Соблазнение строптивого (СИ) - Замосковная Анна. Страница 11
— Остановитесь, больно, нет… только не в меня, нет.
Он мощно придавил меня к кровати, и внутрь стрельнуло семя. Тяжело дыша, прислушиваясь к ощущениям, я поняла: если сейчас повалиться на кровать и зарыдать, он снова меня захочет. В животе приятно сжалось, я спрятала улыбку в шкуре. Заставила себя расслабиться, только плечами подёргивала. Приоткрыла рот изобразить рыдания.
В дверь резко постучали.
— Господин Нья, вам срочное послание от отца.
Вмиг он слетел с меня, натянул штаны и заносился по комнате. Подскочил ко мне:
— Молчи! Ради Света — молчи! — подбежал к двери и приоткрыл её, схватил конверт и захлопнул.
Привалившись к ней спиной, трясущимися руками быстро распечатал письмо, мгновенно прочитал, побледнел, покраснел, снова побледнел и уставился на меня с таким безумным выражением лица, что я усомнилась в утверждении тёмного, будто у этого невестой покинутого кишка тонка убить.
— Э… — Нья впился волосы, глаза забегали по полу. — Послушай, ты… ты… ты сама виновата.
В чём? В чём меня ещё обвиняют? Я задохнулась от возмущения.
Нья подбежал к комоду и стал одной рукой рыться в сумке. Осторожно сползла с кровати и двинулась к выходу пока на меня ещё что-нибудь не повесили: мне пожара в светлом квартале хватило. Бросившись наперерез, Нья протянул туго набитый кошель.
— Это за молчание. Ты… ты не должна никому рассказывать.
А, так он хочет сохранить всё в тайне?
— Но господин, вы, — я задрожала нижней губой, обхватила себя руками. — Вы меня обесчестили.
Швырнув кошель к моим ногам (ударился глухо, ощутимо, я даже вибрацию досок почувствовала), он вновь метнулся к сумке, вытащил ещё три таких же кошеля и один початый. Протягивая их мне трясущимися руками, Нья взмолился:
— Только никому не говори. Никому. Никогда. Забудь, что тут было.
Хотела поломаться, но было чувство, что этот больной на всю голову человек отдаёт все наличные. Он ещё и перстень с пальца стянул, браслет золотой. И серёжку жемчужную из уха выдернул.
Короче, надо хватать и бежать, пока не передумал. Подняв с пола кошель, я сделала из подола карман, загрузила туда все кошельки, украшения — и ринулась прочь, не сдерживая счастливой улыбки. По коридору промчалась на цыпочках, дверь в нашу комнату открыла и закрыла бесшумно. Привалилась к ней и перевела дыхание.
Медленно опустилась на колени и развязала кошельки. Два из них были туго набиты золотыми (не знаю, что было в письме, но Нья явно умом от этого тронулся), в третьем — серебро, а в початом — медяки.
Кажется, дела налаживаются.
Только пересчитав деньги, я поняла, что тёмного в комнате нет.
И куда это он делся, а?
Глава 6
Пора было спать, но не могла. Пританцовывая, ходила вокруг кровати, лёгкая, точно бабочка, свежая после купания в деревянной кадке.
В таверне на первом этаже давно стихли песни. Отбегал по коридору опомнившийся Нья, проклиная сначала всяких девиц, нечистую силу и Тьму, а потом договариваясь об отсрочке оплаты и немедленном отъезде.
Догорели в подсвечнике вонючие свечи, и в комнате воцарилась тьма.
Только тёмного не было.
Что-то тут нечисто.
Ощупью переодевшись в брюки и рубашку, натянув ботинки из мягкой кожи и пригладив просохшие волосы, выглянула в коридор: один светильник едва теплился, и его явно маловато для сгустившейся темноты.
Выйдя, прислушалась: огромный дом поскрипывал, дышал.
И где этот тёмный может быть?
Уехал?
Вещи остались в комнате, но если он отъехал по делу (сбагрив меня идиоту Нья), то должен был прихватить коня. Значит, надо проверить животных.
Придерживаясь за стену, добралась до лестницы, спустилась во внутренние помещения и с третьего раза нашла выход в конюшню.
— …твои глаза цвета льда, твои волосы шёлковые, — донёсся с сеновала бархатный голос тёмного.
Там горел светильник, ещё один слабо теплился у стойл.
— Я странствую уже много лет, но не встречал никого красивее. Твои руки, твои тонкие пальчики — целовал бы и целовал.
Судя по звукам, желание он исполнил.
— А твои глаза — смотрел бы в них и смотрел, гладил бы твои волосы, плечи. Ты — сокровище. А твои губы — эти очаровательные пухлые губки. Готов поспорить, они на вкус слаще мёда, прекрасная моя.
Ну надо же, умел он залить в уши. Жаль, не видно, что там происходит. Зашелестело сено, тихий стон — снова шелест.
— Сладкие, — восторженно заключил тёмный. — А ты такая же сладкая?
Послышался тихий смех, сбивчивое:
— Щекотно, Бей л…
— Сладкая, — отозвался он. — А везде ли ты сладкая?
Снова тихий смех, перешедший в стон. Я поняла, что тяжело дышу и сжимаю свою грудь. Опустила руку.
— Ах, Бейл… Оо…
Звуки жадных поцелуев. Снова охи. Посыпалась труха, Резвый всхрапнул в стойле под ними. Серый в яблоках задумчиво жевал овёс.
— Как у тебя глаза горят, — прошептал тёмный. — Я хочу, чтобы они всегда так горели. Хочу сделать тебя счастливой…
— Бейл, — выдохнула женщина. — Бейл… о даа, о Тьма, о, какой он у тебя огромный.
А вот это уже интересно. Я чуть было на лестницу на сеновал не вскочила. Но пока раздумывала, не прибьёт ли меня тёмный, они там повозились немного и начали самое интересное (спрятав то, на что я хотела посмотреть).
— Оо, аа, даа, оо! — вскрикивала женщина.
— Ты такая красивая, такая горячая, прекрасная моя, — умудрялся вставлять между делом тёмный. — Нет никого лучше тебя, ты вся моя, моя…
Хорошая у него дыхалка.
Скрип-скрип — стонали от мерных движений доски, сыпалась труха, а кони дёргали ушами.
— Иди ко мне, — позвал тёмный.
Небольшая пауза — и скрип возобновился в другом тоне и ритме. Похоже, сменили позу. Женщина застонала громче, запричитала:
— О да, да… Аа!
— Прелестная!
Передо мной заструился чёрный дым и сложился в кривоватую надпись:
«Не стой над душой!»
Вот это концентрация! Я бы в процессе ничего наколдовать не смогла, тем более надпись, даже кривую.
Ладно, потом попрошу показать его большой.
Когда закрывала дверь, восхваления прелестей утонули в животных криках безумной страсти. Горячая тёмному попалась штучка.
И, главное, он ничего тёмного делать не может — занят.
А коли занят, можно в его вещах поковыряться.
Вернувшись в комнату и запалив новые свечи, осмотрелась. Вещи тёмный сложил в углу за столом и прикрыл сереньким плащом. Поставив подсвечник на стол, схватила воротник и дёрнула.
Под плащом были свёрнутые одеяла.
Изумлённо моргнув, бросила плащ на кучу-обманку и заглянула в комод: только старая паутина.
Заглянула под кровать: пыль-грязь, но не поклажа тёмного.
Подстраховался, сволочь, прежде чем на сеновал отправляться.
На всякий случай зашла в соседнюю комнатушку, но там была лишь кадка с остывшей водой да узкая койка для прислуги.
Сплюнула.
Ладно, у меня и свои дела есть. Надо же почитать, что Эсин от меня хочет.
Вытаскивая из седельной сумки командировочные документы, ругнулась: а я вещи спрятать не подумала, тёмный в них наверняка покопался.
Ладно, поздно спохватилась. Вынула кожаный пенал с бумагами и, переставив подсвечник на широкий борт изголовья, устроилась в кровати.
Свечи весело потрескивали над плечом, я расстегнула пенал. Чёткий почерк Эсина дышал уверенностью. От тоски перехватило дыхание, я нехотя вчиталась.
Сорта. Сам пресветлый Сорты подозревается во взятках!
Вытаращила глаза, перечитала.
Скользнула взглядом ниже: претёмного Сорты обвиняли в том же. Жалобы от горожан, головы Сорты и от пресветлого и претёмного друг на друга. Прелесть какая. Мне требуется лишь следить за следователем Вейлераном (улыбнулась во все зубы — так вот как моего тёмненького зовут), чтобы он не перекинул вину исключительно на светлых.
В общем, мне надо только бдеть.
Странно.
Эсин, конечно, прав, я должна ему доверять, но задание необычное: я не следователь, с методами тёмных знакома плохо, могу упустить что-то из виду. Или это лишь повод отослать меня из Самрана?