Лавка древностей - Диккенс Чарльз. Страница 104

— Еще простудишься здесь, а мне надо поберечься… до будущего лета, — сказал он и заковылял прочь.

— Что? — спросил Дэвид. — Совсем, бедняга, оглох! — воскликнул сторож. — Прощайте!

— Эх! — вздохнул Дэвид, глядя ему вслед. — Сдает старик, быстро сдает — не по дням, а по часам.

И с этими словами они расстались — каждый в полной уверенности, что товарищ дряхлее его, и оба чрезвычайно довольные своей бесхитростной выдумкой насчет Бекки Морган, кончина которой больше не будет служить им неприятным напоминанием о собственном возрасте по крайней мере еще лет десять.

Девочка постояла несколько минут, глядя, как глухой Дэвид выбрасывает заступом землю из могилы, и часто останавливается, чтобы откашляться и перевести дух, послушала, как он бормочет, посмеиваясь, что кладбищенский сторож совсем никуда не годится, потом повернулась в раздумье, пошла в глубь кладбища и вдруг увидела учителя, который сидел на зеленом могильном холмике, с книгой в руках.

— Ты, Нелл? — весело крикнул он, закрывая книгу. — Как приятно тебя видеть на воздухе, под лучами солнца. Я боялся, что ты опять сидишь в церкви.

— Боялись? — переспросила девочка, садясь рядом с ним. — А разве это плохо?

— Нет, нет! — сказал учитель. — Но иной раз надо же и развлечься… Не качай головой, не смотри на меня с такой грустной улыбкой.

— Грустной? Нет, я не грущу. Если бы вы знали, как мне хорошо! Счастливее меня нет никого на свете!

В порыве благодарности девочка взяла его руку в свои и нежно сжала ее.

— В этом воля божия, — помолчав, сказала она.

— В чем?

— Во всем! Во всем, что мы видим вокруг себя. Но кто из нас загрустил теперь? Смотрите — я улыбаюсь.

— Я тоже, — сказал учитель. — Улыбаюсь при мысли о том, сколько раз мы с тобой еще будем весело смеяться, гуляя здесь. Ты с кем-то разговаривала сейчас?

— Да, — ответила девочка.

— И этот разговор навел тебя на печальные мысли? Наступило долгое молчание.

— Почему? — мягко спросил учитель. — Расскажи, поделись со мной.

— Мне больно… мне очень больно… — сквозь слезы проговорила девочка, — что память об умерших исчезает так быстро.

— Неужели ты думаешь, — сказал учитель, поймав ее взгляд, скользнувший по кладбищу, — что неприбранные могилы, засохшие деревья, увядшие цветы говорят о равнодушии, о холодном пренебрежении? Неужели ты думаешь, что далеко отсюда не совершаются дела, которые служат лучшим памятником умершим? Нелл, Нелл! Может быть, в эту самую минуту зреют высокие мысли и творятся благие деяния в честь тех, кто погребен в этих забытых, как нам кажется, могилах.

— Довольно, довольно! — быстро проговорила девочка. — Я все поняла! Как я могла не почувствовать этого раньше, зная вас!

— Все то чистое, доброе, что уносит смерть, никогда не забывается, никогда! — воскликнул учитель. — Во что же иначе нам верить, как не в это! Дети, невинные младенцы, с первым лепетом на устах умирающие в колыбели, будут жить в людских помыслах и добрых поступках, даже если их тела испепелил огонь, поглотила морская пучина. Каждый ангел, умноживший собой небесное воинство, творит добро на земле руками тех, кто любил его при жизни. Забвение! О, если бы мы могли знать, какие источники питают добрые поступки людей, смерть показалась бы нам прекрасной, ибо сколько милосердия, сколько благодеяний и светлых душевных порывов расцветает на могилах!

— Да, да! — прошептала девочка. — Это правда, я знаю. И может ли быть иначе, если ваш маленький ученик живет во мне новой жизнью! Друг мой! Добрый, дорогой друг! Как вы меня утешили!

Учитель не проронил ни слова и молча склонился к ней, потому что сердце его было переполнено.

Они все еще сидели вдвоем на том же могильном холмике, когда к ним подошел дед Нелли, — но тут на колокольне пробили часы, и учитель ушел в школу, успев обменяться с ним только несколькими словами.

— Хороший человек, — сказал старик, глядя ему вслед. — Добрый человек. Он нас не обидит. Наконец-то нам ничто не грозит — правда, Нелл? Мы никуда отсюда не уйдем.

Девочка покачала головой и улыбнулась.

— Ей надо отдохнуть, — продолжал старик, гладя внучку по щеке. — Бледная… такая бледная. Раньше была совсем другая, — Когда? — спросила девочка.

— Правда… когда? — пробормотал он. — Сколько недель назад? Хватит ли у меня пальцев на руках, чтобы подсчитать? Нет, лучше не думать об этом. Что прошло, то прошло.

— И хорошо, что прошло, — сказала девочка. — Мы забудем то время, а если и вспомним когда-нибудь, то лишь как о дурном сне, который давно миновал.

— Те!.. — шепнул старик, быстро протянув к ней руку, и оглянулся через плечо. — Не вспоминай о том сне, что принес нам столько горя. Здесь такие сны не снятся. Им нет места среди мира и тишины. Не надо думать о снах, не то они снова будут мучить нас. Глубоко запавшие глаза… худое личико… дождь, стужа, холод… и это еще не самое страшное… Нет, забудем, забудем все, иначе мы и здесь не найдем покоя!

«Боже! Благодарю тебя! — мысленно воскликнула девочка. — Благодарю, что перемена в нем совершилась!» — Останемся здесь, — продолжал старик, — и ты не услышишь от меня ни слова жалобы, я буду покорен тебе во всем. Только не прячься, не бросай меня одного! Позволь мне всегда быть с тобой, Нелл! Верь мне!

— Я прячусь, бросаю тебя одного? — сказала девочка, заставив себя рассмеяться. — Да ты шутишь! Дедушка, милый! Посмотри вокруг себя — вот это будет наш сад. Тут хорошо, правда? И мы завтра же примемся с тобой за работу.

— Как ты славно придумала! — воскликнул он. — Смотри же не забудь, — завтра!

Кто мог бы радоваться больше старика, когда на следующий день они принялись за работу? Кто, кроме него, мог бы не сознавать, на какие мысли наводит это место! Они принялись очищать могилы от зарослей бурьяна и крапивы, пропалывать чахлые ростки и кустики, сметать с дерна засохшие листья и траву. В самый разгар работы Нелл подняла глаза и увидела бакалавра, который сидел неподалеку, на перелазе у изгороди, и молча наблюдал за ними.

— Доброе дело, — сказал он, кивком отвечая на реверанс девочки. — И вы столько успели за одно утро?

— Это только начало, сэр, — ответила она, потупившись.

— Доброе дело, доброе дело! — повторил бакалавр. — Но вы убираете лишь те могилы, где схоронены дети, юноши и девушки?

— Постепенно дойдем и до остальных, сэр, — чуть слышно проговорила Нелл, не глядя на него.

Само по себе это как будто ничего не значило и могло объясняться чистой случайностью или же бессознательной любовью Нелл ко всему юному. Но старика, не замечавшего раньше, чьи могилы они убирают, поразили слова бакалавра. Он быстро оглядел кладбище, потом перевел взор на внучку, привлек ее к себе и стал уговаривать, чтобы она отдохнула. Какие-то давно забытые мысли шевельнулись у него в мозгу. Они не исчезали, подобно многим другим, может быть, более тяжелым, но появлялись снова и слова и весь этот день и следующий. Как-то раз, когда они вместе были на кладбище, Нелл заметила, что дед поминутно бросает на нее тревожные взгляды, точно борясь с какими-то мучительными сомнениями или стараясь сосредоточиться на какой-то мысли, и спросила, что с ним. Но он ответил: «Нет, ничего», — и, прижав внучку к груди, стал гладить ее бледные щеки и приговаривать вполголоса, что его Нелл день ото дня крепнет, набирается сил и скоро будет совсем взрослой девушкой.

Глава LV

С той поры старик был полон неустанных забот о внучке, и думы о ней не покидали его ни на минуту. Есть струны в сердце человека — неожиданные, странные, которые вынуждает зазвучать иной раз чистая случайность; струны, которые долго молчат, не отзываясь на призывы самые горячие, самые пылкие, и вдруг дрогнут от непреднамеренного легкого прикосновения. В умах самых косных или по-детски неразвитых спят мысли, и, пожалуй, никакое уменье, никакая опытность не вызовут их к жизни, если они не проявятся сами, подобно тем великим истинам, что ненароком открываются исследователю, когда он ставит перед собой наиболее ясную и наиболее простую цель. С той поры старик уже не забывал о беззаветной преданности внучки, стоившей ей стольких сил. В тот день, отмеченный, казалось бы, таким незначительным событием, он, мирившийся раньше с тем, что девочка терпит лишения и невзгоды, он, видевший в ней лишь товарища по злоключениям, которые заставляли его сокрушаться над своей долей не меньше, чем над долей внучки, — в тот день он понял, скольким обязан ей, понял, до чего страдания довели ее! И с тех пор и до самого конца ни разу, ни единого разу не отвлекся он себялюбивыми заботами и попечениями о собственном благополучии от мыслей о дорогом ему существе.