Девятый круг - Белл Алекс. Страница 19

Ну как же он мог не сказать мне? Как мог бесстыдно и хладнокровно обманывать меня? Как он мог?В этом же нет никакого смысла! Ведь во время нашей последней встречи я признался ему, что потерял память и не знаю, что мне делать. Он же тогда мог бы мне помочь, если бы захотел. Он намерен как-то использовать меня, я уверен в этом. Как уверен и в том, что ему придется, черт его побери, ответить мне за все, что он сделал. Я больше не собирался принимать его вранье за чистую монету.

Я позвонил Стефоми и попросил его встретиться со мной в тот же вечер. Первоначальную обиду сменил гнев, и все мои мысли сосредоточились на том, чтобы услышать правду от этого подлого сукина сына. Телефонная трубка в моей руке дрожала, но меня поразило, насколько спокойно и по-дружески прозвучал мой голос, когда Стефоми ответил на звонок и я пригласил его распить со мной бутылочку этим вечером.

В ожидании его появления я тщательно рассмотрел фотографию, стараясь извлечь из нее как можно больше информации. Какой это был отель, я определить не смог, поскольку номер был стандартного типа и видимых отличительных особенностей не имел. На фото не видно никаких личных вещей или багажа, и невозможно было определить, чей это номер — мой или Стефоми. Сам он выглядел почти так же, как и при наших нынешних встречах: спокойный, раскованный, одна рука в кармане брюк, другой рукой он в процессе разговора жестикулирует. Однако было в его облике на фотографии и нечто иное. Что-то такое, чего я в нем не замечал. Он как будто пытался убедить меня в чем-то. Хотя в то же время на его лице была видна обычная, едва заметная усмешка.

Но больше меня встревожили мое собственное выражение лица и моя поза. Я стоял перед Стефоми как-то скованно и выглядел… настороженным. Непреклонным. Это явно не была мирная, дружеская беседа. Когда я пришел к такому выводу, сердце мое упало. Почему он не открыл мне правды? Чего он хочет?

Мое настроение не стало лучше, когда я перевернул снимок и увидел, что на его обратной стороне имеется надпись:

«ВСЕГДА ПРОЩАЙТЕ СВОИХ ВРАГОВ, НО НИКОГДА НЕ ЗАБЫВАЙТЕ ИХ ИМЕН. РОБЕРТ КЕННЕДИ».

И впервые мне пришло в голову, что тот, кто посылает мне эти фотографии, может быть неизвестным другом, а не издевающимся надо мной врагом. Возможно, таким образом меня пытаются предупредить о некоей опасности. Но эти две фотографии были отправлены из разных стран. И к чему вся эта таинственность, черт возьми! Почему бы им не прийти ко мне со всем тем, что им известно? Потому, что это физически невозможно? Потому, что они боятся?

Я подавил в себе сильнейшее желание начать крушить все вокруг. Какая-то полнейшая неразбериха, черт бы ее побрал! Ладно, какие-то ответы я получу от Стефоми, это уж точно. Что же касается отправителя послания — на данный момент я могу только предполагать, что у меня есть безымянный друг. Друг, который, если судить по цитате, похоже, знает, что я страдаю от потери памяти.

Еще до прихода Стефоми я решил, что не стану воздействовать на него физически. Буду вести себя цивилизованно, не как дикарь. Я просто покажу ему фотографию и посмотрю, как он объяснит ее происхождение. Ведь это не тот случай, когда можно что-либо отрицать. И выбор у него будет единственный — рассказать мне всю правду.

Но когда я открыл ему дверь и он, непринужденно поприветствовав меня, вошел в квартиру с бутылкой дорогого вина в руке… это было все равно как посыпать солью свежую рану. Ведь я верил ему, а он, глядя в глаза, постоянно лгал мне — с тех самых пор, как мы впервые встретились. Я чувствовал себя словно обманутый любовник, который не в силах сдержать своих страстей, таких бурных, что их невозможно выразить никакими словами. Он сделал из меня дурака, а я позволил ему это.

Я неторопливо притворил за Стефоми дверь и запер ее на все замки, в то время как он что-то бормотал за моей спиной. Потом я медленно развернулся… и со всей силы ударил его по затылку. Вообще-то, насилие мне противно, но в тот момент я испытал огромное удовольствие, когда свалил его на пол, придавил коленом поясницу и заломил ему руку за спину так, что если бы он попробовал высвободиться, то кость непременно была бы сломана. Все это произошло так быстро, что он успел только вскрикнуть от испуга. Он был у меня в руках. Кто из нас сильнее, теперь не имело значения, ибо он был целиком в моей власти: стоило ему чуть шевельнуться — и какая-нибудь кость его руки непременно бы хрустнула.

Когда я набросился на Стефоми, бутылка, которую он держал в руке, упала на пол, осколки стекла плавали в луже красного вина, покрывавшего пятнами его белую рубашку.

— Почему ты сделал все это? — прошипел я. — Ответь мне, отвечай же, отвечай!

Его другая рука была прижата к полу его собственным телом, и, хотя я почувствовал, что он слегка пошевелился, освободиться он не мог никак, по крайней мере не мог, не сломав себе руку. И я услышал, как он издал этот странный звук, нечто среднее между смехом и стоном.

— Наверное… — он судорожно вздохнул, его голос звучал глухо, поскольку лицо было прижато к полу, — если бы я знал вопрос, Габриель…

В тот момент я сломал ему руку. Мысленно. И наслаждался звуком хрустящей кости и одновременно раздавшимся воплем. О, как мне хотелось сделать это на самом деле! Как хотелось… Но я остановил себя. Видите, это я — человек, который держит здесь все под контролем. Я, а не он!

— Ты знал меня еще до того, как я потерял память! — прорычал я. — Если посмеешь отрицать это, я сейчас же сломаю тебе руку, клянусь.

— Ну да, я действительно знал тебя раньше, ты прав.

— И ты не станешь этого отрицать?

— Ты же мне запретил.

— Ты что, воображаешь, будто это игра? — закричал я и, забывшись, заломил ему руку еще сильнее, злорадно отметив при этом, как он резко, со стоном, вздохнул. — Почему ты не говорил мне правду с самого начала?

— Потому что… потому что ты попросил меня не делать этого, — задыхаясь, выдавил из себя Стефоми. — Габриель, ради бога, отпусти мою руку, а то и в самом деле, на хрен, сломаешь ее! Ты совершаешь ошибку! Я всегда был тебе другом, и никем иным!

Я заколебался. Он говорил так убедительно, что червь сомнения стал закрадываться в мою душу.

— Я готов все тебе объяснить, если ты освободишь меня, — продолжал Стефоми уже более деловито.

Продолжая пребывать в нерешительности, я все же отпустил его руку и медленно поднялся на ноги. Стефоми с глубоким вздохом проделал то же самое и повернулся ко мне лицом.

— Ну и ладно, эта рубашка мне все равно не нравилась, — сказал он с кривой улыбкой, глядя, как темно-красное вино расплывается по ней пятнами и, словно кровь, каплями стекает с манжет и с кончиков пальцев на пол.

А та его рука, которая была придавлена к полу его собственным телом, действительно кровоточила: я увидел впившиеся в ладонь кусочки стекла от разбитой бутылки. Внезапно меня охватило чувство отвращения — точно такое, как в случае с кровавым бифштексом, — и, почувствовав, как комок желчи поднимается у меня в горле, я поспешно отвел взгляд. Даже его лицо и волосы были с одной стороны перепачканы вином. Несколько мгновений он печально смотрел на осколки бутылки, а когда поднял глаза на меня, в них читался явный упрек.

— Право, Габриель, неужели все это было так обязательно? Если тебе захотелось что-то выяснить, надо было просто задать вопрос. Я… э-э-э… согласен, что был не совсем правдивым, — честно признался он. — Правда состоит в том, что я действительно знаю тебя уже много лет. Я следовал за тобой в тот первый день, на остров Маргариты, и во второй раз, на площадь Героев. Мне только хотелось убедиться, что ты в порядке, и больше ничего.

— Какая заботливость с твоей стороны! А теперь объясни мне, пожалуйста, почему ты вел себя как завзятый лжец?

— Послушай, давай не будем уклоняться в сторону, — предложил Стефоми с выражением легкого удивления на лице. Затем поднял было руку, чтобы откинуть со лба мокрые от вина волосы, и вздрогнул. Поднеся ладонь к глазам, он внимательно посмотрел на впившиеся в кожу осколки, вздохнул. Снова подняв на меня глаза, он встретил мой неуверенный взгляд. — Понимаешь, правда состоит в том, что это ты не хотел, чтобы я рассказывал тебе о твоем прошлом. Ты заставил меня пообещать, что я не сделаю этого. Ведь я даже не должен был бы находиться здесь.