Дорога Короля - Гринберг Мартин. Страница 97

Уважительно выждав, Юная Луна сказала упрямым тоном:

— Вот вода. — Это было продолжение их давнего спора. — А дрова в очаге когда-то были деревьями, выросшими на земле и питавшимися водой. Сам же огонь накормлен дровами и водой. Таковы четыре основные стихии. И разделить их невозможно!

— Но сейчас наступил час огня, и именно его мы в этот час почитаем особо. А в иные соответствующие часы мы почитаем остальные стихии. И если ты вздумаешь нечто подобное говорить прилюдно, ни один образованный человек в деревне с тобой разговаривать не станет. — Старая Сова взяла у Луны котелок и сильно сжала ее мокрые пальцы в своей ладони. — Пойми, сорнячок мой милый, тысячелистник мой дорогой! Ты уже не дитя. А когда я уйду, ты станешь совсем взрослой — в глазах других людей по крайней мере. И то, что в устах ребенка люди воспринимают как глупость, в устах взрослой женщины превращается в святотатство, в злобу или в безумие. Делай дело так, как считаешь нужным, но держи рот на замке и собственных воззрений постарайся вслух не высказывать. А огонь держи все-таки подальше от воды и землю — подальше от воздуха.

— Но ведь…

— А теперь вылей воду и ступай спать.

Юная Луна снова вышла в сад и одним движением выплеснула воду из котелка — на юг, потому что магический отвар был посвящен огню. Она еще немного постояла на холоде, чувствуя в душе невыносимую тяжесть, которая была куда сильнее грусти, страшнее любых слез. Луна старалась дышать как можно глубже, надеясь заморозить эту душевную боль и выдохнуть ее из себя. Пусть наружу вылетят даже мельчайшие ее осколки! Вот только ни холод, ни ветер над этой болью оказались не властны.

— Я бы, конечно, хотела стать взрослой, — прошептала Луна. — Но предпочла бы навечно остаться ребенком здесь с тобой, чем быть взрослой — без тебя.

Звук собственного голоса и понимание того, что эти слова истинны, сделали то, чего не смог холод. Ужасная тяжесть в ее душе словно дала трещину, а потом растаяла и излилась в горьких слезах. Постепенно царивший в саду порядок подействовал на нее успокаивающе; круглые клумбы и рабатки [6] вдоль дорожек, разбитые Старой Совой и засаженные ее любимыми цветами, заставили высохнуть ручьем лившиеся слезы, а добрый прохладный ветерок вытер их следы с ее лица.

На заре, когда первые солнечные лучи робко коснулись верхушек деревьев, Старая Сова пристроила на спину заплечный мешок и решительно спустилась с крыльца, разрешив Юной Луне проводить ее только до калитки. В зыбком утреннем тумане Старая Сова казалась девушке единственным реально существующим человеком — коренастая, уверенная, в поношенном шерстяном плаще диковатого лилового цвета; ее темные с сильной проседью волосы были заправлены под зеленую шляпу с обвисшими, как у какого-нибудь пьянчуги, полями.

— По-моему, зря ты надела эту шляпу, — улыбнулась Луна, изо всех сил борясь с застрявшим в горле комком слез. — Ты в ней на баклажан похожа.

— Ничего. Мне она нравится! И вообще — я уже старуха, так что имею полное право одеваться по собственному вкусу.

Сейчас она уйдет… Что же сказать ей на прощанье, кроме обычных слов, которых непростительно мало, которыми никак не выразить то, что рвется из души?

— Когда ты вернешься?

— Когда его найду. Или когда узнаю, что это невозможно.

— Ты всегда учила меня: не стоит и пытаться доказать недоказуемое.

— Ну, вообще-то есть некоторые способы… — Старая Сова искоса глянула на нее. — С их помощью можно порой и недоказуемое доказать.

Юная Луна поежилась: солнце еще почти не грело. А Старая Сова подмигнула ей, легонько ущипнула за подбородок и вышла за калитку. Аккуратно закрыв ее за собой, она, не оглядываясь, стала спускаться по склону холма. А Луна смотрела ей вслед — такой нелепой в своем зелено-лиловом одеянии, такой простой и сильной… А потом деревья совсем скрыли ее из виду.

Она произносила над каждым кабачком сохраняющее заклятие, прежде чем убрать его в кладовую. Она в должное время возносила почести четырем стихиям — каждой в свой час. Она варила сыры и делала вино. Она собрала и развесила на просушку последние травы. Она старательно выбила все ковры и натерла воском полы во всех комнатах в преддверии зимней слякоти. Она починила тростниковую крышу и изгородь, подрезала яблони, перекопала все грядки и клумбы, каждый раз испытывая удовлетворение от того, что поддерживает порядок, давно установленный Старой Совой.

Она взяла на себя также и другие обязанности, которые издавна исполняла Старая Сова. Когда выпал первый снег, соседи один за другим потянулись к ней со своими недугами и горестями. Они звали Юную Луну, если у ребенка поднялась температура, или собака сломала лапу и нужно закрепить ее в лубок, или лошадь поранила бок и надо зашить рану…

Люди советовались с ней, в какой день лучше заключать сделку, спрашивали, нет ли такого заклятия, с помощью которого можно заставить наконец ядовитый паслен убраться с пастбища. В благодарность за помощь и советы они приносили ей охапку омелы, ивовую кору, мешок ржаной муки, горшок масла.

Юная Луна ничего не имела против такой работы. Так она была воспитана. Эта работа казалась ей такой же естественной, как то, что утром нужно вставать с постели. Но вскоре она обнаружила, что ей неприятно получать плату за помощь людям.

Когда к ее калитке подъехал на своем ослике сын их ближайшего соседа, Фелл, и подал ей мешок со словами благодарности, она чуть не бросила мешок ему в лицо. Старая Сова научила ее всему и оставила здесь вместо себя, чтобы служить людям, так что плата полагалась вовсе не ей, а Старой Сове! Но сейчас невозможно было сказать, что она увидит первым — Старую Сову или дно этого мешка с мукой…

— Ну и вид у тебя! — сказал Фелл. — Смешная ты все-таки!

— А ты просто дурак! — сердито ответила Юная Луна. Она имела право так ответить, ведь это она учила Фелла лазить по деревьям и ловить рыбу. — Кстати, тебе известно, что у людей обычно имеются такие штуки из дерева или из кости с множеством зубчиков, которые стоят тесно-тесно? Их еще «расческами» называют?

— Ха-ха-ха. Очень смешно. — Он ткнул пальцем в мешок с мукой и с мечтательным видом предположил: — Я вот думаю, когда ты все это пустишь на пирожки, то, наверное, страшно растолстеешь!

И со смехом поспешил удрать от нее, погоняя своего ослика. Снег так и летел у ослика из-под копыт. А когда они поднялись на холм, Фелл обернулся и помахал Юной Луне рукой.

После разговора с Феллом ей сразу стало легче. А вот Старая Сова никогда бы в подобный разговор не вступила!

Каждый вечер на заре Юная Луна вытаскивала из посудного шкафчика над каминной полкой барабан Совы. Она смотрела на него, нежно гладила и вспоминала свою наставницу, стараясь представлять ее себе здоровой, сытой и благополучной, в тепле и безопасности, среди добрых людей. А потом, когда краешек солнца уже готов был исчезнуть за далекими горами, Луна один раз ударяла барабанной палочкой по обтянутой мягкой кожей поверхности барабана, и барабан звучал, точно дятел на ветке дерева.

И каждый раз Луна удивлялась: неужели Старая Сова действительно меня слышит? И если это так, то нельзя ли ударить в барабан еще раз? А что, если она ударит в барабан три раза подряд? Вдруг тогда Старая Сова решит, что дома что-то случилось, и вернется?

Но дома все было в порядке. И Луна, вздохнув, убирала барабан в шкафчик до следующей вечерней зари.

Миновала самая долгая ночь. Юная Луна ходила в гости к соседям, а они — к ней. Она приносила им в подарок еловые ветки, перевитые омелой, и медовое печенье и непременно произносила на пороге дома благословляющее заклятие. Земля то оттаивала, то снова замерзала, оттепели сменялись морозами, и незаметно подошло Сретение. Этот день отмечался благословением горящих свечей, и Луна отправилась в деревню, где люди беспечно веселились, ожидая скорого прихода тепла, чтобы посмотреть, как станут зажигать свечи от прошлогоднего огня. Вполне возможно, говорили ей деревенские, что никто никогда отыскать этого принца так и не сможет. А уж если Повелитель камней забрал его к себе под землю, так он и будет отныне лежать там бездыханный в вечном молчании. Не было ли какой весточки от Старой Совы, спрашивали люди у Юной Луны, ведь она так давно в путь отправилась?