Дорога Короля - Гринберг Мартин. Страница 99

И только совершенно уверившись в том, что хорошо слышит этот ритм, она позволила своим пальцам коснуться поверхности барабана. Барабан вздрогнул и басовито загудел. Чувствуя, что пальцы ее касаются барабана все более уверенно, она закрыла глаза.

Дерево… Да, это самое начало пути. Юная Луна знала, что ей предстоит начать свое путешествие с кончика одной из ветвей огромного дерева. Но какого именно? И какое время суток выбрать — день или ночь? И не нужно ли вообразить себя птицей? А может, жуком? Или лучше остаться самой собой? И как думать обо всем этом и одновременно играть на барабане?

Шея у нее затекла, одна нога совершенно онемела.

«Ты слишком много думаешь!» — рассердилась она на себя.

У Старой Совы никогда подобных трудностей не возникало. Старой Сове даже в голову бы не пришло, что можно «слишком много думать». Более того, она бы сказала, что если как можно больше думать, то, пожалуй, будет решена большая часть всех мировых проблем.

Ну что ж, в таком случае она вольна думать сколько угодно. И Юная Луна полностью отдалась своим мыслям и звукам барабана, и ей показалось, что она тонет в его глухом рокоте, точно в мягкой перине…

И перед ней предстало дерево, такое огромное, что его невозможно было увидеть все целиком. И вокруг был лес, состоявший из таких же гигантских деревьев. И широченная крона этого дерева была похожа на купол звездного неба, когда оно, бывало, раскинется над головой, если ночью подняться на вершину холма… Так значит, сейчас ночь? И это, наверное, старый дуб, решила она. Только почему-то зеленый, хотя на дворе зима.

И внутренним взором она видела серебристо-зеленые дубовые листья, а на морщинистой черной коре сверкали в лунном свете капельки росы, и луна точно повисла на конце одной из ветвей, удобно устроившись в листве, как в колыбели.

То была нарождающаяся юная луна, только что вырвавшаяся на волю из тьмы, окутывавшей небеса. И этот тонкий серпик давал достаточно света, чтобы Юная Луна могла продолжать свой путь.

Ухабистая, как горная тропа, дорога, ведущая ее по грубой коре дерева, стала шире: Юная Луна спускалась с ветки на ствол. Она представляла себе сонных птиц, встревоженно завозившихся в своих гнездах, и сердитый трескучий крик разбуженной белки.

Дыхание ветра, свободно проникавшего под купол кроны, заставляло серебристые листья дрожать и переливаться. Юная Луна слышала шорох собственных шагов по коре дерева, размеренных и ровных. И голос барабана.

Вниз по стволу, к сплетению корней, к узловатому зеркальному отражению мира ветвей… Всюду вокруг она видела стволы других таких же деревьев; их мощный переплетающиеся ветви порой заслоняли от нее лунный свет. Идти вниз оказалось труднее — она словно плыла против течения, преодолевая напор жизненных соков, которые у деревьев всегда движутся вверх. Биение сердца тихим эхом отдавалось у нее в ушах.

Вокруг было слишком темно, чтобы она могла с уверенностью сказать, правильно ли она идет. Да и вообще — вниз ли? Юная Луна не знала, близко ли земля и корни этого дерева или нет.

Ей хотелось крикнуть, позвать на помощь Прародительницу, но тело ее осталось далеко позади, а вместе с ним и язык.

Впереди вдруг забрезжил свет. Он постепенно становился все ярче, и в этом свете ей стали видны различные формы и цвета, затем она смогла различить калитку в глубине сада, тропку, ведущую в лес… И у тропы… Уж не знакомая ли это тропа?..

Да, теперь она отчетливо видела, что по краям тропы растет шалфей! А по тропе уходит от нее женщина в старом черном платье с неприбранными длинными прядями седых волос на плечах, и эта женская фигура создана как бы дрожанием воздуха, странным маревом, висящим над тропой.

Женщина показалась ей незнакомой. Юная Луна попыталась догнать ее, но это у нее никак не получалось, и расстояние между ними оставалось неизменным. Достигнув опушки леса, женщина обернулась, подняла руку, поманила Юную Луну за собой и тут же исчезла в чаще.

Душа Юной Луны птицей метнулась за ней вдогонку. Вверх. И открыла глаза. Она стояла на овечьей шкуре посреди гостиной у себя дома и неуверенно покачивалась. Барабан Странствий молча лежал у ее ног. Зато сердце грохотало под ребрами так, словно она палкой вела по колышкам ограды. И все тело было болезненно усталым, разбитым, потным. По спине пробежал озноб. Она пошатнулась, потеряла равновесие и села на пол.

— Ну что ж… — сказала она негромко и вздрогнула от звука собственного голоса. Потом, облизнув пересохшие губы, прибавила: — Только все получилось совсем не так, как надо.

Вся дрожа, она собрала священные предметы, убрала их на место, вымыла деревянную чашу, подняла с пола овечью шкуру и уже собралась снова повесить ее на стену, когда собственный голос вновь заставил ее вздрогнуть.

— Но ведь сработало же! — воскликнула она невольно. И застыла, прижимая шкуру к себе. — Ведь сработало, правда? Она совершила путешествие, задала свой вопрос и получила ответ, и хотя ни вопрос, ни ответ не имели привычной и понятной формы, тем не менее это были именно вопрос и ответ. Юная Луна поспешно убрала шкуру. Ей вдруг стало ясно, что нужно еще очень многое сделать.

На следующее утро она положила в дорожный мешок провизию и одежду, трутницу и кое-какие лекарства, а поверх всего еще и маленький барабан Старой Совы, сделанный из древесины ясеня. Она надела самые прочные свои башмаки и теплый плащ из валяной шерсти, загасила огонь в очаге, заперла ставни на всех окнах и оставила записку Тэнси Бродуотер с просьбой присмотреть за домом.

Потом вскинула на спину дорожный мешок и решительно пошла через сад к калитке и вниз по склону холма — к лесу.

Юной Луне и раньше приходилось путешествовать — вместе со Старой Совой. Она знала, как отыскать дорогу в лесу, как развести костер и как приготовить на нем еду; ей не раз приходилось ночевать и под открытым небом, и в гостинице, а то и просто в крестьянском доме. Так что теперь ничто из этого ее не смущало: и в одиночку пока что у нее получалось неплохо.

У нее не было ни малейших причин чувствовать странность собственного теперешнего положения, однако же она ее чувствовала постоянно. Она казалась себе обманщицей, самозванкой; она все время ожидала, что любой встречный может спросить, а достаточно ли она уже взрослая, чтобы одной скитаться по дорогам.

Она-то думала, что уже в полной мере познала одиночество дома. Но оказалось, что она успела лишь поверхностно познать его, увидеть лишь самый его краешек.

При ходьбе очень хорошо думалось, и она думала, поглядывая по сторонам, и видела, как из влажной земли вылезают скрученные в кольца побеги папоротника, как солнце играет в желтых чашечках диких крокусов, как ворон ухаживает за самочкой…

Вот только не имело смысла показывать на это пальцем и кричать: «Ой, смотри!» — потому что глаза уже увидели все это сами.

Полное одиночество заставляло Юную Луну воспринимать окружающее как нечто не совсем реальное. И с каждой ночью ей становилось все труднее заставить себя разжечь костер, и почти совсем не хотелось есть…

Но каждый вечер на закате она непременно ударяла в барабан Старой Совы. И каждый раз он отвечал ей молчанием, и каждый раз она снова бывала до глубины души потрясена этим молчанием и своей тяжкой утратой.

Целых шесть дней она шла лесом, минуя деревни и отдельные крестьянские дома. Погода стояла ясная и сухая, и было совсем не похоже на раннюю весну, а на шестой день, стоило ей выйти в путь, как поднялся пронизывающий ветер и по небу поплыли низкие свинцовые тучи. Дорога, правда, стала ровнее и шире, да и люди попадались чаще — на телегах и в крытых повозках, верхом и пешком. В полдень Юная Луна остановилась, чтобы перекусить, в какой-то гостинице, довольно большой и полной посетителей.

Парнишка, принесший ей чай, был обладателем целой копны белокурых волос и веселой беспокойной мордашки.

— У нас еще пирог очень вкусный, хоть уже и холодный, — сказал он, прежде чем она успела его спросить. — С крольчатиной и грибами! И суп-пюре из кабачков тоже хороший. Ты только ветчину не заказывай… По-моему, этого кабана неправильно зарезали. Ветчина просто ужасная!