Неприкаянные письма (сборник) - Харрис Джоанн. Страница 6

– Тут такая штука, – произнесла мама.

Признаюсь, внимание мое малость отвлеклось, но эти слова вернули сосредоточенность. За последние два года я пришел к осознанию, что эти три слова зачастую служили сигналом какой угодно текущей сдерживаемой мании.

– Кое-что пропало.

– Что? – спросил я, стараясь придать беспечность своему голосу. У меня богатый опыт по избавлению от подобных мелких одержимостей, в убеждении, что мама непременно сумеет отыскать запропастившийся магазинный чек на покупку новой посудомойки в 2008 году, что это не такое уж безнадежное дело в ряду ее занятий.

– Офицер, – сказала она.

Разум мой еще полсекунды переваривал всех военных в ее городке, кого она могла бы иметь в виду, зато тело оказалось быстрее. Сердце забухало сильно – сразу.

– Что?

– Из отцовых шахмат.

– У папы были шахматы?

– Разумеется, были. Ты их должен помнить.

Я не помнил.

– Ты хочешь сказать, что они пропали?

– Офицер, – терпеливо повторила мама. – Надеюсь, я вполне понятно выразилась. Говоря… «офицер».

Хорошо бы еще помнить, что ваши родители остаются вполне соображающими индивидами, какими бы чокнутыми ни казались временами.

– Ну да, ну да, окей. Но теперь пропал?

– Я наводила порядок в ящиках в его берлоге и наткнулась на шахматы. Избавиться от них я не в силах, разумеется. Играть он никогда особо не играл, что уж там, дома у него такой возможности и не было… я играть не умею, а ты никогда не проявлял к этому интереса… Зато я помню, как он купил эти шахматы, незадолго до твоего рождения. Премиленькое коричневое дерево. Ты точно их не помнишь?

У меня дыхание перехватило.

– Не помню. Слон, да, мам?

– Ах да! Ну так он исчез. Один из них. Все остальные фигуры на месте… Ну, я полагаю, что это так, не очень-то уверена, сколько этих, как их… пешек должно быть, зато все остальные по парам и четверкам. Квартетами. Или каре. Или как бы оно там ни звалось. Кроме Слонов. Их всего три. Это ведь неправильно, так?

У меня никаких воспоминаний о том, что у отца были шахматы. Это ничего не доказывает: всего из детства не упомнишь. Только показалось мне очень странным, что сегодня мы должны вести этот разговор.

– Наверное, он в каком-то другом ящике где-то.

– Ни боже мой, – ответила мама бойко. – Я их все просмотрела.

Само собой, подумал я.

– А как насчет…

– В доме его нет нигде.

– Так, полагаю, где-то он затерялся, – говорю. – Отец думал, что найдется, да и не велика беда, ведь он шахматы в руки не брал.

– Уверена, ты прав, Мэтт, – сказала мама, уже успокоенная, судя по голосу, словно бы сказанное мною составило суждение по этому поводу из более высоких и надежных авторитетных кругов, нежели те, к каким она относила самое себя. Мы поговорили еще минут десять, только я не помню, о чем. Когда я вернулся в кабинет, то первое, на что обратил внимание, – запах.

Шахматная фигура стояла на столе. Я услышал, как к дому подъезжает машина, и полез в ящик стола за мятным освежителем воздуха.

Уже ближе к вечеру заявился Скотт. На сей раз, вместо того чтобы, как обычно, пойти прямо к моему столу, он затаился в отдалении. Казался притихшим.

– Все окей?

– Наверное.

– На самом деле я хотел тебя спросить кое о чем, – говорю.

– О чем?

Я кивнул на шахматного Слона:

– Это ты его туда поставил?

– Нет. Он там стоял, когда я вчера заходил. Я тебя про него спрашивал, помнишь?

– Знаю. Я хотел сказать… Ты его туда поставил сегодня? Утром? До того, как к зубному поехал?

Малый, похоже, запутался.

– Нет. Он уже стоял там, так?

– Так.

Я понимал всю чудовищную нелепость предположения, будто сын отправился бродить по лесу, наткнулся в папоротниках или опавших листьях на шахматную фигурку и принес ее обратно. И все же ничего лучше мне в голову не приходило. Я много времени потратил, чтобы отыскать хоть какое-то разумное объяснение возвращению Слона. И нелепость стала моим единственным шансом. Теперь же у меня не осталось ничего, кроме ощущения пустоты в желудке.

– Ладно, не важно. Как анализ книги продвигается?

– Ты весь день сегодня кашляешь, – сказал Скотт. – Мне слышно из моей комнаты.

– Серьезно?

– Да. Тут не так далеко.

Вообще-то я разговор не о том вел. Того, что кашляю, я не замечал.

– Извини. Аллергия.

– Это не из-за нее.

Я обернулся, ловя его взгляд:

– Что?

– Ты ведь курил, разве нет?

– Нет, – говорю.

– Ты лжешь. Я знаю, что ты курил.

– Скотт, я… – начал я и осекся. – Окей, курил. Сегодня парочку выкурил. Сожалею. – Сын отрешенно кивнул. Это было похуже его обычной тактики – ударяться в крик. – Правда, сожалею.

– Так брось.

– Не так-то это легко, если честно. – Я ожидал, что сын пустится повторять свое весьма потрепанное соображение о том, как невероятно просто перестать совать себе в рот всякую горящую гадость, но он вместо этого шмыгнул носом.

– Мне не нравится этот запах.

– Что за запах?

Скотт указал на Слона:

– От этой штуки.

– Мне он тоже не нравится.

– Пахнет так, будто он умирает. – Я не знал, что сказать на это. – Тебе нужно от него избавиться, – произнес сын.

Уже пробовал, подумал я. Это труднее, чем ты думаешь.

Неожиданно Скотт подошел и обнял меня.

– Я люблю тебя, – сказал он очень тихо, крепко обхватив руками мои плечи, зарывшись лицом мне в шею.

После ужина, когда Скотт был у себя наверху и по спирали снисходил ко сну, я сказал Карен, что хочу пройтись и, может, загляну к соседу, выясню, как у него дела идут.

– Мило с твоей стороны, – заметила она. – Жду тебя в постели.

Я задержался у себя в кабинете, сунул кое-что в левый и правый карманы брюк и вышел из дому.

– Верны своему слову, – приветственно произнес Джерри, когда я зашагал по его дорожке. Он сидел на террасе, в сторонке на столике выстроилась небольшая шеренга пустой посуды. – С «Янтарным», боюсь, я уже покончил. «Якорь» подойдет?

– Вполне и в охотку.

Мы сели и какое-то время беседовали. Я неспешно вытянул один стакан, согласно кивнул на второй. Джерри к тому времени осушал, должно быть, шестой, если не седьмой.

– Так как же вышло, что у вас детей не было?

Он пожал плечами:

– Дарлин их никогда не хотела. Кумекаю, нагляделась на тот кабак, что ее родители устроили, решила, что не желает в таком участвовать.

– Не слишком радостное детство?

– Скорее, хрень полная. А потом еще и отец от них ушел. Дарлин так ему этого и не простила, хотя сам я, повстречавшись несколько раз с ее мамашей, вполне его понимаю. Семья вроде этой, на мой прикид, это всегда дальний прицел на то, что она сумеет заклинить семейную жизнь навсегда.

Все это я уже слышал. Просто нужно было услышать это еще раз.

– Мне кажется, тяжело, когда кто-то из родителей тебя бросает. От такого длинная тень ложится.

– Так оно и есть. Еще пива?

– Еще стаканчик, может быть.

Когда была откупорена очередная бутылка, я залез в карман и вытащил свои сигареты. Если вы курильщик, то знаете: под пиво они идут расчудесно.

– Не возражаете?

Джерри тряхнул головой. Когда я положил пачку на стол, то заметил, как метнулся к ней его взгляд. Мы еще поговорили о том о сем. Выпив пива наполовину, я закурил еще сигарету. На этот раз было совершенно ясно, что Джерри с пачки глаз не сводит.

– Не смею вам предлагать, – сказал я.

Он продержался до следующей бутылки пива. К тому времени нам уже море было по колено, и это предрешило исход дела.

Пару часов спустя (теперь уже порядком пьяный) я наконец поднялся.

– Я вправду лучше пойду.

Джерри сонно улыбнулся мне, попыхивая пятой, если не шестой сигаретой.

– Рад, что вы заскочили, Мэтт. Полная веселуха.

– Мы и еще разок повторим вскорости. – Я протянул руку к пачке сигарет, но увидел, какими глазами он смотрел на нее. – А пес с ними, оставьте себе.