Дела житейские - Макмиллан Терри. Страница 25

Выходя, он нагнул голову. Мать помахала рукой, это означало, что она прощается. Я захлопнул за ними дверь и не стал провожать их вниз.

Я вез тачку с кирпичами, когда ко мне подошел прораб.

— Брось эти кирпичи, сынок.

Я поставил тачку и снял рукавицы:

— Что случилось?

— Да тут каменщики и бетонщики бузят из-за контрактов. Какие-то там пункты. Мы палец о палец не ударим, пока все не выяснится. Бумажная волокита.

— Ну и когда же мы начнем работать?

— Откуда мне знать. Может, сегодня, может, через неделю, может, через две. Что тут скажешь. Я свяжусь с парнем из „Сбывшейся мечты": он даст вам знать, когда выходить. А сейчас по домам. Отсыпайся несколько дней. Не вставай под „Доброе утро, Америка". — И он загоготал. Это, видите ли, шутка.

Спи допоздна. Вот так так. Я отправился в подсобку сменить ботинки. Там уже было двое наших парней из „Мечты".

— Это они нам мозги пудрят, — сказал один.

— Что ты мне об этом рассказываешь, — откликнулся я. — И говорят еще, что негры не хотят работать. Когда-нибудь я все им выложу начистоту, пусть поцелуют меня в задницу.

— А вы что, не знаете, в чем дело? — спросил второй.

— А в чем?

Тот только покачал головой.

— Нас купили с потрохами, а потом продали.

— Да что ты тянешь резину? — взорвался я, уже догадываясь, что к чему.

— Пошевелите мозгами, братцы! Кого вышибли? Нас. Черномазых. Они тебе лапшу на уши вешают насчет какого-то контракта, так это все — дерьмо собачье. „Мечта" сунула сюда слишком много таких, как мы. Вот они и бесятся, потому что мы стоим им кучу денег. Какого хрена платить нам по двенадцать-четырнадцать баксов в час, когда только свистни, и набегут „мокрые спины", китаезы и поляки. Они ни читать, ни писать не умеют, но за пять-шесть баксов в час готовы вкалывать. И еще счастливы будут! Ты об этом подумал?

Что на это скажешь? Вот из-за этой подлянки и хочется иногда убить кого-нибудь. Потому что чувствуешь себя совершенно бессильным. И главное, ничего с этим не поделаешь, никогда ничего не докажешь. Я швырнул рабочие бутсы и надел кроссовки.

— Черномазому нечего выпендриваться, не так ли, старина? — сплюнул второй, выходя из подсобки, и со всей силы хлопнул дверью, так что подсобка задрожала.

Если бы я мог делать что-нибудь еще и получать за это такие же деньги, видит Бог, я бы не задумался ни на секунду. Но главное, что у меня есть — это физическая сила, а чтобы таскать кирпичи или рыть котлован, диплом колледжа не нужен. Нужно только одно — крепкие мускулы. Мне кажется, я слышу, как они переговариваются:

— О, этот ниггер настоящий Поль Беньян. Давайте возьмем его.

Я натянул бейсбольную шапочку, бросил парню „пока!" и вышел. В метро, казалось, были одни черные, злые на весь мир. Я, наверное, ничем от них не отличался.

О, Господи! В следующую пятницу у Зоры день рождения. Конечно, я дал ей деньги на пианино, но я еще ни копейки не давал на еду, не говоря уж об оплате квартиры. Я должен был помочь ей с этим пианино. Она теперь каждый вечер занималась. Вот что значит любить свое дело. А вот я люблю слушать ее пение. Будто каждый вечер дома концерт. Я бы хотел сказать, что мы живем вместе, но пока это неофициально. Вообще пора что-то предпринимать: смешно платить за комнату, где я почти не бываю.

Мне очень хотелось купить ей что-то хорошее на день рождения. Не какую-нибудь дешевку, ведь она прекрасно разбирается в вещах. Вынув из кармана все свои деньги, я насчитал восемнадцать долларов. Что, скажите пожалуйста, может купить мужчина на эти гроши? Но я не хотел закрывать свой счет в банке, во всяком случае сейчас. Черт побери! А я-то надеялся в пятницу положить в банк еще немного денег. За фантазии денег не платят, это уж как пить дать.

Вместо того, чтобы ехать домой, то есть к Зоре, я решил отправиться в „Наконец свободен", контору вроде „Мечты", но передумал. Была уже четверть девятого, а если ты действительно хочешь найти работу, туда надо приехать хотя бы к семи, чтобы попасть в команду. Черт! Зора уже наверняка ушла. Как я понял, уроки требуют большой подготовки. Я знаю одно: замечательно, если женщина, с которой ты связан, занята чем-то настоящим, а не повседневной мурой. Да, что ни говори, а будущее ее строится на твердом фундаменте.

Ну, а я?

Что-то надо делать, но что? Выйдя из метро, я пошел бродить по улочкам, куря одну сигарету за другой, но легче мне не становилось. Зайдя в винный магазин, я купил полпинты, одним словом, „Джека Дэниэла". Душа чего-то просила. Я продолжал шататься, время от времени прикладываясь к бутылке. У меня не было никакого выбора. Свернув на свою улицу, я вошел в дом и стал подниматься по лестнице. Из комнаты Лаки доносилась музыка, и я постучал к нему.

— Что надо, дружище? — спросил он, выглядывая из-за двери.

— Да ничего, старина. У тебя что?

— Маленькая компания, — ответил он и подмигнул.

— Извини, что помешал, старина. До скорого!

Я поднялся к себе и опустошил бутылку. Я все еще не мог успокоиться, и мне совсем не хотелось торчать здесь, размышлять о том, в каком дерьме я оказался; поэтому я спустился вниз и взял еще бутылку. Вернувшись к себе, я решил, что лучше отсюда свалить, и отправился к Зоре. У меня были свои ключи. Я сел на темно-красный диван и оглядел комнату: здесь все было как на картинке в женском журнале. Все красиво и все на своем месте, кроме меня. Кого я вожу за нос? Я сюда не вписываюсь. Здесь ничего мне не принадлежит. И мне некуда даже приткнуться со своими деревяшками.

Я стоял посреди комнаты, уже основательно набравшись. Лучше мне ни к чему тут не притрагиваться. Я боялся что-нибудь сломать, разнести в щепки, разгромить, разбить на мелкие кусочки. Не надо было и заходить сюда. Во всяком случае, не переступать порога, где я обычно оставляю свои рабочие бутсы, приходя домой. Иногда я сбрасываю там даже джинсы, заляпанные грязью и покрытые пылью.

Я прикончил бутылку, снял одежду, принял душ и лег поперек Зориной кровати. От подушек пахло Зорой, и я уткнулся в них носом. Я, очевидно, заснул, но, проснувшись, понял, как не хочу, чтобы она застала меня здесь, когда придет. Тяжело сказать ей, что меня выбросили с работы, вдруг она подумает, что это в порядке вещей. Зачем мне, чтобы она так думала, даже если это и правда. Что за проклятье, женщина надеется, что ей наконец, повезло, а на поверку выходит, что одни проколы и неприятности.

Я пришел в себя у входа в метро. Все полетело к чертям. Тут я решил позвонить своей сестре Дарлин. Я не видел ее, наверное, с год, и она, конечно, удивится, услышав мой голос. Она выходит из дома только на работу, в школу, в бакалею или винную лавку. Телефон долго не отвечал, но наконец она сняла трубку.

— Как делишки, лютик?

— Фрэнклин? — откликнулась она своим обычным унылым голосом.

— А ты знаешь еще кого-нибудь с таким бодрым голосом, как у твоего братишки?

— Ради Бога, Фрэнклин, — протянула она все так же бесцветно.

— Что поделываем?

— Да ничего особенного, — сухо ответила она. Иногда она вгоняет меня в тоску; какого дьявола я вообще поднимаю трубку, звоню или тащусь в этот дурацкий Бронкс, чтобы повидать ее, ума не приложу. Может, потому, что она единственное, что у меня есть на свете, кроме Зоры?

— Я хочу заскочить к тебе. Ты что, пьешь?

— Да как обычно, Фрэнклин. Я прибавила килограмм пять, дома у меня разгром, но ты приезжай, только не учи меня жить. Можешь захватить дрель и отвертку? Я уж целый год жду, когда ты позвонишь; мне надо, чтобы ты с электричеством разобрался.

— А разве господин, как его там, не может этого сделать, или все уже в прошлом?

— В прошлом.

— Ладно, только мне сейчас неохота за инструментами возвращаться, я уже в метро. Но если у тебя найдется несколько лишних долларов, я по дороге заскочу в какой-нибудь магазинчик и куплю отвертку и недорогую дрель.