Морские люди (СИ) - Григорьев Юрий Гаврилович. Страница 15

— Иваныч засек вас. Ты давай сейчас к молодому, нечего ему прохлаждаться, понял?

А Петрусенко не спеша шагал к остановке. Там уже вовсю штурмовали крытый брезентовым чехлом ЗИЛ, невесть кем и за что названный автобусом. Впрочем, выдержки у Петра Ивановича хватило лишь до КПП. Сразу за воротами он развил предельную скорость, благо с корабля этот участок дороги не просматривался и попытался влететь в толпу наподобие снаряда.

Прием не получился. Тогда главный боцман большого противолодочного корабля сжался в комок и стал протискиваться вперед, активно работая локтями. Фу-у, этот маневр удался, правда не сразу, но главное было сделано, он оказался на деревянной скамейке в кузове, то есть в автобусе.

В гарнизон ехали как всегда весело, с шутками-прибаутками. Рыжий, разбитной лейтенант травил очередную байку:

— Подхожу я, значит, к дому, а навстречу жена нашего командира группы: «Где мой Шурик?» И так это требовательно смотрит на меня. Вот сейчас предоставьте ей дорогого муженька и все тут. А я, дай, думаю, подшучу и в ответ: «Как, Танечка, ты еще ничего не знаешь? Его сегодня утром на гауптвахту посадили!» «За что?» «Он из-за лишнего наряда со старпомом подрался. Теперь, наверное, судить будут Шурика твоего. Ты бы ему хоть поесть отнесла, парень весь день голодный сидит». Эх, как побежала она! А я за ней!

— Куда?

— Ну, она на гауптвахту своего Шурика выручать дорогого, а я за ней вдогонку, чтобы объяснить, что пошутил.

Брезентовый тент автомашины чуть не лопнул от раздавшегося дружного хохота.

— Догнал?

— Да нет, наверное. Я эту Татьяну знаю. Она по утрам кроссы бегает.

Лейтенант в ответ на это с готовностью показал старые следы ногтей на щеке:

— Парни, догнал я ее, честное слово!

Друг его, тот самый Шурик простодушно удивился:

— Иди ты, Вася. Мне никто ничего такого не рассказывал. Вот я спрошу у нее сегодня.

Его слова вызвали новую бурю восторга. Моментально посыпались догадки, касающиеся столь непонятной скрытности дорогой половины. К общему хору лейтенант Вася добавил:

— Спрашивают не у жены, а у соседки.

Петрусенко смеялся вместе со всеми, ему было легко и просто среди таких же крепких, здоровых мужчин, немного опьяненных предвкушением полузабытых ощущений, воспринимающих каждый сход с корабля как праздник души и тела.

Машина катила по неровно уложенным бетонным плитам, громыхая на стыках и трещинах. В свое время командование стройбатовцев-дорожников получило за сверхрекордные сроки награды и денежные премии, да и направило удалых своих подчиненных благоустраивать другие места, а у гарнизонного начальства через несколько месяцев глаза на лоб полезли. В целях экономии, а, скорей всего, из-за профессиональной вредности строители отсыпали чересчур тонкий слой гравийной подушки, плиты продавили ее и почва вздыбила новенькую дорогу. Дело до ремонта не дошло, да и стыдно, наверное, было просить у флота денег для этой, пусть необходимой операции, если чернила на победных рапортах еще не успели высохнуть.

Когда ЗИЛ остановился на площадке в центре гарнизона, Петр Иванович даже пожалел, что приехали так быстро.

Жил он на окраине в стандартной пятиэтажке завозного силикатного кирпича, похожей на несколько десятков таких же домов, раскиданных между пологими сопками. Как и повсюду, в гарнизоне квартир не хватало, поэтому двухкомнатные секции выделялись на две семьи, трех-, естественно — на три. Старший мичман Петрусенко был старожилом гарнизона и, естественно, квартиру имел, как здесь говорили, на «две хозяйки». Хорошо бы отдельную, да Петра Ивановича и Аннушку это не смущало. А что? Так даже веселей, есть с кем перекинуться на кухне словом-другим.

В гарнизоне было всего две улицы. Вдоль них росли дальневосточные чернокорые березки с однообразно выгнутыми ветвями. В этой природной трубе меж сопок дули до того сильные ветры, что даже в спокойную погоду крона хилой растительности не выпрямлялась, она как бы застыла навсегда в едином испуге. За двенадцать лет, проведенные Петром Ивановичем в этом отдаленном военно-морском гарнизоне ни одно деревце не прибавило в росте. Первое время он считал, что виноват скальный грунт, лишь чуть-чуть прикрытый глиной. Позже понял, что местная черная, или каменная береза никогда не поравняется с белокорой красавицей ни в росте, ни в красоте. Порода не та.

А вот люди, призванные из различных уголков страны прижились, они несли службу, их жены рожали детей и все считали не отмеченный ни на одной карте городок ли, просто большой поселок своим и любили его и даже скучали будучи в отпусках, а вид здешней растительности после некоторого навыка ласкал их взор как березы среднерусской полосы.

Петр Иванович бодро вышагивал по деревянному тротуару, с удовольствием посматривая по сторонам. На душе было очень хорошо. Ему казалось, что он даже чувствует аромат разогретой листвы. Этого не могло быть, просто память с детства хранила густой дух березовых рощ и поэтому обманывала положительно настроенного человека. Какое уж там обоняние у годами живущих в запахе железа, сурика и перегретого пара.

В городке было по-летнему шумно. Громко кричали воробьи. Детвора азартно гоняла футбольный мяч. У подъездов оживленно судачили молодые мамаши, каждая при коляске. Как и во всех гарнизонах, здесь преобладали женщины и дети. Мужчины несли службу.

Кое-кто из играющих, беседующих, прогуливающихся и просто сидящих на лавочках мельком бросал взгляд на старшего мичмана. Делалось это чисто автоматически, сознание тут же отмечало — это не наш отец — и люди столь же автоматически возвращались к прерванному занятию.

У магазина толпилась горластая очередь. Прямо с крыльца продавали кефир, продукт для местных покупателей скорее экзотический, чем обычная «молочка». В плотном гуле голосов слышались отдельные выкрики вроде: «Вторую очередь не занимать, всем не хватит», «Почему вы не даете мне для двойняшек в два раза больше?». Он постоял, подумал о том, что неплохо бы сейчас выпить кружку холодного кефирчика, но занимать очередь не стал. Эта песня растянулась бы часа на полтора, а то и больше.

Сразу за магазином на небольшом пустыре стайка мальчишек гоняла мяч. Среди юных футболистов Петр Иванович увидел сына, окликнул его:

— Сережа!

Белоголовый, разгоряченный игрой Сережа готовился врезать в ворота верный гол, оставалось всего ничего, он уже ворвался на штрафную площадку. Услышав отца, Петрусенко-младший с не меньшим энтузиазмом завопил: «Ура! Папа пришел!»

Отцу не посчастливилось увидеть триумф сына-футболиста. Сережа оставил мяч и помчался навстречу. Его место занял пацан из стоявших на подхвате, игра продолжилась. Сережа, вспотевший, грязный повис у отца на шее. При этом мордашка его светилась неподдельным счастьем. Боцман деланно строго спросил:

— Это что за телячьи нежности? Живешь тут у мамы под крылышком, понимаешь, и совсем девчонкой стал?

— Ну, тоже мне, папа. Сразу за нотации. Мы с мамой ждем-ждем тебя.

— Как ты ждешь, я вижу. Из мамы служанку сделал, наверное, здоровый ты лоб.

«Здоровый лоб» двенадцати лет от роду, тонкорукий, тонконогий и прогонистый, как лозинка, посмотрел на Петра Ивановича Аннушкиными глазами цвета синего моря:

— Нет, я ей помогаю, когда время есть… А чего она не разрешает мне готовить? Пылесосить, посуду мыть, полы — это я, а вот борщ варить не дает.

— Ты почему таким хитрым растешь? Хитрым и вдобавок хилым. Еловая твоя голова, я тебя где, на кухне встретил или…

— Или, папа, или. Ух ты, я тебе рубашку замарал.

Петр Иванович остановился, шлепнул сына по тощей заднице:

— Брюки тоже. Слазь, говорю, человек два уха, приехали. На пятый этаж не потащу, дураков нет.

Сережка первым, через две ступени взлетел по лестничной площадке, нетерпеливо забарабанил в дверь и радостно завопил:

— Большой сбор! Свистать всех наверх! Папа на горизонте!

В глубине квартиры послышались торопливые шаги, в дверном замке щелкнуло. Сережка быстро, в темпе, такими же прыжками помчался обратно к друзьям, пообещав быть к ужину. Дверь широко распахнулась, жена Петра Ивановича Аннушка всплеснула пухленькими своими ручками: