Советская психиатрия
(Заблуждения и умысел) - Коротенко Ада Ивановна. Страница 28

Способность замечать присущие действительности противоречия, особенно чутко реагировать на этические диссонансы во многом определяет психологические преддиспозиции поведения и мотивирует выбор принципиальной линии действий человека. Линия может быть прямой, очень прямой, бескомпромиссной…

Непосредственное проявление принципиальной позиции в сочетании с ироничным складом ума нередко делает высказывания острыми как бритва, и в оценочных суждениях (итог наблюдения и анализа происходящего) звучит горький сарказм. Они сами собой слагаются в фельетон, особенно если первая проба пера, пусть в курсовой стенгазете, уже состоялась и была принята благосклонно, а события и факты буквально требуют этого. Такой человек не работает в иносказательном жанре басен Эзопа, это не его стиль. Если к тому же выбор стиля диктуется не только чистой любовью к искусству в себе, но и немножечко любовью к себе в искусстве, то определенная доля демонстративности привносит свой психологический колорит в бескомпромиссные и принципиальные слова и действия. Но природная восприимчивость к диссонансам (чувство справедливого равновесия) поровну распределяет сарказм и горькую иронию, т. е. острой критики хватает на всех: и на себя, и на других. Отсюда и слова: «С моей амбициозностью, в принципе, я посадил себя сам, потому что па предварительных допросах издевался над следователем».

Поддерживая настроение, задаваемое этой фразой, можно сказать, что она очень неплоха для начала автобиографического романа. У человека, которому она принадлежала, в запасе была не одна такая. Он называл себя эмпириоманом и полностью был прав, считая, что к шизофрении его образ жизни и мыслей не имел, и не имеет никакого отношения.

К шизофрении, параноидной форме, имела прямое отношение статья обвинения (187¹ УК УССР — «распространение заведомо ложных измышлений, порочащих советский государственный и общественный строй»), которая грозила ему лишением свободы на срок до трех лет или исправительными работами на срок до одного года, или штрафом до ста рублей. Понятно, что при выборе наказания для строптивого психиатрический диагноз имел явный перевес. Расчет был прост: после принудительного лечения (не имеющего точно определенного срока) в психиатрической больнице специального типа Эмпириоману почти наверняка будет не под силу осуществление инкриминировавшихся ему действий (о сути обвинения он даже не был уведомлен). Чтобы расчет оправдался, нужна была усиленная подстраховка. Пока Эмпириоман «лечился», его жене заботливо советовали снова выйти замуж и очень настойчиво намекали, что она может забыть мужа, «честно» предупреждая, что он уже сумасшедший, перестал быть человеком и хуже скотины, а такой он ей не нужен. Жена поседела, пока ждала его, но знала, что он остался таким, каким был всегда, поняв это по его стихам, которые Эмпириоман сумел передать ей.

На следствии статью обвинения ему так и не предъявили. Что предъявлять, если нечего предъявлять? Эмпириоману, практически юристу, было ясно, что состав преступления в его действиях отсутствовал.

После срочной службы в войсках связи специального назначения он учился в школе милиции. Кстати, был отличником, но, к большому сожалению приятелей-курсантов и многих преподавателей, с которыми в последующем поддерживал добрые отношения, был отчислен за острый фельетон. Продолжил образование в Иркутском университете на юридическом факультете, в шутку называя этот период своей жизни добровольной ссылкой. Уже в студенческие годы занимался адвокатской практикой. Обучение не закончил, ушел по собственному желанию из-за «требований двойных этических стандартов, которые были неприемлемы внутренне». В общем, имевшихся у Эмпириомана профессиональных знаний было вполне достаточно, чтобы понять всю надуманность, нелепость, грубые натяжки и противоречия обвинительных доводов, которые он развенчивал в присущей ему острой манере, нелестной для следователя.

В этой ситуации особенности Эмириомана проявлялись не сами по себе: сказались и особенности самой ситуации, которые навязывали необходимость защищаться и оправдываться, лишая возможности быть полноценным и полноправным участником диалога. Это положение унижало.

45-летний Эмпириоман был сложившейся личностью, сделавшей жизненный выбор в пользу чувства внутренней свободы и сознательно отказавшейся от привилегий «статусной» псевдодипломатии. Эмпириоман стремился к лидерству, так как любил находиться в центре внимания. Вполне простительная человеческая слабость — он действительно мог быть лидером, ценящим и уважающим окружающих. Он был способен замечать и с юмором обыгрывать несуразицы и недостатки, улавливать пристрастное смещение этических акцентов и предвзятое искажение действительных фактов. Молчаливый компромисс был для него неприемлем, также, как и зависимая, безропотная позиция. Для психологической природы Эмпириомана естественным был активный и самостоятельный способ действий. Сознание унизительности своего положения активизировало психологическую защиту. Она провоцировала остроту полемики со следователем, принося мимолетное удовлетворение от перевеса собственных сил в словесной (не исключено, что и в интеллектуальной) баталии. Эмпириоман был прав: этого ему тоже не простили.

В ситуациях неординарных — таких, как следствие или, например, судебное экспертное исследование, — нередко проявляется феномен «подопытного кролика», т. е. поведение, с помощью которого человек стремится психологически защититься от неприятного ощущения себя букашкой, изучаемой под микроскопом. Такое защитное поведение отличается большим разнообразием (бравада и рисовка, пренебрежительность и фамильярность, угодливая лесть и заискивание, отчужденное молчание, негативизм, враждебность, растерянность, раболепие, сарказм, ирония, критика, насмешки и т. д., и т. п.), а его формы — психологической (диагностической) многозначностью. И страх, и растерянность, и волнение, и самоуверенная убежденность в формальном, «дежурном», характере происходящей процедуры (допроса, экспертизы) могут полностью совпадать по внешнему рисунку своих проявлений.

Точно определить психологическую подоплеку защитного поведения трудно. Для этого прежде всего необходима атмосфера, в которой человек (подследственный, подэкспертный) может чувствовать себя полноценным и полноправным, хотя по отношению к нему характер ситуации является оценочным (следственным или экспертным). Не менее важно также умение и желание оценивающего лица делать поправку на свои собственные особенности, способные провоцировать само защитное поведение. Со своей стороны, человек, попавший в следственную или судебно-экспертную ситуацию, обращает внимание и чутко реагирует на реакцию следователя или эксперта, учитывая ее в своей программе защитного поведения, в том числе и в его манипулятивных формах. Нередко, по своей чуткости и даже наблюдательности, оцениваемый человек не уступает оценивающим профессионалам — эти качества могут развиться благодаря его опыту взаимодействия с людьми и природным данным. Тренированные восприимчивость и наблюдательность обостряются в «проверочных» ситуациях и, уловив слабые стороны оценивающих профессионалов, оцениваемое лицо может воспользоваться ими. Кроме того, оцениваемый человек может просто превосходить оценивающего по своей психологической сложности. В таких случаях возникает опасная ситуация-поединок, которая нередко приводит к сознательному или невольному наказанию за проявление недозволенной дерзости на территории, где прав тот, у кого больше прав.

А прав у Эмпириомана не было. Кроме того, что на следствии статья обвинения не предъявлялась, а его деятельности приписывали антисоветскую мотивацию (болезненный характер которой потом настойчиво и насильно заставляли признать в психиатрической больнице), его лишили возможности защитить себя в суде, на который он надеялся после ареста. Написав прошение, составив список свидетелей, которые должны были присутствовать на процессе, он ждал. Но суда не было…