Взыскание погибших - Солоницын Алексей Алексеевич. Страница 38
— Да ты погодь, комиссар, — сказал, двинувшись вперед, другой рабочий, хорошо знавший Ермакова. — Дай хоть глянем на энтих-то! — и он сунул Ермакову початую бутылку самогонки.
— Да глядите, мне-то что. Только кузов не поломайте!
Задрали солдатское сукно.
— Эка!
— Гляди, мальчишка!
— А энто, сбоку, царица?
— Дурак! Горничная это, царица-то вон, у кабины…
— А девки-то, девки…
— Что девки? Бабы как бабы…
— Да нет…
— Чаво нет? Жалеть их вздумал? Нашей-то кровушки сколько они выпили, а?
— Да ведь оно так, а все ж…
— Ладно, закрывай, нечего глазеть! Ехать надо.
— Мы с вами?
— Куды столько народищу? — крикнул Ермаков. — Пятерых берем, и будя. Остальным стать в оцепление здесь. Второе кольцо поставить у Четырех Братьев. Организуй, — он ткнул пальцем в коренастого, отхлебнул из бутылки и протянул ее знакомцу.
— Да бери с собой, пригодится!
— Ладно, — Ермаков сунул бутылку в карман. — Едем! — и залез в кабину к Люханову.
Отряд двинулся вперед.
Будочник у железнодорожного переезда не высовывался — таков был приказ. Но в окошечко он видел, как проехал грузовик. Ясно, что в нем везли убитых.
За переездом дорога раздваивалась на две ветки. Одна, через лес, вела в деревню Коптяки, другая шла к югу, через болото, местами непроходимое.
Развилка начиналась там, где прежде росли четыре могучих сосны. Место назвали урочищем Четырех Братьев. Теперь на месте развилки торчал лишь один пень.
Обе дороги за болотистым местом, верстах в пяти, соединялись. Весь этот район именовался Ганиной Ямой — по названию маленького прудика, который находился в середине района. Здесь было много шахт, шурфов, котлованов — когда-то велись рудничные разработки.
Ермаков выбрал поляну, которая находилась поближе к руднику, в глухом лесу.
Посреди поляны был глиняный холмик, дальше — заброшенная шахта. На краю росла старая кривая береза, перед ней — кустарник. Грузовик не доехал до поляны, застрял на дороге. Тела убиенных перегрузили на брички. Но и брички не могли проехать к поляне — мешали кусты и деревья. Ермаков приказал срубить молодые березки, сделать носилки. Других заставил разжечь костерок, чтобы отгонять зверевших с каждым часом комаров. Тела перенесли к глиняному холмику, свалили в кучу. Ермаков заглянул в шахту. Она была достаточно глубока. На дне блестела вода.
— Валежнику тащите! — приказал он.
Его покачивало, он чувствовал тяжесть в ногах, гул в голове. Глаза слипались сами собой. Он вытащил из кармана бутылку и отхлебнул.
— Давай! — крикнул Петр.
Убиенных бросили в шахту. Не забыли кинуть туда и трупик мопса Джемми — это был наказ гостя.
Забросали шахту валежником и пошли к машине.
Грузовик к этому времени вытащили из ямы и откатили на дорогу. Сели по местам — в кузов грузовика, по бричкам — и двинулись к Екатеринбургу. Солнце уже светило в небе, перекликались утренние птахи…
Глава восемнадцатая
Четвертая тайна убийц
17–18 июля 1918 года. День, вечер
Когда Ермаков вернулся в Уралсовет, надо было как следует его отматерить за то, что он не догадался о том, что царские тела по ритуальному закону надо выбросить на помойку — вместе с трупом собаки. Собачка Джемми, которую Анастасия носила то в муфте, то в рукаве, оказалась кстати. Вторая собачка, Джой, царевича Алексея, куда-то пропала. (Позже выяснилось, что ее украл пулеметчик Летемин.)
Теперь по этому же закону предстояло тела поднять и уничтожить. Ермаков едва держался от усталости на ногах. Глаза его слипались. Он не мог понять, почему Голощекин, Сафаров, Войков и даже Юровский, давшие ему прямое указание сбросить тела в шахту, бранят его. Он сел на кожаный диван, свесил голову.
— Мне надо немного поспать, — сказал он.
— Не здесь. Идем в мою комнату, — Белобородов увел Ермакова в кабинет, который находился здесь же, за дубовой дверью.
— Я сейчас. — Ермаков улегся на кровать не снимая сапог. — Сейчас…
Белобородов стащил с Ермакова сапоги. В нос ударил крепкий запах вони. Белобородов поморщился и едва сдержался, чтобы не сплюнуть. Вернулся в кабинет.
— Ну что же, — сказал Шая, — надо ехать. У нас все готово?
— Все! — подтвердил Войков.
Они вышли на улицу, расселись по машинам. Гость, Голощекин, Юровский — в легковую, Войков — в грузовик, к шоферу. Только завели мотор, как в дверях подъезда показался Ермаков.
— Стойте! — крикнул он и быстро подошел к грузовику. — Без меня можете заплутать. Едем! — и он сел в кабину рядом с Войковым.
— Ты несгибаемый революционер, — то ли утвердительно, то ли издевательски сказал Войков.
Ермаков надвинул фуражку на глаза:
— Высплюсь по дороге!
По тому же пути вернулись на поляну Ганиной Ямы. Поставили оцепление, и Ермаков подвел чекистов к шахте, куда ночью сбросили убиенных:
— Здесь!
— Ну, приступим, — теперь командование взял на себя Голощекин, получивший подробные инструкции от гостя. — Нетребин, срубите пару сосен и готовьте кострище. Бочки из грузовика принесите. Петр, кто в шахту полезет?
— Да хоть я! — вызвался пулеметчик Наметкин.
Это был верткий, хваткий мужичонка, всегда готовый услужить. Худощавый, жилистый, умеющий быстро освоить любую работу, он одинаково хорошо работал и за станком, и за пулеметом. Главное, к чему стремился Наметкин, — побольше заработать, а уж что делать — неважно.
Он спустился в шахту и ловко обмотал веревкой тело государя.
— Тащи!
Тела уложили на поляне в два ряда. Они успели заледенеть и сейчас, на солнце, оттаивали. Обескровленные лица стали совершенно чистыми, и если бы не закрытые глаза, убиенных можно было принять за живых.
— Гляди, ну чистые мощи! — сказал бородатый мужик.
— Коли мощи, может быть, приложишься? — Наметкин хохотнул. — А ты, — ткнул локтем чубатого парня, который помогал ему вытаскивать из шахты тела, — можешь теперь форсить — саму царицу тискал!
С протяжным стоном, гулко ухнув, упала срубленная сосна. Ее тут же принялись обрабатывать — срубали лапник, раскалывали на бревна, чтобы сложить кострище.
Тут командовал рабочий Павлушин. Его Ермаков взял как «специалиста по сжиганию», потому что Павлушин работал в котельной. К нему обращались и когда надо было заколоть и разделать корову или хряка. Ударом молота он оглушал быков, после чего вонзал специально наточенный нож в бугорок на голове, и бык, оседая, валился на землю.
Сейчас Павлушин, переваливаясь на толстых ногах, ходил вокруг тел убитых, прикидывая, как их разрубать. Ему было приказано сжечь побыстрее, а для этого тела необходимо расчленить.
— Ну чаво, будете раздевать их? — спросил Павлушин.
Он курил самокрутку, придерживая ее правой рукой. В левой у него был топор. Голощекин обратил внимание, что он остро отточен и сверкает на солнце.
— Раздевать не будем, — сказал Шая. — Сначала отделим головы. Первому — царю.
— Так это у меня просто — одним ударом. — Мясистое лицо у Павлушина выражало полную уверенность в том, что он говорил.
— Подожди, сейчас, — Голощекин отошел к Юровскому.
Тот, сидя на пеньке, еще раз просматривал брошюру на немецком языке по хирургическим операциям — там были в популярной форме изложены правила по отделению органов тела.
— Ну что, Янкель, сможешь? — спросил Голощекин.
Юровскому, как бывшему фельдшеру, было поручено отделить голову царя от туловища. Затем голову следовало погрузить в бочку со спиртовым раствором, специально приготовленную Вайнером. Голову царя обязали доставить в Кремль. Такова заключительная часть ритуального убийства. Новый царь должен видеть отрубленную голову бывшего царя.
— Если не смогу, поручим этому, мяснику?
— Поглядим, как он рубит. И тогда решим.
— Согласен! — Юровский сунул брошюру в карман. — А как с конспирацией?
— Когда приготовят кострище, останемся втроем. Всех отправим в оцепление.