Поворот к лучшему - Аткинсон Кейт. Страница 42

Перед глазами у Глории вдруг встало изуродованное тело брата, завернутое в белые простыни, точно мумия или подарок. Интересно, кому из родителей пришло в голову взять четырнадцатилетнюю девочку в больничный морг посмотреть на мертвого брата, пусть и в аккуратной упаковке.

Джонатан собирался в колледж, получать национальный диплом о высшем образовании, [70] и на лето после школы устроился работать на ткацкую фабрику. В то время в их городке было несколько фабрик, теперь же не осталось ни одной. Некоторые просто снесли, но большинство перестроили в жилые дома или гостиницы, из одной даже сделали картинную галерею, а еще из одной — музей, где бывшие фабричные рабочие демонстрировали публике, каким трудом занимались в прошлом, официально ставшем историей.

За неделю до смерти брат взял Глорию с собой на фабрику. Он гордился, что занимается «настоящим мужским делом». Внутри было вовсе не темно и не наблюдалось ничего сатанинского, как воображала Глория, распевая «Иерусалим» [71] на школьных собраниях. Скорее, фабрика была наполнена светом, а размерами напоминала собор — настоящий гимн производству. В воздухе парили, словно перья, шерстяные ниточки и пушинки. А какой там стоял шум! «Грохот, дребезг, лязг» — потом она написала стихотворение для школьного журнала «в стиле Джерарда Мэнли Хопкинса», [72] надеясь, что это хоть частично исцелит ее горе, но стихи были скверные («белый воздух, рябой от шерсти») и шли из головы, а не от сердца.

Ходили слухи, что по факту смерти Джонатана откроют уголовное дело — на фабрике нарушались все мыслимые правила техники безопасности и охраны труда, — но дальше разговоров дело не пошло, а у родителей Глории не хватило запала настаивать. Ее сестре (она умерла совсем недавно) тогда было двадцать, она произвела фурор, появившись на баптистских похоронах брата в джинсах и черной водолазке. Глорию восхитил этот жест.

Кроме того раза, Глория только однажды была в храме индустриализации, когда ездила с классом в Йорк на кондитерскую фабрику «Раунтриз». Раскрыв рты от восторга, они глазели, как в баках, похожих на медные бетономешалки, крутятся драже «Смартиз», а в упаковочном цехе женщины перевязывают ленточками коробки шоколадных конфет с (ага) нарисованными на них котятами. В конце экскурсии каждому вручили по пакету с разнобойной некондицией, и Глория вернулась домой, триумфально размахивая дюжиной «кит-катов», покалеченных станком, как Джонатан.

Она достала из кармана Грэмова пиджака его телефон. Что там сказала Мэгги Лауден вчера вечером? «Дело сделано, конец? Ты избавился от Глории? Избавился от старой кошелки?» Так вот кто она теперь — старая кошелка? Мэгги Лауден хорошо за сорок, она сама будет старой кошелкой, не успеет и глазом моргнуть.

В телефоне сел аккумулятор (прямо как у его владельца). Костюм не помешало бы отправить в химчистку, но к чему эти хлопоты? Если Грэм умрет, все его костюмы, кроме того, в котором его положат в гроб, отправятся в «Оксфам» [73] на Морнингсайд-роуд. Вот этот вполне подойдет, надо только немного пройтись щеткой и погладить, зачем сдавать в химчистку то, чему все равно гнить в земле?

Она подключила телефон Грэма к зарядному устройству на кухне и сосредоточенно набрала сообщение для Мэгги Лауден: «В тёрсо поговорим завтра г» — едва ли Грэм утрудил бы себя запятыми и заглавными буквами. Потом стерла и написала: «Прости дорогая в тёрсо поговорим завтра г» — и исправила еще раз: «Прости дорогая в тёрсо тут плохо ловит не звони поговорим завтра г».

Что особенно запомнилось Глории, так это то, что в Йорке пахло шоколадом, а в ее родном городе — сажей. Конечно, в «Раунтриз» больше не проводят экскурсии, фабрику купил какой-то транснациональный конгломерат, закрывший ворота и спрятавшийся от посторонних глаз. Теперь, после смерти сестры, только Глория помнила брата. Невероятно, насколько быстро стирается память о человеке. Смерть непобедима.

Она достала из-под раковины пакет с птичьим кормом и насыпала его в миску. Выйдя в сад, она принялась раскидывать зерно по газону и, приманив на свою лужайку птиц со всего Эдинбурга, на краткий миг ощутила себя праведницей.

23

Луиза бесстрастно оглядела лежащий на столе труп. Приходя на вскрытие, она всегда оставляла эмоции за дверью. Во всех этих шоу по ящику полиция и судмедэксперты любят распинаться, что труп — это, мол, не просто тело, а человек. Патологоанатомы вечно разговаривают с покойниками, как с живыми («Кто же это тебя так, милая?»), словно жертва вдруг подскочит и назовет имя и адрес убийцы. Мертвые мертвы, они больше не люди, а только останки навсегда покинувшего этот мир человека. Останки. Она подумала о матери и полезла за «Тик-таком».

В морге было полно завсегдатаев: фотограф, лаборанты, судмедэксперты, двое патологоанатомов — Ноев ковчег спецов по аутопсии. Джим Такер стоял в сторонке — Луиза знала, что его мутит на вскрытиях. Он увидел ее и удивленно нахмурился. Она показала большими пальцами вниз, и он произнес одними губами: «Блин».

Тут ее заметил и Экройд, патологоанатом.

— Ты пропустила столько интересного: желудок, легкие, печень, — сообщил он. Экройд был немного придурок.

Второй, «запасной» патологоанатом приветствовал Луизу кивком и улыбкой. Она его раньше не видела. Только самые заурядные вскрытия проводит один врач, как правило, для освидетельствования требуется два специалиста. Один главный, один в резерве.

— Нил Снедден, — представился он, одарив ее очередной улыбкой.

Можно подумать, они на вечеринке. Он что, с ней флиртует? Над трупом? Мило.

— Вы пришли из-за нее? — спросил он, кивая на женщину на столе.

— Нет, мне нужно переговорить с Джимом — с сержантом Такером.

Вид у мертвой девушки был нездоровый, не просто мертвый, а именно болезненный. Экройд взвесил на ладони ее сердце. Ассистентка (вроде бы ее звали Хедер) ждала рядом, держа наготове, как бейсбольную перчатку, металлический поддон, точно патологоанатом мог в любой момент метнуть в нее органом-другим. Когда сердце было опущено — а не брошено — в лоток, Хедер унесла его и взвесила, как будто собиралась печь из него торт.

Луиза дотронулась тыльной стороной кисти до неподвижной руки девушки. Теплая плоть к холодной. Живое к мертвому. Она на секунду вспомнила мать в похоронной конторе, ее лицо, напоминавшее застывший воск, — лицо Злой Ведьмы Запада. Джим Такер вопросительно поднял бровь, и она жестом позвала его подойти.

Одежда мертвой женщины лежала на скамье; скоро все вещи рассуют по пакетам и отправят экспертам на Хауденхолл-роуд. Лифчик и трусики были с ярлычками «Маталан», но разномастные. Вот почему нужно носить комплекты, напомнила себе Луиза, не на случай незапланированного секса, а на такой вот случай. А не то окажешься на разделочном столе — и все увидят, что ты покупала белье в дешевых магазинах, да еще и не умела сочетать низ с верхом.

— Проститутка, нашли в подворотне на Коберг-стрит. Передозировка. В отделе нравов ее знают, — сказал Джим Такер. — Что случилось? — спросил он, понизив голос.

— Крайтон отклонил иск из-за формальности. Свидетель не явился.

— Ты шутишь? Он мог бы отложить слушание, попросить нас найти свидетеля.

— Мы подадим апелляцию, — сказала Луиза. — Все будет тип-топ.

— Жопа.

— Знаю. — Ее внимание привлекла стопка карточек в чашке Петри на скамейке с одеждой. — Что это?

— Нашли у нее в кармане. Визитки девицы по вызову.

Бледно-розовые, с черными буквами. «Услуги». Номер мобильного телефона. Все, как описывал Джексон Броуди.

— Мы подумали, может, она из какого-нибудь агентства. По номеру ничего выяснить не удалось.

— У нее визитка эскорт-агентства, ты считаешь, она могла работать на улице?