Катавасия (СИ) - Семёнов Игорь. Страница 19

      Оставшаяся в живых корова, ударила рогами неудачливого любителя мяса, рискнувшего буром попереть на сразу троих зверюг, глубоко всадив в бок, приподняла над землей немного, мотая окровавленным грузом из стороны в сторону, с трудом освободила рога, подошла по очереди к павшим сородичам, обнюхала их с надеждой, замычала жалобным вдовьим плачем, и, пошатываясь устало, побрела прочь, не оглядываясь. В воздухе густо, тошнотворно пахло кровью, внутренностями, испражнениями погибших зверей.

      Двинцов еще некоторое время сидел на дереве, переваривая увиденное. Сполз вниз, подошёл к хищнику, только сейчас разглядев его по-настоящему, опешил ещё больше: на бурой от крови траве лежал явный представитель семейства кошачьих, крупный, ростом почти с хорошего лося, покрытый густой, длинной, чёрной, с коричневатым отливом, шерстью. Причём мех на голове и вокруг шеи был явно раза в три длиннее, чем на остальных местах. Больше всего зверюга смахивал на льва. Если бы не цвет, и не обилие шерсти на туловище и хвосте. Двинцов озадаченно потрогал жесткие, длиной с голень, толщиной с шестую струну гитары, чёрные усы покойника. Таких он не то что не видел ни в книжках, ни по телеку, ни про что подобное и не слыхивал даже. Пробормотал: "Ничего не понимаю..." Глотнул воздуха, пропитанного смрадом скотобойни, его вырвало долго, мучительно, до полной пустоты в желудке. Опустился на колени, судорожно глотал воздух, и снова задыхался в рвоте собственной желчью. Кой-как отполз в сторону, отдышался, вытерся пучками травы. Сел. В голове стало что-то вырисовываться, логичное, не очень научное и пугающее своей безальтернативностью.

      Привычно уже вслух беседовал сам с собой:

      - Это что же получается? Зубры эти... лев непонятный... чёрный, волосатый, огромный, в нём же три нормальных льва вместятся... Если это мутант какой, то почему на льва похож, а не на рысь? А если не мутант?... То где же я тогда, и как сюда попал? Допустим, что после аварии я всё-таки копыта откинул, а это так всё - посмертные галлюцинации... Не похоже, им обычно тоннели мерещатся... А если это уже тот свет, то какой-то он уж чересчур... материальный... и хищный. Дааа... Остаётся последнее: не знаю как, но я угораздился провалиться в мир иной, но не загробный. Параллельный, значит, мать его японскую. Ну что, Вадим Игоревич? Домечтался? Какого хрена, а? Знал бы, так хоть подготовился бы! Идиот! Полез бы тогда с Валерой, так и не один был бы, и при шмотках, и при оружии,... жратву бы взяли, лошадей, собак... Вот болван! Кретин! Допрыгался - жри теперь, собака дикая, вот тебе романтики полные штаны, приключения с продолжением! Это тебе не книжки читать. Вон у Андре Нортон всё по кайфу: ежели в другой мир, так только в такой доставят, какой ТЕБЕ лично более подходящ. А тут... тьфу! Как же, как на меня делали, прям с оркестром встретили: "Здравствуй, дорогой, родной, любимый! Тыщу лет тебя ждали, спаситель наш, надежда последняя! Вот те - меч-кладенец, вот те - закусь - леденец!" Раскатал губёнку! Встретили! Комарами, да сучками, да рогатыми б..., то есть - зверями. Сезон, и тот не тот: ни ягод, ни грибов; жуй, мол, травку, на здоровье, уважаемый пришелец, не обляпайся!

      От членораздельной речи Двинцов, раскаляясь, перешёл на бессвязный абсолютный мат, какого, наверное, в жизни не слышал ни один дореволюционный боцман. И правильно, что не слышал, поскольку ни один боцман в подобную лужу не садился. Матерился минут десять, выдохся, успокоился.

      Вадим резонно (а если и беспочвенно, то всё равно - верить хотелось) решил, что иной мир, или параллельный, или ещё какой, люди здесь всё равно жить должны, без этого добра нигде не обходится. Значит, планы не меняются: переть, по возможности не сворачивая, куда пёр, рано или поздно (землица-то и тут круглая!) на какой-нибудь народец наткнётся, а там уж - легче будет.

      Только что увиденное сражение и его результаты внесли свои коррективы. Во-первых, необходимо было хоть чем-нибудь вооружиться. Во-вторых, появилась возможность не только пожрать сытно, но и запастись в дорогу вяленым или копчёным мясом, даже если на заготовку придётся потратить день-другой.

      Всё равно спешить было уже особо некуда, а ближайшее селение или город могли находиться в месяцах ходьбы отсюда. Кроме того, из шкур можно было попытаться соорудить что-то похожее на обувь и тёплую одежду, а, может, и рюкзак.

      Вадим встал, побродив по окрестностям, отыскал среди останцев, на которых и росли деревья, несколько подходящих, на его взгляд, камней. Вернулся на поляну, согнал с тел пару ворон. Для начала суть поодаль развёл костёр. Разделся до трусов, чтобы не измазать в крови одежду, достал ножичек. Швейцарская псевдоармейская (а, скорее всего просто китайская) фигня на разделочный нож походила маловато, но другого ничего всё равно не было. На вонь, исходящую от туш, уже внимания не обращал, видимо притерпелся. Подобрался к коровьей шее, оттягивая полуоторванные львом клочки шкуры, чиркая ножом, понемногу снимал шкуру, освобождая мякоть. Долго не вытерпел, накромсал несколько кусков сочного, одуряющего мяса, нанизал на прутики, укрепил над углями, которые предварительно выгреб из костра. Ждал с минуту-две, не выдержал - сожрал, с наслаждением вонзая зубы в сырое почти мясо, брызгая в разные стороны одуряюще пахнущим соком. Окружающая вонь уже совершенно не ощущалась. Съел, хмыкнул довольно: "А чем я хуже пращуров?" Подошёл к зубру, благо стараниями льва брюшина уже была вскрыта, отыскал печень, ещё теплую, хапнул её, сырую, зубами. И, только когда понял, что уже сыт, стал спокойно свежевать туши, зарыл в угли несколько кусков. Двинцова охватила сытая усталость, лень. Действуя уже не только ножом, но заточенными о камни обломками костей, шкуру с быка к вечеру кое как содрал, расстелил её, набросав сверху тонких пластинок мяса для вяления или копчения, прикрыл сверху, чтоб не испортилось, крапивой, ещё раз подивившись присутствию спутницы человека. Костёр прогорел, трещали угли, шёл дымок, Двинцов набросал на угли сосновой хвои, шишек, чтобы было больше дыма, наделал рогаток, навтыкав в мягкую лесную землю, укрепил сверху палочки с нанизанным мясом (не поджарится, так закоптится). Ещё раз перекусил мясом, испечённым в углях, гурмански "присаливая" золой. Выломал подходящую засохшую на корню сосёнку ростом с себя, ободрал кору, ветки, слегка застрогал вершину, сунул в костёр, вновь разведённый в стороне, обжёг, снова застругал, снова обжёг. В конце-концов получил что-то, отдалённо напоминающее копьё, не особо надёжное, конечно, но сразу прибавившее Вадиму уверенности. Для пробы попытался воткнуть в коровью тушу. С третьей попытки шкуру пробил. Решил, что пойдёт, тем более, если зверь, нападая, сам насадит себя на "копьё" собственной массой. Ещё раз порадовался, что нож оказался прочнее, чем он ожидал, ещё б размером был побольше, совсем бы было хорошо.

      Только через пять дней Двинцов закончил свои походные приготовления: наготовил полупечёного, полукопчёного мяса, с помощью самодельных каменных горе-скребков, кое-каквычистил бычью и львиную шкуры от мездры, втёр в изнанку золу, решил, что этого для сохранения достаточно. С грехом пополам выкроил и сшил жилами и узкими ремешками подобиепоршней (сначала хотел по-монгольски натянуть на ноги "чулком" содранную кожу с зубриных ног, но не смог снять целиком, да и не знал, как это делается). Апофеозом творчества сталгрубый, но вместительный рюкзак, к которому Вадим присобачил собственный брючный ремень. Со львиной шкурой ничего не мудрил, решил просто укрываться ночами, а в дороге, в случае дождя, просто как-нибудь завязывать на плечах. Как ни странно, опасения Вадима по поводу хищников, долженствующих сбежаться на запах мяса и крови, не наблюдалось. Правда, ещё на второй день пришлось перебраться подальше от пованивающих туш. Вероятно, в округе больше никого не водилось, а безхозная теперь территория числилась за покойным ныне львом, и территория немаленькая, судя по габаритам и аппетитам хищника.