Рубиновое сердце (СИ) - Бердичева Екатерина Павловна. Страница 28

И где-то, в этом же замке, почувствовав дикий энергетический всплеск, рассмеялась ведьма:

— Горячее, сильное сердце!

Но тут прохладная ладонь тени в настороженном и воспламененном сумраке нашарила на кровати сброшенный медальон.

— Мальчик мой! — прошелестел едва слышный голос. На его влажный от пота лоб легла призрачная рука. — Посмотри на меня!

Смутно повинуясь этому зову, он отнял голову от плеча Юдифи и посмотрел вверх. На его шею тут же упал медальон.

— Бедный, бедный мой мальчик! — послышалось ему во всхлипывающей тишине.

Оттолкнув упавшую на бок женщину и присев рядом с ней на край кровати, он огляделся по сторонам. На белых стенах медленно затухало призрачное пламя. Его сознание раскачивалось, словно корабль в сильный шторм: то выплывая в явь, то снова проваливаясь в состояние неконтролируемого небытия. Поправив на шее медальон, он посмотрел на лежащее тело. Отвернувшись от него, девушка горько плакала в подушку.

— Девочка моя, ты чего? — успокаивая дрожь сердца и головокружение, спросил он.

— Мне было больно! Я думала, ты задушишь меня, перегрызешь горло! У меня синяки по всему телу! Как я теперь буду работать?! — захлебываясь слезами, прокричала она. — Я не думала, что ты такой садист!

— Перестань! Я не мог тебя обидеть. Покажи, маленькая, где болит?

Он посмотрел на белое обнаженное тело. Синяки на шее, щеке… Набухщие кровью ссадины. Неужели это все он натворил? Но он ничего не помнит… Страсть снова, помимо его воли, захватила тело и разум. «Не снимай медальон…» — вспомнил он слова мастера. Ведь действительно, пока он висел на шее, этих приступов у него не было. Да и к женщинам, как всегда, особо ничего не чувствовал. Но разве он его снимал? Иржи потряс взлохмаченной и внезапно заболевшей головой. Потом поднялся и налил вина себе и Юдифи. Подоткнув под спину девушке подушку, он сунул ей в руку бокал. Отпил сам и задумался: опять с ним происходит какая-то чертовщина! Но ведь ему не показалось, сквозь охватившее его безумие, будто кто-то снова повесил медальон на шею, а потом жалел его, гладя по голове? Иржи испугался. Неужели он сходит с ума? Но по здравом размышлении он понял, что это безобразие началась всего несколько дней назад именно в этом отеле. «Надо отсюда убираться!» — подумал он, залпом допивая вино.

Затем, обернувшись к Юдифи и, кое-что вспомнив, потянулся к ней и дотронулся до кончиков длинных волос:

— Ты, детка, всегда хотела от меня жесткого секса. Обзывала слабаком. Не помнишь? Белая кровать? Снег за окном, фонари…

Он говорил и поглаживал ее ссадины.

— Мы были еще молоды и влюблены. А ты смеялась, что я боюсь причинить тебе боль… Ну и как? Я стал старше. И уже не люблю тебя. А боль… — под его пальцами исчезали следы синяков и укусов. Кожа снова матово заблестела. — Это лишь фантом. Глупая причуда тела. Твое тайное желание. Помнишь, я гладил тебе спинку? Ты заснула. Проснулась оттого, что я слишком сильно навалился на тебя во сне. Встань, посмотри. На тебе — ни единой царапины.

Юдифь встала и прошла в ванную. Иржи быстро оделся и застыл у двери, прислонясь спиной к косяку. У него кружилась голова, и подгибались ноги, а осознание новых возможностей просто шокировало.

Она вышла из ванной, счастливо улыбаясь. Но, увидев художника, подпирающего дверь, бросилась ему на шею:

— Прости, Иржи, останься! Мне было хорошо! Не уходи!

Тот чувствовал, что еще немного, и он свалится к ее ногам без сознания. Трясущейся рукой он достал сигарету, поднес к ее кончику красный огонек зажигалки и с удовольствием затянулся. Чтобы не упасть, присел на ручку большого кресла.

— Прости за все, милая, и за любовь, в том числе, но встречаться мы больше не будем. — Сказал он Юдифи. — Мне надоело ждать, когда ты наиграешься с очередным папиком и обратишь на меня свое царственное внимание. Тебе не нравился нежный влюбленный юноша. Ты жаждала встреч с пиратами и бандитами. Но этого, мой цветок, я тогда тебе дать не мог. Прошло некоторое время, и тебе разонравились грубые и жестокие отношения. Ты опять просишь ласки. Прости, дорогая, но наши пристрастия давно разошлись во времени. Спасибо, Юдифь, за все. Прощай.

— Но я люблю тебя, Иржи! — она с мольбой посмотрела ему в глаза. — Ты действительно очень изменился. И, знаешь, вот сейчас я бы с тобой осталась!

Он докурил сигарету и сжал окурок в кулаке. Потом открыл руку. На ладони не было даже следов пепла.

— Здорово! — восхитилась Юдифь.

— Действительно, Саминьш. — Проговорил Иржи непонятную фразу и поднялся. — Ложись, спи. Утро вечера мудренее.

Покачнувшись, он подошел к двери и взялся за ручку.

— Ничего не было, Юдифь! Мы просто поговорили.

Девушка зевнула:

— Не было! — развернулась и упала на кровать. Через секунду она спала крепким сном.

— Вот и все. — Иржи закрыл за собой дверь и, будто старик, зашаркал по коридору к себе в номер.

А там, на удивление, было сумрачно и безлюдно. Иржи подошел к окну в гостиной и, не включая свет, раздвинул тяжелые шторы.

— Просто бесконечная ночь! — сказал он вслух луне, равнодушно висящей все на том же месте.

Он дошел до кресла и упал в него, расстегивая рубаху. На светлой коже резко белел круглый медальон. Иржи взял его двумя пальцами и посмотрел на переплетенные змеи? Ветви? А над ними, почти касаясь ушка с продернутой нитью, неярко сияла небольшая корона. Художнику, в свете обманчивого ночного светила, вдруг показалось, что на этой маленькой короне блестят символы, которых он не разглядел днем. Он снова встал и подошел к окну, подставляя загадочную вещь под лунный свет. Несомненно, по нижнему краю шли какие-то, похожие на арабскую вязь, письмена.

С отвращением сняв с себя в спальне торжественную одежду и бросив ее на стул, Иржи пошарил в своем саквояже. Там, в отдельном отсеке, лежало сильное увеличительное стекло для разглядывания камней, ювелирных украшений, а также установления подлинности некоторых картин. Поскольку его, как отличного специалиста, периодически приглашали для консультации при покупке шедевров знакомые состоятельные люди. Причем, не бесплатно, поскольку его заключения ценились наравне с музейными.

Художник босиком прошлепал к окну в спальне, с силой отдернув мешавшую штору. Подставив медальон под холодный лунный свет, он приблизил лупу, выстраивая четкость изображения.

— Что за ерунда? — воскликнул он, обнаружив, что, надпись, похожая на арабскую вязь, наливается серебром и как бы движется, заходя за плоское изображение короны и выплывая обратно. — Не может быть!

И он стал старательно приглядываться к узору, пытаясь понять, кажется ему, или на самом деле буковки меняются местами.

И не сразу понял, вглядываясь в строку, что в его голове начинают складываться какие-то слова. Иржи, боясь потерять ускользающую суть, схватил лист бумаги, карандаш и стал быстро записывать. Наконец, отложив карандаш в сторону и выпустив медальон из пальцев, он смог прочитать: «Ушедшее время вернется, и сердце дракона проснется». Снова взяв лупу, художник внимательно пригляделся к переплетенным на рисунке веточкам. Теперь он ясно видел, как два дракона словно бы обнимают друг друга крыльями и лапами.

— Господи! — простонал он, встав перед окном в лунных серебристых лучах. — Я-то тут при чем?!

За окном, в ночной тишине, дружно заливались соловьи. А внизу, на праздничном приеме, гремела музыка.

У входной двери кто-то шуршал и толкался. Иржи сходил в спальню и надел халат. Потом подумал, взял кочергу от камина и встал напротив. Наконец, дверь распахнулась, и в гостиную спокойно вошел охранник Йожеф Фаркаш. Протянув руку, он включил свет. На него смотрел господин Измирский в халате с металлическим прутом в руке. У Фаркаша широко распахнулись глаза:

— Я же вас только что оставил в зале вместе с господином Бернатом Измирским! Как Вы успели попасть сюда вперед меня и уже даже раздеться?