Морские люди (СИ) - Григорьев Юрий Гаврилович. Страница 18

— Ты бы, Игорь, когда-нибудь взял, да и выступил перед всем кораблем. А что?

Рассказал бы ребятам…

— Скрипки нет. Дома. Без нее что за разговор.

Зверев издевательски захихикал:

— Ну и не болтай языком почем зря. Говорю же, вычитал все это в каком-то журнале, а нам сидит мозги пудрит, корчит из себя музыканта, цену себе набивает. Не люблю, понимаешь, когда выделываются все, кому не лень. Ты хоть знаешь, как эту самую скрипку в руках держать, Коняшка?

Гоча неодобрительно посмотрел на него:

— Не тот случай, дорогой, успокойся. Какой резон Игорю врать, сам посуди. А что скрипки нет, так не таскать же ее по кораблям. Вещь нежная, наверное еще и дорогая, пусть лежит у него в квартире. Это тебе не гитара. Ты вот что, ты, если хочешь, иди в кубрик, ага? Там тебе и на гитаре сбацают и споют все, что душа просит.

— Мои друзья удивлялись, почему я пошел служить. Чего там только ни говорили, они же тоже, как вы считаете, маменькины сынки. Да наплевать, мне нужно было увидеть мир, чтобы потом все свои впечатления выразить в такой, знаете, симфонии. Жаль, решение не брать с собой скрипку было неправильным. Она бы, наоборот, очень даже пригодилась.

Виктор понял, что лопухнулся насчет Коняшки и с наивным любопытством уставился на невзрачного первогодка. Выходит, он из настоящих, из тех музыкантов, которые исполняют эту их классику. Гоча врать не будет. Сказать по правде, вчерашний тракторист видел музыкантов только по телевизору. А тут вот он, взаправдашний скрипач, классику играет, то есть исполняет, оказывается так надо говорить. Ну дела. Да еще музыку собирается сочинять. Как можно безразличней, Зверев произнес:

— Шуток не понимаешь, батоно…

В ответ на уважаемое в Грузии обращение, которое часто применяется только к мужчинам, Гоча самым изысканным жестом приложил руку к груди и с улыбкой продолжал:

— Что там Вивальди, Бах, слушай, Моцарт с Паганини. Мура все это, Витек. Гитара — вот вещь. Или, еще лучше, вокально-инструментальный ансамбль помодней.

Игорь поправил:

— Рок-группа.

— Все равно. Главное, чтобы громко было и не по-русски орали.

Силагадзе поднялся, сделал несколько резких танцевальных движений, покивал в такт воображаемому сопровождению, прикрыл глаза:

— Трум, ту-ту, бац-бац-чух!

Игорь с беспокойством поерзал. Они сидят, разговаривают, приятно проводят время, а дело до конца не доведено, кранец все еще не готов. Гоча взялся было помочь, показать как это делается, до вот появился дежурный боцман, начался треп, и конца ему не видно.

Молодому боцману хотелось взять свайку и продолжить работу самому, но как это сделать, вдруг Силагадзе обидится. Первоначальную работу Игоря он забраковал категорически, переплетать начал по-новому. В принципе, ничего сложного в этой боцманской науке не оказалось, оставшиеся несколько рядов можно бы доплести самому. Свайка и кранец лежат рядом, стоит только руку протянуть. Пусть Гоча продолжает дурачиться, решил он и потянулся за пеньковым концом.

Тот заметил его движение и беспечно махнул рукой:

— Оставь, я сейчас сам доделаю.

Вмешался Зверев:

— Как это ты сам доделаешь?

Он помрачнел, перевел взгляд с Силагадзе на Конева. Новичку выражение лица Зверева ничего доброго не предвещало.

Ураган не замедлил разразиться:

— Как, салага, не успел появиться на корабле, а уже обзавелся прислугой? Дома, значит, мамочка следила за тем, чтобы сынок пальчики свои музыкальные не утрудил, а здесь Гоча, в это самое, в меценатство ударился. Оборзел, молодой, надо ставить тебя на место, иначе очень рано служба медом покажется.

Конев не мигая смотрел на вызверившегося матроса. У того налились кровью глаза, на шее вспухли синие вены. А вдруг он распустит руки, подумал Игорь, быстро схватил инструмент, придвинул кранец.

Зверев пробурчал:

— То-то. Знай, музыкант, кто есть кто. Это тебе не на гражданке. А ты, Гоча, не поважай Коняшку, понял?

Гоча неодобрительно покачал головой, хотел что-то сказать, махнул рукой, оделся и ушел в кубрик. На баке никого, кроме них не осталось.

— Вот так! Здесь военная служба, а не маменькины пирожки. В следующий раз в зубы заработаешь, если лениться будешь. Ишь, это, нарисовался на корабле интеллигентишко. А ну, взял свайку, сказал!

Он посмотрел, как управляется Коняшка, потом, как бы ненароком зевнул:

— Охо-хо, что-то спать захотелось. Ты вот что, слушай сюда внимательно, фрайер. Я пойду прилягу в баталерке, а твоя задача будет следующая. Как только по трансляции вызовут дежурного боцмана, сразу лети ко мне. Понял? Значит, доплетешь кранец, уберешь здесь все за собой как следует и топай в кубрик, слушать трансляцию. Если прозеваешь, то лучше не попадайся на глаза, я из тебя точно струны для скрипки с оркестром сделаю. Усек, спрашиваю?

Настроение у Виктора опять улучшилось. Он сунул руки в карманы и небрежной походкой направился в баталерку. По палубе ступал так, что любой человек безошибочно узнал бы в нем утомленного длительной службой морского волка.

— Правильно я припугнул Коняшку, службы не знает, — размышлял он. — Без этого с салагами никак. Для пользы дела это не вредно, пусть не выпендривается.

Игорь доплел кранец, полюбовался аккуратными пеньковыми рядами, причем сделанное им нисколько не отличалось от Гочиной работы, отволок его на штатное место, потом остановился у лееров.

Солнце клонилось к закату, мелкая рябь дробила отраженные волнами его лучи и казалось, будто кто-то щедро сыпанул за борт серебряные монетки. Они переливались и издавали тонкий мелодичный звон. Море влажно дышало, воздух был до того прозрачен, что ясно просматривалась выпуклая линия горизонта, разделяющая темно-синюю воду и бледно-голубой небосклон.

Спокойную эту картину дополняли белоснежные чайки, но их неприятный крик похожий на визгливые возгласы базарных торговок, вносил диссонанс в картину летнего вечера.

Таким же ненужным казался молодому матросу грубый тон Зверева.

Понятно, воинская служба требует порядка, строгость необходима, но она должна быть оправданной и уж во всяком случае без напряжения голосовых связок и угроз физической расправой всегда можно обойтись. Если человек по неопытности допустил ошибку, что-то из-за необученности сделал не так, то сказать об этом следовало бы спокойным тоном, а еще лучше помочь практически, как сделал Гоча.

— Ну все, этот теперь от меня не отвяжется, заездит, — тоскливо подумал новичок. — И никто не заступится, даже Гоча. А что я сам могу поделать? Зверев парень хулиганистый, да и намного крепче меня, один на один с ним ничего не сделаешь. Остается выполнять его приказания. Одним словом — терпеть.

А как иначе мог он расценить распоряжение такого же как он матроса караулить его сон лишь потому, что тот служит дольше.

В кубрик Конев спускаться не стал, на шкафуте возле офицерского коридора слышимость тоже была хорошая. Тем более в кубрике сейчас Гоча, он обязательно расспросит в чем дело и что из этого получится, неизвестно. Не хватало, чтобы из-за него начались разборки. Лучше оставаться на верхней палубе, здесь тихо, красиво.

Обаяние дальневосточной диковатой природы бросилось сразу, еще на аэродроме, когда он вместе с другими призывниками спускался по трапу с самолета. Очарование усилилось здесь, в этой глухой, далекой от цивилизации бухте. Коневу полюбись сопки, море, он мог подолгу стоять на палубе, настроив душу в лад с мягкими угасающими красками дня. В такие минуты легкая грустная нота одиноко звучала в сердце, хотелось еще и еще продлить это состояние, как-то выразить его, поэтому он не раз пожалел, что оставил скрипку в своей московской квартире. Ах, как выразило бы рождающиеся чувства пение любимого инструмента, какие прекрасные звуки хранили в себе скалистые берега, море и глядящееся в него небо. В тот миг, когда солнце исчезало за горизонтом, на стоящих поблизости кораблях первого ранга горнисты играли «Зарю». Тягучие ее переливы усиливали томление, заставляли переживать это необычное и, до покалывания между лопаток, приятное состояние единства с природой.