Пастор (ЛП) - Симон Сиара. Страница 24

— Привет?

— Ты собираешься на Среднеамериканский конвент духовенства в следующем году? — спросил епископ Бове, сразу перейдя к делу. — Я хочу попасть в комиссию вместе с тобой. И хочу, чтобы ты был там.

— Я ещё не решил, — ответил ему и понял, что мои ладони стали потными, словно меня вызвали в кабинет директора, в чём-то заподозрили или что-то в этом роде. Дерьмо. Если я чувствовал эту нервозность, говоря с ним по телефону, что же тогда будет, увидься я с ним лично?

— Думаю, это наконец-то тот год, когда мы получим комиссию, в которую хотим попасть, — заметил епископ. — Ты знаешь, как долго я настаивал на ней.

Комиссия, которую мы хотели… Комиссия по жестокому обращению. Епископ Бове последние четыре года подавал заявки в организацию переподготовки кадров духовенства, и каждый раз их отклоняли. Но руководство внутри организации поменялось, теперь у руля стояли молодые специалисты, и я знал, что Бове в частном порядке рассказал о его наконец-то полученной спорной комиссии.

Но как я собираюсь находиться в бальном зале отеля, наблюдая за морем священнослужителей, и позволить себе читать им лекцию об опасности заблудшей сексуальности пастора? Я взглянул на свою столешницу, где скользнул в Поппи. Не совсем внутрь. Но этого хватило, чтобы кончить. И заставить её кончить тоже. Я потёр свои глаза, пытаясь избавиться от этого зрелища.

Может ли клятва быть не полностью нарушена? Может ли быть грех частично совершённым?

Точно нет. Пусть об этом даже никто и никогда не узнает, я понял, что разрушил легитимность с собой, и возможно, это было хуже, чем если бы всё произошло публично. Во что я вляпался? Смогу ли когда-нибудь снова позволить себе говорить — проповедовать — вещи, которыми был так озабочен?

— Тайлер?

— Если ты заполучил комиссию, я буду там, — пробубнил я, продолжая тереть свои глаза. Я начал видеть искры.

Ну, это лучше, чем мои грехи.

— Я знал, ты согласишься. Как поживает церковь Святой Маргариты? Как Милли? Она задала жару епархиальному бухгалтеру на прошлой неделе за то, что он поставил не на своё место твои квартальные отчёты по церковной десятине. Я даже слышал, что она довела бедного мужчину до слёз.

— Здесь всё хорошо, всё действительно идёт хорошо, — лгал я. — Просто готовимся к этому осеннему молодёжному призыву.

И вы знаете, грёбаные надеющиеся новообращённые.

— Хорошо. Горжусь тобой, Тайлер. Я не говорю об этом очень часто, но работа, которую ты проделал в этом городе, не что иное, как чудо.

«Остановись, — умолял я его молча. — Пожалуйста, прекрати».

— Ты проделал работу Христа, Тайлер. Ты пример для подражания.

«Пожалуйста, пожалуйста, прекрати».

— Ну, вынужден тебя отпустить. И комиссия — напишу тебе, как только узнаю.

— Ты уверен в этом?

— Ладно, я позвоню. Пока, Тайлер.

Я отключился и смотрел на свой телефон минуту.

Я проснулся, твердя себе, что вчера было моим первым днём новой жизни. Мой целомудренный день. И сегодня должно быть легче. Так почему же у меня такое чувство, будто мои грехи всё ещё следуют за мной? Всё ещё выслеживают каждый мой шаг?

«Потому что ты не покаялся в них, Тайлер».

Я был идиотом. Я должен был сделать это в первую очередь. Я сидел в исповедальне по ту сторону ширмы каждую неделю: почему же мне в голову не пришло искать другую сторону? Искать прощение и ответственность, в которых нуждался каждый человек?

Следующая неделя. Мне бы хотелось поехать в Канзас-Сити в четверг, чтобы посетить своего духовника — человека, с которым ходил в семинарию — а потом я бы поужинал с мамой и папой, и всё стало бы намного лучше.

Я чувствовал небольшое волнение от утешения этим планом. Всё обещало сложиться хорошо.

***

Поппи пришла вчера на утреннюю мессу и позже разыскала меня, чтобы согласовать наш план по поводу сегодняшнего обеда. Мне хотелось пообедать с ней прямо тогда — или иметь её на обед, я ещё не был уверен — но она улизнула в тот же момент, когда с нашими планами всё решилось, а я томился в обычной толпе засидевшихся после службы копуш. Она что, пыталась держать дистанцию? И если да, то это потому, что она так хотела? Или это сознательное одолжение для меня?

Мысль о том, что это то, как с этого момента мы будем вести себя друг с другом— по-деловому и резко — заставила меня чувствовать себя несчастным.

Что было глупо, потому что это всё, чего я хотел — нет, что я должен был хотеть — но не делал. Я хотел обе жизни — ту, где мы бы были верующей и пастором, и другую, где мы были бы мужчиной и женщиной — и каждое мгновение, проходящее без моего рта на коже Поппи, утекало всё больше и больше моей силы воли, пока я не оставался с неудобным осознанием того, что вынес бы какую бы ни было вину и наказание, лишь бы коснуться её снова.

Сегодня эти мысли продолжали затуманивать мой разум, когда я собирал свои вещи и после шёл два квартала к ближайшей винодельне. Я ожидал увидеть её одну, но был приятно удивлён, заметив Поппи, оживлённо беседующую с Милли в винном саду, с откупоренной бутылкой чего-то белого и охлаждённого на столе.

Поппи помахала мне:

— Я пригласила Милли, надеюсь, ты не против?

— Конечно же нет, — прервала Милли до того, как я смог бы ответить. — Этот парень едва может определить время по часам, не говоря уже о бюджете крупного проекта.

Я притворно нахмурился, глядя на неё:

— В этой сумке у меня, ты знаешь, очень даже упорядоченная стопка стикеров и салфеток из бара.

Милли шумно задышала, словно я подтвердил каждый её тёмный страх. Я взглянул на Поппи, и некоторая незрелая часть меня захотела убедиться, что она смеялась, а затем пожелала высказаться, как чудесно выглядела Поппи. Она была одета в бирюзовые узкие джинсы и достаточно свободную футболку, мягкий тонкий хлопок напомнил мне о той кофте, бывшей на ней тем субботним вечером… Кофту, через которую я ласкал её соски. Волосы Поппи были сплетены в беспорядочную косу и перекинуты через плечо, её глаза казались более зелёными, чем коричневыми, в солнечном свете, что пробивался сквозь лозы винограда, покрывающего беседку, её губы — как всегда — были накрашены красной помадой, но почему она должна выглядеть так охрененно сексуально всё чёртово время?

— Садись, мой мальчик, пока Рислинг (прим.: технический (винный) сорт винограда немецкого происхождения, используемый для производства белых вин) не нагрелся, — сказала мне Милли. — Теперь, Поппи, объясни Отцу Беллу то же, что говорила мне.

Я выдвинул стул из кованого железа и сел, уже потея во время ранней сентябрьской жары. Милли наполнила прохладным вином третий бокал, и я принял его, благодаря за то, что мог смотреть на что-то, помимо Поппи.

— Что ж, — приступила Поппи, — для начала я не знакома с тем, что вы, ребята, делаете для сбора средств или делали в прошлом, так что не хочу задеть чьи-либо чувства или что-то такое.

— Ты не заденешь, — пообещал я ей.

— Но скажи мне, если я это сделаю. Это же твой проект всё-таки.

— Это проект церкви, — ответил я. — И так как ты пришла в церковь Святой Маргариты, теперь и твой проект тоже.

Она вспыхнула небольшим счастливым румянцем, как будто это порадовало её, и, прослеживая пальцем края её iPad, начала говорить. Я вспоминал свои мысли о ней в ходе нашей встречи, ведь она была прирождённым волонтёром, любящим помогать. Я видел это в её глазах, когда она говорила: волнение и целеустремлённость.

— Я заметила, что в Вестоне огромное количество сезонных фестивалей, это не является необычным для города типа кровать-и-завтрак, — говорила она. — И ещё я заметила на церковном сайте рекламу того, что ваши двери всегда открыты для посетителей во время этих праздников. Вы когда-нибудь делали нечто большее?

— На самом деле нет, — ответила Милли.

— И сколько гостей у вас обычно бывает?

Я попытался припомнить:

— Три? Четыре?