До ее смерти осталось сто дней (СИ) - "Mia_Levis". Страница 34

***

Письмо Гермионы Грейнджер пришло не вовремя. Хотя Альбус Дамблдор свыкся с тем, что эта девочка очень многое делает не тогда и не так, как необходимо. Идеалистка до мозга костей, она то ли в силу своего юного возраста, то ли из-за какой-то патологической веры в высшее добро и вселенскую справедливость не хотела, а, быть может, просто не была способна понять, что далеко не все в мире - особенно в магическом мире! - подвластно желаниям и благим намерениям! Иногда из двух зол приходится выбирать меньшее, жертвовать сотнями, чтобы спасти тысячи, отдавать на заклание невинных агнцев, чтобы этой кровью оправдать существование серой массы большинства. И убедить ее тоже не удавалось - упрямая, несгибаемая, она видела только черное и белое, не замечала полутонов.

Письмо, правда, в этот раз было не совсем обычным. Тревожное. Конечно, и раньше ее послания были в разной степени пронизаны волнением и опасением, но так явственно это чувствовалось впервые. Гермиона Грейнджер нервничала, об этом свидетельствовали и немного скачущие буквы обычно аккуратного почерка, и смятая бумага, будто письмо не единожды перечитывали, прежде чем отправить. Альбус наконец-то отложил его, задумчиво поглаживая длинную седую бороду. Усталость, накопившаяся за долгие годы - еще со времен смерти Лили и Джеймса Поттеров - тяжким бременем лежала на плечах Дамблдора. Усталость, а еще вина. Слишком много сейчас ему приходилось лгать для того, чтобы тогда, когда будет необходимо, именно Гарри одержал победу. Слишком уж была высока цена поражения для всего магического мира. А значит, нужно было до конца делать все возможное, чтобы исход войны был благополучен. Даже если придется пожертвовать чьими-то жизнями.

Профессор Дамблдор вздохнул, медленно надел очки и, взяв пергамент и чернила, принялся за написание ответа для Гермионы Грейнджер.

***

- Малфой, ты хочешь что-то сказать? - не сдержав тяжелого вздоха, поинтересовалась Гермиона. За окном стремительно сгущались сумерки, стоило бы зажечь свечи, но в глубоком кресле было так уютно и спокойно, так не хотелось разрушать эту хрупкую иллюзию защищенности, что Грейнджер не решалась пошевелиться, хотя различать мелкие буквы в учебнике становилось все сложнее. Но не это ее раздражало. Малфой. Он пялился. Вот уже несколько часов, как он пришел сюда: молча сел напротив, открыл толстый фолиант (первый попавшийся, конечно), но так ни разу и не перевернул страницу. Сначала он еще делал вид, что читает, но сейчас смотрел на Гермиону неотрывно, и это, Мерлин его побери, нервировало!

- С чего ты взяла? - хмыкнул Драко, захлопывая книгу. Ну, и на том спасибо, этот фарс с “чтением” ужасно действовал на нервы.

- Потому что ты смотришь, - Гермиона выразительно приподняла брови и поджала губы. Рон когда-то сказал, что так она невероятно напоминает профессора Макгонагалл. Вряд ли это был комплимент, но Грейнджер запомнила и с тех пор часто использовала этот взгляд, чтобы осадить товарищей или припугнуть младшекурсников. Впрочем, Малфой только ухмыльнулся, всем своим видом показывая, что такие фокусы с ним не пройдут. Наверное, теперь, когда он принял метку и часто видел Волдеморта, одного грозного выражения лица было недостаточно, чтобы напомнить ему о необходимости придерживаться элементарных правил приличия.

- А может, мне нравится на тебя смотреть, - пожав плечами, равнодушно бросил Драко. Гермиона ощутила, как горячо становится щекам: она наверняка покраснела и теперь была только рада, что в библиотеке уже почти темно. Конечно, Малфой врал. Он мог хотеть ее, но она ему не нравилась. Это было странно, конечно, для нормальных людей, но кто сказал, что Драко Малфой нормальный? Он был сплошным противоречием - то холодным и отстраненным, то теплым и почти понятным. - Особенно ночью. Когда ты спишь рядом со мной.

- Прекрати! Я пойду к себе, - сердито пробормотала Гермиона, выбираясь из мягкого уюта кресла. Ей всегда казалось, что у них с Малфоем негласный договор - не возвращаться в разговорах к тем странным моментам, когда они нарушали границы допустимого. Сейчас он нарушал это правило, и ничего хорошего из этого не выйдет, Грейнджер чувствовала.

- Я смущаю тебя? - вопрос догнал у двери. Колкий, злой, словно требование признаться, что она слабее, что она уступила и проиграла в их личной войне.

- Ты меня раздражаешь. И я еще раз спрашиваю: ты хочешь что-то сказать?

- Сказать? Грейнджер, у нас не очень получается разговаривать. Тебе не кажется? Это всегда заканчивается плачевно. Ты не умеешь слушать, - Драко поднялся, шаг за шагом приближаясь к ней. Гермионе приходилось прикладывать титаническое усилие воли, чтобы не обернуться. Она вся обратилась в слух, улавливая малейший звук за спиной и, стиснув зубы, так и стояла перед закрытой дверью. Уйти сейчас, в разгар этого бессмысленного разговора - признать поражение.

- Впрочем, как и ты, Малфой, - справедливо заметила Гермиона. Драко стоял за спиной, не прикасаясь, но дыхание все равно перехватило - уже привычно, но от этого не менее стыдно. - Если ты не хочешь говорить, то я пойду.

- Иди, - безразлично разрешил Малфой, - я тебя не держу, если ты не заметила.

Гермиона положила ладонь на дверную ручку, с раздражением замечая, как мелко дрожат пальцы. Опустила ее вниз, осторожно потянула дверь на себя… Открыть, правда так и не успела: Драко порывисто подался вперед, упираясь руками по бокам от головы Гермионы, захлопывая приоткрытую дверь. Тяжело задышал ей в макушку, обжигая горячим дыханием.

- Что ты…

- Тшш, не уходи, Грейндже-е-ер, не уходи сейчас. Побудь со мной, пожалуйста, - и в этом “пожалуйста” было столько мольбы - горькой, отчаянной, такой несвойственной Слизеринскому принцу, такой чужеродной из его уст. Гермиона вздрогнула, судорожно втянула носом воздух и развернулась на носках, пытливо всматриваясь в выражение лица Малфоя, пытаясь в уже почти кромешной темноте, чернильной тушью заполнившей библиотеку, различить хоть что-нибудь, кроме болезненного лихорадочного блеска глаз.

- Что случилось? Расскажи мне, Драко. Что? - Гермиона не узнала свой голос - никогда он еще не был переполнен такой обреченностью. Она видела Малфоя разным за эти долгие недели, но, Мерлин свидетель, никогда еще не было в его словах, глазах, позе - во всем! - столько полынной едкой горечи.

- Ты боишься умереть, Грейнджер? - вместо ответа пробормотал Драко. Склонился еще ниже, зарываясь носом в непослушные каштановые пряди Гермионы, вжался холодными губами в висок, пытаясь поймать заполошенное биение пульса под тонкой кожей.

- Все умирают. Это нормально.

- Не все умирают в шестнадцать. Это НЕ нормально, - с нажимом произнес Драко.

- У тебя что-то случилось, да? Малфой, поговори со мной. Ты ведь хотел… - Гермиона медленно подняла руку, осторожно положила на его плечо. Она ждала, что Драко сбросит ладонь, отойдет, оскорбит, - в конце концов, это он всегда первый прикасался к ней. Она - никогда. Но Малфой не шевелился, так и стоял, склонив голову, будто не в силах больше держать осанку, выносить груз неразрешенных проблем. И Гермиона решилась: встала на носочки, прижимаясь тесно-тесно, и обняла его. Крепко, комкая дорогую ткань рубашки на спине, позволяя ему тоже обнять в ответ - до боли, до хруста в ребрах и невозможности сделать вдох. Пускай! Ему это сейчас было нужно, Гермиона знала. - Все будет хорошо, Драко. Вот увидишь, мы все переживем.

Грейнджер лгала. Говорила то, во что не верила. Просто наполняла тяжелую тишину собственным голосом в надежде, что хотя бы Малфою это поможет. Она не знала, что стало причиной такого его надлома, не была уверена, что он когда-либо поделится с ней своими страхами, но что Гермиона точно знала, так это то, что сохранит эту их тайну и никогда не воспользуется его минутной слабостью. Ей просто никогда не удастся забыть такого Драко - настоящего, без сотен безобразных масок. Гермиона никогда не сможет ненавидеть такого Драко.

***

Конечно, после случая в библиотеке и Малфой, и Грейнджер сделали вид, что ничего не произошло. Было привычно и как-то даже спокойно делать едкие замечания и едва не оскорблять друг друга. Такая модель поведения была значительно проще, напоминала о мирном времени в стенах безопасного Хогвартса и, наверное, в некотором роде даже оставалась предпочтительной для них обоих. Искренность требовала сил, вынуждала отказаться от въевшихся глубоко под кожу принципов, простить и забыть все былые обиды. Ни Гермиона, ни тем более Драко не были к этому готовы.