Последний поцелуй неба (СИ) - Золотая Аида. Страница 9

Потом заговорила — глухо и ровно:

— Я выписываюсь, я. Пишу отказ от ребенка и возвращаюсь к мадам. Я ей звонила вчера, она согласна, когда я смогу работать. А я смогу. Еще немного и смогу. Только в порядок тело привести…

— Идиотка! Она же твоя! Нахрена было рожать?

— Лучше было убить? — охрипшим голосом воскликнула Таня и обхватила себя руками. Несколько секунд они молчали. И слышно было, как ветер гудит в переулке. Он шевелил светлые Танины волосы, выбившиеся из густой косы. И сейчас, совсем без косметики, худая, изможденная, она совсем не походила на девочку из «Носорога». Мадам, когда увидит, признает ее профнепригодной. Но вместе с тем, сейчас Таня казалась гораздо моложе, чем была. Не только по паспорту.

— Послушай, я ошиблась, — заговорила, наконец, Таня. — Я думала, выберусь. Думала, что ребенок — это шанс выбраться. Знаешь, не просто так дети даются и бла-бла-бла. Чушь какая-то! Только хуже стало. Если так, то уже навсегда. Смотрю на нее, а перед глазами… конвейер какой-то. И на что родила? На мучения? Она нормальной не будет. И я никогда не дам ей того, что должна дать ей мать. Хоть выгрызть у другого, но дать. Я не смогу, Ань…

— Да пошла ты! Лучше один раз убить, чем бросить.

— Ты говоришь прям как мадам, — криво усмехнулась Таня. — Даже интонации те же. А она ведь знала, что я не выдержу, в конце концов.

— Она видела стольких девочек, что знает нас лучше, чем мы сами, — Анна сделала последнюю затяжку, выпустила в воздух струйку дыма и бросила окурок под подошву сапога. Зло раздавила его и так же зло сказала: — Тварь ты, Танька!

— Я знаю… А твари самое место в грязи. Я откажусь от ребенка. Не бывает всяких там… перерождений.

— Это точно. Вали нахер.

И развернувшись на каблуках, Анна вернулась обратно в клинику. У лечащего врача получила подтверждение, что ребенка, покуда она платит, никуда не выпишут. В свою очередь заверив, что будет платить и в дальнейшем.

А под урчание прогревающегося мотора своей машины неожиданно решила, что сама даст девочке имя. Настя. Жизнь ее с первых минут была трудной, но она все еще боролась за то, чтобы оставаться среди живых. Даже так, даже брошенной. Нет ничего страшнее этого. Жизнь — зловонная клоака одиночества. Она поглощает — задыхаешься и идешь ко дну. Кричишь — и никто не протянет руку.

Тебя. Бросили.

Медленно двигаясь в густом потоке машин, она мысленно совершила ритуальный подсчет. Виктор Закс отсутствовал двадцать семь дней и девять часов. После месяца тотального траха в «Носороге» — это было сильно. Надоела? Пресытился? Забыл?

Она не забыла.

Сначала просто ждала. Потом начались проблемы с ребенком. С чужим ребенком.

Но она не забыла, не забывала ни секунды.

Злилась, насылая на его голову все проклятия мира. И бормотала себе под нос, почти не разбирая дороги впереди:

— Думаешь, я позволю тебе жить? Думаешь, позволю?

Нет, никогда. Она знала, где искать его. Она знала, что разрушит его жизнь так же, как он разрушил ее. Она знала, что уничтожит его родных так же, как он уничтожил ее. И знала, что станет смеяться, когда он окажется один, удивляясь, зачем остался жить. Она всегда это знала, кружа вокруг него, подобно стервятнику, почти уже десять лет. Не получилось так, она подберется к нему снова, так же близко, как уже подбиралась прежде, когда он срывался с крючка. Только теперь — один на один.

«Неужели ты совсем одна, и у тебя совсем нет близких?» — резануло в памяти. Эту резь она ненавидела. Та отдавалась во всем теле, заставляя ее возвращаться к тому, что было давно отброшено.

Пасмурный день ранней зимы десять лет назад. Шел мокрый снег и тут же таял, превращаясь в жидкую грязь под ботинками, в которых молча вышагивала по детдомовскому стадиону Аня.

Рядом с ней шагал Алексей Власов, молодой человек, нашедший ее на обочине загородной дороги — с теплым взглядом карих глаз и улыбкой, от которой и самой хотелось улыбаться. Она думала, что забыла, как это делается. Не могут люди улыбаться и все еще оставаться жить, когда мир рушится.

Оказывалось, могут. Оказывалось, дни продолжают мелькать спешной чередой, тогда как она сама замерла во времени.

— Совсем нет, — отвечала она Алексею.

Он улыбался, пожимал плечами и начинал сначала:

— Совсем нет, или просто не помнишь?

— Совсем нет, — ее голос звучал уверенно.

— Но если ты помнишь это, то, может быть, помнишь что-то еще? — с лукавой улыбкой спросил он.

Власов был студентом пятого курса юрфака.

А еще он никогда не был идиотом. И умел складывать два и два, хотя ни с кем результатами не делился.

— Не-а, не помню, — отворачивалась Анна, пиная ботинками камни.

Он остановился и помолчал. Странным образом эмоции на его лице читались, как в раскрытой книге. Даже если он пытался их скрыть. Сейчас он был сосредоточен и тревожен.

— В трех километрах от трассы был пожар, — наконец, медленно выговорил он и уперся пытливым взглядом в нее.

— Ну и что? — равнодушно спросила девочка. — Вот если бы сгорел детдом, было бы веселее.

— Тебе здесь не нравится? — живо ухватился за эту мысль Власов.

— Нравится.

— Если бы у тебя кто-то остался… Брат или сестры… Может быть, тебе это тоже понравилось бы.

— Чем? Мне и одной хорошо.

— Уверена?

— Ага, — кивнула Анна.

Алексей кивнул и замолчал.

Он никогда не забывал того, как началась эта история для него. Он гнал в Питер по трассе из Москвы. Проехал указатель на Репино. И промчался мимо, даже толком его не приметив. А потом эта девочка, появившаяся на дороге, будто бы из ниоткуда. Его почти оглушил визг тормозов — не сразу сообразил, что это он вжал их до отказа, выруливая в сторону. Вырвался из машины, когда та съехала на обочину. Подбежал к ребенку, сидевшему на краю асфальта. Сначала орал на нее, вымещая собственный испуг. Потом понял, дошло. Увидел. Ее взгляд, пустой, будто у слепого котенка. Взъерошенные подпаленные волосы. Синяки на руках и коленях. Покрывало на плечах. Чумазая вся, будто вываляна в грязи. Еще позднее, в машине, когда усадил возле себя, стал осматривать ее тело, дрожащее крупной дрожью от его прикосновений, и пытался понять степень причиненного ущерба — несколько крупных ожогов на щиколотках и голенях в какое-то мгновение показались ему самым серьезным. И опять дошло через время. Следы засохшей слизи по ногам. Сперма.

Он отвез ее в больницу. Ночь проторчал там. Бесконечно пил кофе и ждал. Нужно было поговорить с ней, узнать, кто ее родители, кому сообщать. А потом, на следующее утро, увидел сюжет в новостях о гибели бизнесмена Петра Горина и его семьи где-то на окраине Репино. Девочка в тот же день объявила, что ничего не помнит. Врачи подтверждали возможность амнезии.

И Власов прекрасно понимал, почему и что именно она не помнит. Ей нельзя было отказать в уме — что бы ни случилось в том доме, Анастасии Гориной лучше было остаться мертвой. И Алексей приложил все усилия для того, чтобы дело о нашедшейся безымянной девочке в милиции замяли как можно скорее. При их текучке и проценте висяков — одним нераскрытым делом больше, одним меньше. Хорошо иметь в загашнике папу-полковника милиции.

После выписки Аню Протасову определили в детдом.

А Власов так и не мог отделаться от странного чувства, что должен, обязан сделать для нее что-то еще. Будто бы этот жуткий случай на дороге уже навсегда определил его жизнь.

— Хочешь, я тебя на выходные в парк возьму? — глупо спросил он, решив сменить тему. — Договорюсь с Василием Андреевичем, он отпустит.

— Не-а, мне пару по физике исправлять надо.

— Не любишь физику?

— А чего ее любить? — удивилась Анна. — Она же не кошка и не человек.

— Хорошо, — мягко сказал Алексей. — А кого ты любишь?

— Между прочим, я еще несовершеннолетняя.

Он почему-то смутился и отвел взгляд. Сунул руки в карманы и посмотрел на кроны деревьев. Они были голые и подпирали небо своими ветвями-щупальцами, будто пронзая его. Перед глазами снова мелькнули ее тонкие ноги в засохшей слизи. Полгода прошло. Такое не забывается, но полгода прошло… Все это время он приходил к ней в надежде вытащить… Не получилось. И с чего бы вдруг получилось? Она ему никто.