Поворот к лучшему - Аткинсон Кейт. Страница 58

— Я не была замужем. Какой в этом смысл?

Он узнал, что ей нравятся «саабы», что она сделала молниеносную карьеру, очень быстро став инспектором, «шагая по трупам», и что она носит контактные линзы («Вам стоит попробовать»). А потом она вдруг спросила:

— У вас кто-нибудь есть?

И он ответил:

— Джулия. Она актриса.

Он не смог удержаться от извиняющихся ноток в голосе, словно в профессии актрисы было что-то непристойное (хотя зачастую — было). Не спроси его Луиза, упомянул бы он про Джулию? Суровое мужское «нет».

— Она играет в спектакле на Фестивале.

— Какая она?

— Она актриса.

— Вы это уже сказали.

— Знаю, но можно сказать, что в этом она вся и есть. Ну, она маленького роста, жизнерадостная. Обычно.

— С описанием трупов у вас лучше получается.

— Джулию трудно описать. — Он уставился на остатки своего виски, словно увидел там шпаргалку. Описать Джулию было невозможно: чтобы понять ее, нужно было ее знать. — Она похожа… на саму себя.

— Ну, это ведь здорово, верно?

— Да, думаю так.

Но ему казалось, что все было как раз наоборот. В том-то все и дело. Влюбляешься в женщину за ее неповторимость, а потом хочешь ее изменить.

Луиза нравилась ему за упрямство, цинизм и самоуверенность, но дайте им пару месяцев, и именно эти ее качества будут его бесить. «Дайте им пару месяцев» — о чем это он?

— Что ж, спасибо за коктейль, — резко сказала Луиза, вставая и надевая жакет. — Мне пора.

Он бы помог ей с жакетом, но не знал, понравится ли ей это. Но дверь он ей открыл. Мать накрепко вбила в него манеры, в основном с помощью подзатыльников. «Всегда придерживай дверь, всегда предлагай свое место. Джентльмен никогда не позволит леди идти с внешней стороны тротуара». Она выросла на задворках Ирландии, где даже не было тротуаров, но не хотела, чтобы ее сыновья стали такими же, как их отец. Он никак не мог понять это правило с тротуаром. («Это чтобы ты умер первым, если лошади вдруг понесут и экипаж заденет прохожих», — объяснила ему Джулия.)

Он проводил Луизу до центральной улицы, и чем дальше они шли, тем больше им встречалось гуляк, не считая обычной публики — глотателей огня, жонглеров, велосипедистов на одном колесе или всех трех в одном. Парень на одноколесном велосипеде жонглировал пылающими факелами, в прямом смысле балансируя на грани возможного. Женщина притворялась живой статуей Марии-Антуанетты. Разве женщинам подходит такая работа? А мужчинам, если на то пошло? Каково бы ему было, если бы Марли выросла и заявила, что хочет зарабатывать чем-то подобным?

— Ну, не знаю, — сказала Луиза Монро. — Целый день бездельничать, может, у меня и получилось бы.

— Поверьте, на деле это совсем не так привлекательно.

Они неловко помялись на тротуаре у перекрестка, словно не могли решить, как именно распрощаться. На секунду Джексону показалось, что она собирается поцеловать его в щеку, и одна его половина замерла в предвкушении, а вторая — в ужасе, «хороший» Джексон повздорил с «плохим». Но она сказала только:

— Хорошо. Я дам вам знать, если что-нибудь появится.

— Что-нибудь?

— Ваша девушка.

«Его» мертвая девушка, подумал он. Она принадлежала ему, к худу ли, к добру ли, но она больше никому не была нужна, никто даже не хотел признавать ее существование.

— Спокойной ночи, — сказала она.

— Вы ведь не захотите пойти в цирк?

31

В «Четырех кланах» Мартина поселили в другом номере. Он лежал на кровати, пытаясь вздремнуть. Его тело обессилело от усталости, но мозг, судя по всему, обнаружил подпольную фабрику по производству амфетамина и глотал колеса пачками. Напротив кровати висела репродукция с изображением Бёрка и Хейра, [97] радостно откапывающих труп, — достойно ведьмы на костре из его предыдущего номера. Он сел и вывернул шею — увидеть, что висит над кроватью. Битва при Флоддене, [98] избиение шотландцев в полном разгаре. Еще сутки назад он даже не подозревал о существовании «Четырех кланов», теперь же вся его жизнь сосредоточилась в этих клетчатых стенах. Шотландская клетка выносила ему мозг.

Он включил телевизор и попал на вечерний выпуск шотландских новостей. «Комик Ричард Моут… забит до смерти… в доме у писателя-детективщика Алекса Блейка… ранее невероятное недоразумение… отшельник Алекс Блейк, чье настоящее имя… лотианская полиция ищет свидетелей убийства… в районе Мёрчистон в Эдинбурге». Он выключил телевизор.

У него не было с собой ни книг, ни ноутбука, поэтому он не мог ни читать, ни писать. Мартин никогда не задумывался, насколько эти два вида деятельности вошли в его жизнь. А если бы он ослеп или оглох? Или и то и другое сразу? У слепых есть собаки-поводыри — ложка меда в бочке дегтя, услужливые лабрадоры и благородные немецкие овчарки, заменяющие им глаза. Наверное, глухим тоже полагается собака, но как именно они заменяют им слух, Мартин не знал. Наверное, все время тянут хозяина за рукав, глубокомысленно озираясь по сторонам.

У него зачирикал телефон, и в трубку проник густой дублинский акцент его агента.

— Мартин, ты умер? — спросила она. — Или не умер? Пожалуйста, определись поскорее, потому что меня закидывают вопросами.

— Не умер, — ответил Мартин. — По телевизору сказали, что я — отшельник. Почему? Я не отшельник, не отшельник!

— Ну, Мартин, нельзя сказать, что у тебя много друзей. — Мелани понизила голос, словно в комнате с ней были посторонние. — Ты его убил? Ты убил Ричарда Моута? Я всегда говорила, что мало рекламы — это плохая реклама, но убийство — это черта, которую переступать нельзя. Ты меня понимаешь?

— Зачем бы я стал убивать Ричарда Моута? Откуда ты это взяла?

— Где ты был в момент убийства?

— В отеле.

— С женщиной? — В ее голосе послышалось удивление.

— Нет, с мужчиной.

Какими словами это ни скажи, все равно выйдет скверно. Он даже представить не мог, как бы она отреагировала, упомяни он о пистолете. Пистолет стал постыдным секретом, который он всюду носил с собой. Он должен был сказать о нем полиции, наплевать на их недоверчивость, но ночь в компании вооруженного киллера была бы плохим алиби.

— Боже! У тебя есть адвокат? — Она выдержала приличествующую случаю паузу. — Как идет книга?

Она действительно считает, что он способен писать в таких обстоятельствах? В его в доме убили человека, убили его знакомого. Его мозги разбросаны по кофейному столику.

— Это как антидот, — пояснила она, — искусство может быть антидотом жизни.

Только вот Нина Райли — не искусство. «Берти, а здесь шикарно, нам нужно чаще ездить в круизы. Теперь осталось только доказать, что наш домушник — это Мод Элфинстон, а в ее свидетельстве о рождении написано „Малькольм Элфинстон“». Полное дерьмо!

— Мартин, ты еще там? Ты помнишь про завтрашний Книжный фестиваль? Хочешь, я приду для моральной поддержки?

— Нет. Я откажусь.

— На тебя много народу придет.

— Именно поэтому я и собираюсь отказаться.

Он отложил телефон и снова уставился в потолок.

В желудке у Мартина звенела пустота — он ничего не ел со вчерашнего дня, если не считать пакетика шоколадных драже, которыми он поделился с Клэр в полицейской машине. Большую часть дня его тошнило, и причины были самые разные — то мучительное похмелье с утра пораньше, то кровь, запекшаяся и не очень, которая осквернила его милый дом, то лицо Ричарда Моута, превратившееся в маску зомби, — но теперь он вдруг почувствовал зверский голод. Он с удовольствием съел бы настоящий ланч: яйцо-пашот с оранжевым желтком на горячем промасленном тосте. А рядом на столе большой фарфоровый чайник чая и круглый торт — генуэзский с вишнями или из грецких орехов, с глазурью. И его жена тихо вяжет где-нибудь в уголке.

Может, его и поселили в другой номер, но в мини-баре по-прежнему не было ничего съедобного. При виде притаившейся внутри банки «Айрн-брю» его замутило. Ему хотелось домой. Ему хотелось войти в свой дом, заползти в постель, натянуть на голову одеяло и прогнать весь этот кошмар, но кошмар никогда не кончится, потому что это его наказание. И оно будет длиться до тех пор, пока вся его жизнь не распадется на кусочки и кусочки эти не будут расплющены катком, чтобы уже никто не мог собрать его обратно. Только что он был полноправным членом общества, но с одним ударом часов превратился в изгоя. Понадобилась самая малость. Вычерченная битой дуга, тарелка борща и девушка, снимающая с волос шарф.