Современная американская повесть - Болдуин Джеймс. Страница 25

Позже Элси помогла ей встать, и они вдвоем отправились в клинику. Анна, все такая же невозмутимая с виду, шла рядом с Элси, сжимая в руке сумочку, в которую Джим сунул написанную доктором бумагу. За всю дорогу Элси не удалось вытянуть из Анны ни слова. Но в клинике, где стоял запах гниющего тела и лица искажала боль, она забрала у Элси Бесс, крепко прижала ее к себе и отрывисто и зло проговорила: «Не надо было приносить сюда ребенка, не надо было ее приносить». Всю дорогу до дому, трясясь в трамвае по грязным улицам мимо вонючих домов, она крепко прижимала к груди пронзительно орущего ребенка.

Дома, притиснув к воспаленным грудям подушку, точно так же как перед этим прижимала Бесс, она, полная изнеможения, погрузилась в сон, и в этом сне искаженные болью лица мелькали перед ней нескончаемой чередой.

На кухне Джим говорил миссис Крикши, которая сшивала из брезента непромокаемую накидку:

— Единственный способ как-то сэкономить деньги. Перестанут каждую неделю вычитать на спецодежду из получки — и на том спасибо. Но вы думаете, мне вернут хоть один цент из тех денег, что я уже выложил? Ни единого. Они сказали: у нас тут не контора по сдаче напрокат рабочего оборудования.

Тут он увидел в дверях Анну.

— Анна! Тебе еще нельзя вставать. Что случилось, тебе что-то нужно?

— Дом… Нужно в доме убраться…

— Тебе сейчас в самый раз заниматься уборкой. Иди, ложись.

Анна ответила сомнамбулическим голосом:

— Грязь, так говорится на плакатике. Грязь…

— Не думай об этом. Тебе вставать не велено.

— …источник всех заболеваний. Болезни…

— Она вроде бы как не в себе, — пояснил Джим миссис Крикши. — Пойдем-ка. — Он подошел к жене, но не сразу решился до нее дотронуться. — Ложись в постель. Ты ведь столько крови потеряла.

— Распространение микробов… — Он тронул наконец ее рукой, и Анна отшатнулась. — А, миссис Крикши, — сказала вдруг она самым естественным и сердечным тоном, и опять заговорила словно в трансе: — Ваши дети… подвергаются инфекции… о, эти плакатики…

— Ты больна, ты очень больна. Ну, пойдем же.

— Дом… — Анна стала ломать руки. — В клинике так страшно. Сидят все эти несчастные больные…

— Не нужно волноваться. Залезай под одеяло.

— …все эти несчастные больные и ждут. Каких только на свете нет болезней. А ребеночка туда не нужно было приносить, не нужно было ее брать…

— Говорю тебе, не волнуйся. Натяни как следует одеяло.

Ее руки сжались в кулаки. Она смерила его пронизывающим, злым взглядом; не сказав ни слова, отвернулась.

— Если чего нужно, кликни и все. А теперь спи, слышишь?

Он простоял в комнате до тех пор, пока ему не показалось, что она уснула.

Словно неприкаянный вернулся он на кухню и долго смотрел, как поблескивает в пальцах миссис Крикши иголка, протыкающая жесткую ткань. Ему хотелось бы поговорить с ней насчет Анны, но он не мог собраться с мыслями и не находил нужных слов.

— Вот теперь, я думаю, будет впору, — сказала она наконец, сложила накидку и протянула Джиму. — Примерьте. — Кивнула в сторону спальни: — По-моему, ей становится лучше. Она какая-то равнодушная была. Будьте с ней сейчас поосторожней.

Проснувшись, она долго лежала, пытаясь сообразить, который час. Если дождь нынче и шел, то уже кончился. В солнечном луче, который косо падал из окна, плясали пылинки. Дом казался пустым.

— Элси, Бен! — негромко позвала она.

Никто не ответил. Очень медленно она поднялась с кровати и, осторожно продвигаясь вдоль стены, распахнула дверь в переднюю комнату. Комната была темновата, а с большого, старого фотографического портрета ей улыбнулась очень молодая Анна, державшая на руках грудного малыша — Уилла. Анна сморщилась как от боли. Торопливо закрыла дверь.

Ей не хотелось идти через ванную, но иначе пробраться в кухню она теперь не могла. Под потолком, в закопченном углу, поблескивала паутина. Анна с трудом подняла скалку ослабевшей рукой и смахнула паутину. Одна из мух, еще живая, шевельнула радужным крылышком и зажужжала. В ослепительных лучах послеполуденного солнца кухня казалась заброшенной, пустой. Анна долго всматривалась и наконец разглядела почерневшие картофельные очистки в раковине, грязные тарелки, бутылку прокисшего молока, над которой гудели мухи. Мухи, сказано на плакатике, распространяют микробов. Микробы разносят инфекцию. Уцепившись за стол, стараясь не обращать внимания на мучительную боль в воспаленной груди, Анна отчаянно махала скалкой. Мухи улетели. Инфекция… оградить… ваших детей… Мыло кончилось, зловредная вода норовила ее обрызгать. Она ополоснула тарелки, положила в кастрюлю объедки и картофельные очистки и вынесла во двор. И во дворе никого нет, только Бесс спит в корзине, прикрытая старой шторкой, чтобы не докучали мухи.

Кто-то забыл закрыть крышкой мусорный бачок, и под жужжащим роем мух ползало и копошилось нечто серое. Зловоние резко ударило ей в нос. Анна судорожно глотнула воздух, бросила в бачок мусор вместе с кастрюлей, прихлопнула его крышкой, затем доковыляла до крылечка. Ее все время мутило, но так и не вырвало. Вот не знала, что я такая нежная, сказала она шепотом. Ох ты… Ох ты… Вонь отбросов из бачка смешивалась со зловонием консервного завода.

Ей не давала покоя мысль, что кастрюля осталась в бачке, что она не смогла ее оттуда вынуть. Не очень четко сознавая, что делает, Анна ухватилась за ручку зарешеченной сеткой двери, подтянулась, встала и, пошатываясь, пошла к бачку. Снова лицо ее облепили мухи, снова ее затошнило от вони, но, отвернувшись от бачка и пытаясь не втягивать носом воздух, она упорно нащупывала среди мусора скользкий бок кастрюли.

На этот раз она чудом добралась до крыльца. Руки и ноги у нее дрожали, кости словно размякли, отяжелевшую грудь жгло, нестерпимо жгло. Обессилевшая до предела, она села на ступеньку, прислонилась к сетке головой, закрыла глаза и ждала, когда уймется тошнота и дрожь. Пальцы ее медленно разжались, кастрюля вывалилась из руки.

Было очень тихо. Солнце грело ей плечи, с улицы доносились приглушенные голоса, и звонкий крик разносчика, перекрывая их, звучал тягуче, как старинная песня. Анна тоже негромко запела. Пыхтя, проехал поезд, вдали замер пронзительный гудок паровоза. Она почувствовала дуновение ветра на щеке. Откуда ни возьмись вдруг появился Бен, подбежал к ней и зарылся головой в колени.

— Мамочка, — сказал он.

Она обняла его крепко и все пела, пела.

— Мамочка.

Анна открыла глаза и увидела его дрожащие ресницы, угольную пыль, размазанную по щекам, грязную ранку на пальце, землю, поросшую щетинистой травой, дешевенькую сетчатую шторку, наброшенную на корзину Бесс… А дальше, совсем далеко, белая пена — свадебный венец невесты — на синем, словно море, небе.

Белый свадебный венец. Когда она была девушкой… о, когда она была девушкой… Как непохожа ее жизнь на ту, о которой она когда-то мечтала… Шершавая ранка на пальце Бена царапала ей руку, налетавший временами ветерок приносил тошнотворный запах отбросов. Она снова закрыла глаза, но, когда она на этот раз открыла их, кулаки ее были сжаты, и Бен, которого она так крепко к себе прижимала, вырвался. Она не помнила, произнесла ли это вслух, но в воздухе дрожало: нет! Нет!

Она обернула метлу тряпкой, обмела стены, вычистила унитаз, замочила пеленки и уже наливала воду в лохань для мытья полов, когда пришли миссис Крикши с Мэйзи и Джимми.

— Вы что, уборкой занялись? — спросила миссис Крикши, не веря собственным глазам. — Ложитесь-ка в постель. — Потом заметила упрямое, злобное выражение на внезапно побледневшем лице Анны и добавила уже резче: — В чем дело? Хотите всю жизнь проболеть? Я тут убираюсь каждый день, ухаживаю за вами, на кой мне это, спрашивается, нужно. Сейчас же ложитесь, ясно?

— Належалась уже. Ну, а ты Мисси, — Анна увидела Мэйзи. — Где ты-то пропадала? Подойди-ка поближе. Для тебя тоже работа найдется.

— Меня ждет Аннамэй. — И с вызовом: —Я хочу играть. — Потом, угрюмо отвернувшись: — Папа сказал, ты… опять станешь такая же, если не будешь лежать в постели.