Нора Галь: Воспоминания. Статьи. Стихи. Письма. Библиография. - Кузьмина Эдварда. Страница 26
Но, право, не худо бы как-то направлять и воспитывать читательский вкус, а не просто (из коммерческих ли соображений, по наивности или по лености мысли) потрафлять вкусу дурному, мещанскому, либо неразвитому и невоспитанному. И совсем это не безвредно, что печатаются без разбору роман за романом Агаты Кристи (у нее ведь их больше полусотни) и иже с нею. Совсем не безвредно, что тиражи изданий, которые этим занимаются, подскакивают до семизначных цифр, а издательствам не хватает бумаги не только на «скучную» классику, но и на вполне современные и по-настоящему увлекательные книги. [69]
19/XII-65.
5. О переводе романа Дж.Лондона «Мартин Иден»
(собр.соч. т.7, М., 1961, изд. «Правда»)
В этом переводе нет главного – верности подлиннику. Речь, мысли, чувства, даже движения героев, интонация автора, а тем самым и его отношение к людям, их характеры – всё на три четверти неверно: упущено, смазано, подчас искажено. Остается костяк, схема действия и ярлыки: этот внешне груб, но душевно тонок, та – с виду хрупкая, изящная, утонченная, а по сути сухая, поверхностная мещанка, мелкая душонка. Это вытекает из сюжета – тут уж с автором ничего не поделаешь, но текстом перевода никак не показано, а только декларировано.
Как могло случиться такое? Чтобы это объяснить, поневоле приходится хотя бы коротко воскресить «историю вопроса».
Общеизвестно: Джека Лондона в нашей стране хорошо знают и любят. Первые собрания его сочинений выходили по-русски еще при жизни автора, начиная с 1910 года! Давно и хорошо нам знаком, печатался много раз не только в собраниях сочинений, но и отдельно, по меньшей мере в пяти разных переводах, «Мартин Иден» – лучшая, самая зрелая книга Дж.Лондона. Книга во многом автобиографическая, судьба человека «из низов», пробивающегося к высотам культуры и творчества, судьба большого художника в мире, враждебном искусству.
Судьба эта не могла не волновать – и читателя, даже самого неискушенного, подчас очень юного, хватали за сердце эти страницы, трудный путь героя, страстная воля к победе... и мало кто замечал, какими словами всё это передано по-русски.
В начале 50-х гг. для 8-томного собрания сочинений из всех прежних переводов был выбран перевод С.Заяицкого (насколько знаю, первый послереволюционный – 20-е гг.). Но еще раньше стало ясно, что и он нуждается в серьезных исправлениях, а переводчика давно не было в живых. Редактировала роман для отдельного издания в конце 40-х и для 8-томника Е.Д.Калашникова. Я, в ту пору еще начинающая, хорошо помню, как отзывалась Евгения Давыдовна о том переводе: в сущности, всё надо бы переписать заново! Но это – задача непосильная, не может и не должен никакой редактор переделать каждую строку большого романа!
На своем теперь уже немалом опыте я убедилась: такие вот старые переводы как правило полны кальки, пропусков, отсебятины, грубых ошибок – и если даже в чем-то талантливы, если есть в них блестки находок, в целом они все равно безнадежно устарели и практически неисправимы. Грубые ошибки можно убрать, можно заменить десяток слов и переделать десяток фраз на каждой странице – работа каторжная, неблагодарная, все равно будут торчать колом другие неверные слова, бросятся в глаза другие корявые фразы, ибо не отвечает ни подлиннику, ни требованиям русского языка вся словесная ткань, весь текст, устарел самый принцип перевода.
Именно это произошло и с переводом «Мартина Идена».
Когда в 1961 г. приложением к «Огоньку» вышло новое собр.соч. Лондона, ни на титуле романа, ни в оглавлении уже не названы были не только переводчик, но и редактор. Сейчас я перечитала книгу, поминутно сравнивая с подлинником, – и на полях русского текста мне не хватает места для замечаний и поправок. Уж не говоря о том, что почти 30 лет назад редактор, повторяю, не мог переписать весь роман заново, – за десятилетия неизмеримо возросли наши требования к художественному переводу, определились какие-то принципы, установлены какие-то истины – и уже невозможно мириться с тем, что в переводе всего лишь кое-как передан ход сюжета.
Упрекать переводчика, умершего в 1930 г., нелепо, но и сохранять его ошибки больше, чем через полвека, невозможно. И уж вовсе это недопустимо в «Мартине Идене» – книге, где речь персонажей и особенно главного героя, каждое его слово важны стократ, книге о превращении неотесанного, но умственно и душевно на редкость одаренного парня в талантливого писателя. Если этот рост, это постепенное преображение в переводе не показаны и неощутимы, книга по крайней мере наполовину теряет смысл. Остается сюжетный ход и некая декларация – вот, мол, был малограмотный, а стал сильно культурный...
Разговаривают ОН и ОНА:
– Вы говорили, что этот Суинберн не сделался великим поэтом, потому что... да... вот на этом вы как раз и остановились, мисс...
– Да, да... благодарю вас, – отвечала она. – Суинберн потому не сделался великим поэтом, что, по правде говоря, он иногда бывает грубоват. У него есть такие стихотворения, которые просто не стоит читать... У великого поэта нельзя выкинуть ни одной строчки...
– А мне показалось очень хорошо... то, что я вот тут прочел. Мне и в голову не приходило, что он такой... такой дурной. Должно быть, это по другим его книгам видно (с.13).
И немного дальше ОН:
– Да, да. Я его читал...
Можно ли по этому разговору догадаться, что ОНА – утонченная девица, бакалавр искусств, а ОН – полуграмотный моряк, о чьей грубости, неуклюжести в речи и поведении поминутно напоминает автор и непрестанно думают оба собеседника? Интонация у обоих довольно светская, тот же сложный синтаксис, те же придаточные предложения, даже одно и то же «да, да».
А между тем это – первая встреча Руфь Морз и Мартина Идена! И у автора они говорят совсем по-разному! Оборот «по правде говоря» был бы уместен в речи Мартина. А в ЕЕ речи все иначе: he is, well, indelicate – тут нет иногда, и не «бывает грубоват», а – в сущности или все же (well – смягчающая запинка) «ему не хватает тонкости (утонченности)»; ЕЕ речи присуще не «не стоит», а не следовало бы (should never be read) и не резкое «выкинуть», а – опустить, обойтись без (spared) – такие оттенки очень существенны.
Напротив, в речи Мартина смешно «такой дурной» (почти как в дамской книжечке для малых деток – такой нехороший!), в подлиннике слово куда более сильное – scoundrel – негодяй!
У обоих есть реплики, начинающиеся с Yes (одного, а не удвоенного), но тут, чтобы передать разницу в речи, надо было отойти от буквы: для Руфи естественно это самое «да, да», а Мартину не грех бы сказать «ага». Ведь в подлиннике вся его речь поначалу и грамматически и фонетически до крайности неправильна, именно так показана его малограмотность и некультурность. А русская традиция этого не допускает, неправильность речи надо передавать прежде всего строем фразы и лексикой. Сейчас это – азбучная истина, не делают этого либо неумелые, неопытные переводчики, либо формалисты. В 20-х годах это еще не было установлено ни теорией, ни практикой художественного перевода.
И еще речь этого неотесанного, да притом смущенного непривычной обстановкой матроса: книжное «Однажды ночью...» вместо «раз...» (с.11); «А потом, когда я...» (с.10); «Но я добьюсь того, что это будет моего ума дело» (с.14); «В школу и я ходил, когда был мальчишкой» (с.15 – вместо хотя бы «Мальчишкой и я ходил в школу»). Везде – сложный синтаксис, придаточные предложения, в ЕГО устах неестественные.