Лавка древностей - Диккенс Чарльз. Страница 106

— С тех пор он хоть иной раз и развеселится, а все больше тихий, смирный, — продолжал сторож. — Бьюсь об заклад, что вы с ним уже побывали у старого колодца!

— Нет, — ответила девочка. — Мне незнакома та часть церкви, я боюсь и близко туда подходить.

— Пойдем со мной, — сказал он. — Я там с малых лет все знаю. Пойдем!

Они сошли по узкой лестнице в подземелье и остановились под его мрачными темными сводами.

— Вот это место, — сказал сторож. — Ну-ка, открой крышку да держись за меня, не то упадешь. Мне самому трудно нагибаться — годы не позволяют… то есть не годы, а ревматизм.

— Как здесь темно и страшно! — воскликнула девочка.

— А ты туда посмотри, — сказал старик, показывая вниз.

Девочка заглянула в колодец.

— Будто могила, — сказал старик.

— Да… могила, — ответила девочка.

— По-моему, он только для того и был вырыт, чтобы здесь стало еще страшнее и чтобы монахи усерднее молились богу. Скоро его закроют наглухо, замуруют.

Девочка стояла, задумчиво глядя в глубь колодца.

— Посмотрим, чьи беззаботные головы покроет земля к тому времени, когда здесь будет непроглядная тьма. Замуруют его… будущей весной.

«Весной снова запоют птицы, — думала Нелл, стоя у своего окошка и не сводя глаз с заходящего солнца. — Весна! Какая это прекрасная и радостная пора!»

Глава LVI

Дня через два после чаепития, устроенного Квилпом в «Дебрях», мистер Свивеллер в положенный час вошел в контору Самсона Брасса, удостоверился, что, кроме него, в этом Храме Прямодушия [76] никого нет, швырнул шляпу на стол и, вынув из кармана узкий лоскутик черного крепа, начал прикреплять его к тулье поверх ленты. Приладив это дополнительное украшение, он полюбовался своей работой и снова надел шляпу — несколько набекрень, чтобы придать себе еще более траурный вид, потом, чрезвычайно довольный собой, сунул руки в карманы и размеренным шагом стал прохаживаться по конторе.

— Со мной всегда так случается, — говорил мистер Свивеллер, — всегда! Мечты мои косил злой рок, таков удел мой с детских лет — взлелеешь нежный ты цветок, и он увял, цветка уж нет. Пленит ли сердце мне газель, лаская взор мой красотой, я поднесу к устам свирель [77], — а глядишь, эта газель взяла да и выскочила замуж за какого-нибудь огородника.

Удрученный такими мыслями, мистер Свивеллер остановился у кресла для клиентов и упал в его распростертые объятия.

— По-видимому, такова жизнь, — сказал Ричард с покорной усмешкой. — Ну, разумеется! Чему же тут удивляться? Меня это вполне устраивает. Я буду носить, — добавил он, опять снимая шляпу и глядя на нее так свирепо, словно только соображения меркантильного порядка мешали ему дать ей пинка ногой, — я буду носить эту эмблему женского вероломства в память о той, кто одарила меня счастьем, увы, мимолетным, за кого я уже не буду поднимать чашу с вином искрометным и по чьей милости мне до конца моих недолгих дней суждена разлука с морфеем благодатным. Ха-ха-ха!

Здесь необходимо отметить следующее, на тот случай, если такое завершение монолога покажется кому-нибудь несуразным: мистер Свивеллер рассмеялся отнюдь не весело и не радостно (это действительно шло бы в разрез с его мрачными мыслями); находясь в несколько взвинченном состоянии, он исполнил то, что именуется в мелодрамах «сатанинским хохотом», ибо этот самый сатана, по-видимому, всегда хохочет по слогам и всегда ровно в три слога, ни больше ни меньше, о чем мы и считаем нужным упомянуть особо, поскольку это является отличительной чертой всего сатанинского племени.

Зловещие звуки едва успели стихнуть, и мистер Свивеллер все еще сидел, насупившись, в кресле для клиентов, как вдруг в конторе затренькал колокольчик, или, скажем лучше, применяясь к ощущениям нашего героя, раздался похоронный колокольный звон. Бросившись со всех ног отпирать дверь, мистер Свивеллер увидел за ней выразительную физиономию мистера Чакстера и обменялся с ним братским приветствием.

— Вы дьявольски рано осчастливили своим присутствием сие злачное место! — сказал этот джентльмен, балансируя на одной ноге и непринужденно потряхивая другой.

— Да, раненько, — согласился Дик.

— Раненько? — повторил мистер Чакстер, с той изящной небрежностью, которая так шла к нему. — Ну еще бы! Да известно ли вам, любезный мой друг, который час? Половина десятого утра, минута в минуту.

— Может, зайдете? — спросил Дик. — Я в одиночестве. Свивеллер соло. Теперь пора…

— Ночного колдовства…

— Когда гробы стоят отверсты…

— И по кладбищам бродят мертвецы. [78] Закончив этот обмен цитатами, оба джентльмена величественно выпрямились, после чего перешли на прозу и удалились в контору. Такие поэтические взлеты, свойственные всем Блистательным Аполлонам, связывали их между собой тесными узами и помогали им хотя бы ненадолго отрываться от холодной скучной земли.

— Ну, как поживаете, мой прекрасный? — спросил мистер Чакстер, садясь на табуретку. — Мне надо было заехать в Сити по одному личному делу, и я не мог пройти мимо, не заглянув к вам, хотя, клянусь честью, не ожидал застать вас здесь в такую несусветную рань.

Мистер Свивеллер выразил ему свою признательность за столь лестное внимание, и, когда из дальнейшей беседы выяснилось, что он чувствует себя превосходно и что мистер Чакстер тоже не может пожаловаться на нездоровье, оба джентльмена, по обычаю древнего братства, к которому они принадлежали, исполнили припев популярного дуэта «Все отменно хорошо» [79], закончив его длинной трелью.

— Что новенького? — осведомился Ричард.

— В городе тишь да гладь, друг мой, как на поверхности голландской печки, — ответил мистер Чакстер. — Новостей нет. Кстати, ваш жилец в высшей степени странная личность. Перед ним пасует самый острый ум. Первый раз такого вижу.

— А что он натворил? — поинтересовался Дик.

— Клянусь вам, сэр! — воскликнул мистер Чакстер, вынимая из кармана табакерку, крышку которой украшала лисья голова, искусно вырезанная из меди. Этот человек — полнейшая загадка, сэр! Представьте, он подружился с нашим практикантом! Наш Авель существо совершенно безвредное, но мямля и размазня, каких свет не создавал. Тебе захотелось водить с кем-нибудь компанию — допустим. Так почему же не сойтись с человеком который разбирается в кое-каких вопросах и от которого можно понабраться и ума и хороших манер? У меня есть свои недостатки, сэр…

— Бросьте, бросьте! — перебил его мистер Свивеллер.

— Нет, есть! И никто другой не отдает себе такого полного отчета в своих недостатках, как ваш покорный слуга. Но, — подчеркнул мистер Чакстер, — я не робкого десятка. Мои злейшие враги — а у кого их нет, сэр? никогда не упрекали меня в робости. И скажу вам по чести, сэр, если бы мне было отпущено судьбой столько же привлекательных качеств, сколько их есть у нашего практиканта, я украл бы где-нибудь головку честерского сыра, привязал бы ее себе на шею и утопился. Жил, покрытый позором, так и умирай позорной смертью! Вот как я на это смотрю, сэр!

Мистер Чакстер умолк, постучал указательным пальцем по лисьему носу, взял понюшку табаку и в упор посмотрел на мистера Свивеллера, словно говоря: «Думаете, я чихну? Жестоко ошибаетесь!» — И ваш жилец не только подружился с Авелем, — продолжал мистер Чакстер, — но завел знакомство с его отцом и матерью. Как вернулся из этой своей сумасбродной поездки, так прямо к ним — к ним домой! Кроме того, ваш жилец благоволит к пройдошливому юнцу, и он теперь наверняка повадится ходить сюда чуть не каждый день, в чем вы сами убедитесь. Со мной же, помимо обычных «здрасте, прощайте», за все время не сказал и двух слов. И доложу вам, сэр, — заключил мистер Чакстер, сокрушенным покачиванием головы давая понять, что всякому долготерпению есть предел, — от всего этого решительно отдает дурным тоном, и если бы не мой патрон, который без меня как без рук, я счел бы за лучшее порвать с конторой. Это был бы самый правильный выход из положения.