдет. С моста в сумерках гуляющему не видно взорванной и рассыпанной на метры витрины. Поэтому прохожий думает: в воде учения по спасению тонущих или снимают шоу. «Ни при чем здесь, конечно, политика, — отвечает менеджер журналисту, — мы даже рекламу вам, на телевидение, не успели дать».

Хотя и политика не исключена, скажет телеведущая через час. До недавнего времени на месте бутика находилось посольство страны, которой больше не существует. Ты знаешь это государство и убираешь звук. Немой телевизор позволяет писать и одновременно смотреть новости. Ведущая делает губами, будто ублажая невидимый лингам. К тому же тебе будет так лучше слышно, если что-нибудь взорвется неподалеку. Усталый офицер в высоченных салатовых сапогах поднимает над головой мокрый торс манекена и вытряхивает наружу вместо внутренностей речные струи. Течет через острые ажурные трещины лопнувшего и вдавленного лица. Потом все гаснет и рябит. И пульт не помогает.

Телепульт глядит на тебя так, словно знает наперед все, что тебе предстоит увидеть. Содержит это внутри своих батареек. Почти вечных.

На их башне пожар, докладывает радио. Чтобы не было в голове лишних и вязких мыслей, нет ничего лучше, чем напевать модный хит. Обычно про себя, но дома можно и вслух. Радио — их источник. Только вот как они перестают быть модными? Есть волшебный компонент неприличного счастья, добавляемый поп-магами во всякий танцевальный хит сезона, а позже изымаемый так незаметно, что, услышав хотя бы через год, уже не понимаешь, где умещалось в песне столько радости и куда она выветрилась теперь? Ищи в новом хите! Чтобы не думать об этом, ты напеваешь вместе с радио: «между нами — между нами — между нами...» Иногда, случается, капают второй раз эликсир в забытую песню, и она, побыв ненужной, продается опять. Пора отстучать Майклу: Почему я не купаюсь?

Рука подплыла, стала я раздеваться, а она — смотрит.

— Как же это она смотрит?

— А так. Подплыла на мелководье и уставилась на меня ногтями, то почешет о дно ладошкой, то пальцами постучит по песочку, чего-то ждет.

— И чего же ты?

— Я думаю, надо по-мирному. Говорю ей: откуда ты, кто, чего тебе? А она отвечает.

— Да как же она отвечает?

— Как немые, миленький мой, отвечает, делает пальцами разные сложности, фиги-кукиши кажет, поднимает ил, смывает, как рыба хвостом, и опять за свое, значки показывать.

— Да это и была, верно, рыба?

— Конечно. Не всякая только рыба пополам в локте гнется и не у всякой живые пальцы на голове.

— И о чем же вы с ней беседовали?

— Да откуда ж я знаю? Я уж и так спрошу и эдак, на все отвечает по-немому, знаками. Совестно мне стало так, что мучаю ее вопросами, а сама не знаю языка. Смотрела-смотрела на руку, загоревала и ушла.

— И что же?

— И с тех пор не купаюсь. Я ведь эту руку-то вспомнила. Иногда как ухнешься в воду, студеная, так кто-то и хватает из глубины за разные места. Думаешь: холод, судорога, ну если совсем ясно касается, успокаиваешься — рыба. Нет! Это рука речная, я знаю ее теперь, так что купайтесь сами, мои судари. 2

Как так получилось, что ты шлешь эти тексты через океан? Получаешь за это деньги. Работаешь на далекого Майкла.

Помнишь сырые ветви, шаркающие в белесом небе? Сумерки цвета бритого черепа или роения чего-то мельчайшего и бесчисленного. Поверженная детская уверенность, что после заката твои глаза различают бесшумную суету отдельных молекул. В том ночном июльском каркающем парке было так себя жалко, ж-а-а-а-а-лко и тесно внутри себя, будто ты ручной насос, из которого только что выгнали воздух и набирать новый не спешат, держат рукоятку. Ничья рука нажимает сверху, прижимая душу к земле.

Ты смотрел на деревья. Искал, на какой бы ветке себя повесить. Которая выдержит, не подведет? Все виделись ненадежными или неудобными. Набросить ремень. Висеть здесь, обоссавшись посмертно и вытаращив испорченные глаза, несъедобные ягоды.

Ж-а-а-а-лко.

Догадливый приятель-весельчак, надеясь, видимо, «отшутить» тебя от прикладства рук, советовал так: если вскрываться, то вену надо вдоль, а не поперек, скальпелем. Для этого, чтоб попасть, надо шарик приварить к лезвию и вести. «Хочешь, я тебе сделаю?» Почти два дня перед этим разговором ты прожил пристегнутым в гараже. Произошло это по причинам, которые легко найти в сотнях гадких детективов конца 90-х.

Майкл появился, как ангел в предсказуемом фильме, а точнее позвонил тебе прямо в карман пиджака, уже повешенного на ветку. Изучая неподвижный пиджак, ты воображал себя рядом, такого же неживого, когда в кармане — напротив сердца, если бы ты не снял, — заголосил мобильник. Твое любимое «Только раз» из «Битлз». Ты попытался улыбнуться мелодии, сказал «алло» на весь Битцевский парк и понял, что сейчас разрыдаешься.

По-английски, с другого континента, Майкл извинился за разницу во времени, обрадовался, что не разбудил, дал понять, что он в курсе некоторых твоих проблем, но ему нужны подробности, то есть цифры. «Деньги бодрят!» — добавил он напоследок, уже после «до завтрашнего свидания!», возможно, расслышав несостоявшиеся слезы в твоем голосе, а может, это был девиз их компании и он привык его повторять, прощаясь? Самолет Майкла садился в Москве как раз ко времени столичных бизнес-ланчей. — У моего отца была фирма, небольшая, он сам ее создал, — делился Майкл насчет своего прошлого и знания русского, хватая палочками рыбу, свернутую по-японски, — дела шли к лучшему, в восемнадцать отец взял меня к себе, а в двадцать стал говорить, что мне тут все скоро достанется, позволил брать на себя любые его обязанности. После отпуска он вернулся, я действительно провел кое-какие реформы, впрочем, мы их заранее с отцом обсуждали. Его вдруг все взбесило. Перевел меня из центрального офиса сюда, на периферию, откуда я мог выбраться только уволившись.