Имперская гвардия: Омнибус (ЛП) - Лайонс Стив. Страница 22

— Комиссар! — позвал меня чей-то голос.

Я посмотрел вниз. Рядом с "Горделивостью" бежал боец Стального Легиона, так близко к её борту, что сделай он один неверный шаг в сторону, и его затянет под гусеницы. Его это не тревожило, но не потому, что он поддался отчаянию. Его поступь была пружинистой.

— Да, боец, — сказал я.

— Снова как в Улье Гадес, верно?

— Ты там был?

— Ага. Зеленокожие впёрлись к нам, чтобы нарваться на очередной сюрприз, так? Собираетесь оторвать Траке бошку, комиссар?

Я раскрыл свои когти.

— Нет, — сказал я. — Я так думаю, что лучше я её раздавлю.

Боец рассмеялся, отсалютовал и убежал прочь.

"Он что, не понимает? — спросил я себя. — Конечно же, он понимает". Это была наша последняя атака, и мы все это знали. Каждый солдат рвался вперёд ради спасения своей души, ради уз товарищества и ради славы Императора Человечества. В адских стробоскопических вспышках стабберных, лазерных и пушечных выстрелов сияющая элегантность мордианских униформ мешалась с армагеддонскими полушинелями и индустриально-серым полевым обмундированием Мортис. И все мы двигались к проходу.

Мы снова вонзились в море орков. Мы пробивались вперёд, всегда вперёд, хотя наступать было некуда, кроме как глубже в ряды врагов.

— Не останавливайся ни в коем случае, — крикнул я вниз Ланнеру. В ответ он повёл «Гибельный Клинок» ещё быстрее, передавив пару десятков орков за раз. Какой-то миг гусеницы буксовали в месиве трупов, затем "Горделивость" с рёвом устремилась дальше. Я защёлкнул свои когти, словно бы вырывая совокупную вражескую гортань. Я послал мысленный вызов Траке. "Вот они мы, — подумал я, кося зеленокожих выстрелами из своего болт-пистолета и своего глаза. — Осмелишься встретиться с нами лицом к лицу? Осмелишься?"

Орки отступали перед нашей яростью. Но лишь до определённого предела. Они сбились в кучу, затем расхрабрились, когда из прохода выросло нечто колоссальное. Это был гаргант высотой в пятьдесят метров, который подошёл с полей сражений с нашими Титанами.

Хануссен, который сидел за главным орудием, осознал, что подразумевало его присутствие.

— Что случилось с Легио? — спросил он по воксу.

— Это не наша забота, капитан, — отрезал я. — Наша забота — то, что случится вон с той поганью. Уничтожить её!

Хануссен навёл пушку и выстрелил.

Если бы гаргант не прибыл прямиком из другой битвы, наш поступок был бы бессмысленным. Но я мог видеть, что он уже получил серьёзные повреждения. Из его шеи валил дым, и по всей длине его фронтальной брони сбегало вниз что-то вроде линии разлома. Наш снаряд ударил в основание его головы. Хануссен, должно быть, зарядил пушку бронебойным. Взрыва не произошло, и какое-то мгновение казалось, что мы потратили наш выстрел впустую. Гаргант сделал ещё один шаг, затем качнулся вперёд. Его голова соскользнула с плеч и понеслась к земле. Гигант накренился ещё сильнее. Затем тяготение взяло верх, и неспешный поклон внезапно перешёл в падение. Чудовище грохнулось на землю, давя сотни орков и распространяя панику далеко за пределы зоны, затронутой его разрушением. Суеверный ужас разбегался и перед "Оплотом Горделивости". Орки могли видеть, кто ехал на танке, свалившем гарганта с одного выстрела, а в том, что касалось меня, они могли поверить во всё, что угодно.

Моё горло разодрал лающий смешок.

Мы неслись к проходу. Мы карали и забивали. Чем многочисленнее орки, тем больше мы убьём. "Горделивость" вопияла своим гласом правосудия, и хотя ею управлял экипаж из храбрых и умелых людей, я ощущал танк как продолжение собственной воли, он был частью моего тела в такой же степени, как злой глаз и силовые когти. "Горделивость" и я были одним целым, железным наконечником копья, которое вспарывало брюхо оркам.

— А вот ещё с кем поиграть, — протянул Ланнер.

Из ночи впереди возникла ещё одна топталка в компании с боевой крепостью. У орков что, был бесконечный запас этих машин? Я выбросил из головы неуместный вопрос. Мы обязаны прорваться к проходу, так что мы должны уничтожить орочьи сверхтяжи. Только и всего.

— Взять их! — выкрикнул я. Я обращался к экипажу «Гибельного Клинка», но увидел, что пехота вокруг нас тоже бросилась на чудовищ. Я подумал, что орки, возможно, даже испытывают некоторую неуверенность. Мне показалось, что психический гнёт, который сопутствовал их присутствию, уменьшился. А почему бы и нет? Мы свалили гарганта одним выстрелом. Мы были неудержимы.

Затем что-то изменилось. В сражение вступил какой-то новый участник. Я не мог видеть, кто или что это было, но атмосфера битвы наполнилась новым, потрескивающим эмоциональным зарядом. Орки снова бросились на нас. Они ударили с обновлённой решимостью, но не только. Их паника испарилась, сменившись восторженным энтузиазмом в самой его безумной фазе. Эти твари смеялись, точно также как это прежде делал я, но с ужасающим упоением. Та радость, с которой они сражались в битве и убивали без разбора, вернулась к ним с лихвой, и их хохот не ослабевал независимо от того, видели ли они кровавый конец человека или орка.

Топталка рванула вперёд. Она на самом деле рванула. Она потопала к "Горделивости", изрыгая пламя и жирные клубы из своих дымовых труб. Дно долины сотрясалось под чудовищными поршнями её стоп. Эта конструкция была не из тех, что могли двигаться быстро, да она этого и не делала, но наступая вперёд, она мощно наращивала скорость.

— Капитан, — произнёс я в вокс.

— Уже на прицеле, комиссар, — ответил Хануссен. Он выстрелил, попав точно в центр топталки. Но на этот раз броня выдержала, и чудовище продолжало наступать. Топталка выпустила ракету, которая ударила во фронтальную часть «Гибельного Клинка». Верх танка окатило огнём, и я нырнул под ораторскую трибуну. Ланнер не сбавил темпа, и "Горделивость" вынеслась из языков пламени навстречу брошенному вызову.

Произошёл ещё один обмен выстрелами, на этот раз — пушка против пушки, и промахнуться было невозможно. Броня громадин прогнулась, но не уступила. А потом уже не оставалось ни пространства, ни времени. Мне казалось, что тотемная морда топталки ревёт. Я так уж точно, моё лицо едва не разорвалось от подстёгиваемого адреналином крика. Махины врезались друг в друга. Последовал такой удар, что планета должна была разлететься на куски. Гусеницы "Горделивости" въехали вверх по обшивке топталки. Шагоход свёл руки, словно бы собираясь заключить танк в свои объятия. По левому борту заскрежетал цепной кулак. Верхушка его клинка крутила зубьями размером с мою кисть прямо над моей головой. Ночь прочертил фонтан искр. Справа от меня пушка топталки целила в упор в место стыка башни и корпуса.

— Газуй! — заорал Хануссен.

Пушка громыхнула. "Горделивость" и руку топталки окутало взрывом. Меня замотало, как камушек в консервной банке, и мои пальцы выпустили ораторскую трибуну. Я соскользнул вниз по всей длине корпуса и свалился на землю. Я ощущал себя насекомым, которое вот-вот растопчут гиганты.

Я посмотрел вверх, одновременно ковыляя в строну. Взрыв отодрал бортовую броню "Горделивости" и раскромсал руку топталки. Металлические лоскуты от обеих боевых машин перепутались друг с другом, и исполинов сковало намертво в их смертельном танце. Гусеницы «Гибельного Клинка» всё ещё крутились, словно пытаясь свалить топталку на землю, но центр тяжести шагохода располагался настолько низко, что опрокинуть его было невозможно. Башня "Горделивости" была перекошена, орудие смотрело в облака. Спонсонные лазпушки и болтеры замолкли.

Со звенящей головой и всё ещё наполовину оглохший от выстрела, я выкрикнул имя Ланнера в свою вокс-бусину.

— Комиссар, — отозвался его голос, хриплый и напряжённый.

— Вы все живы? — я не мог представить, как такое было возможно.

Они и не были.

— Только я, — прохрипел Ланнер. — И снаряд, готовый отправиться в эту пушку.