Распутин. Тайна его власти - Хереш Элизабет. Страница 59

Там сидели четверо мужчин — монах, священник высокого ранга, со сверкающим крестом на груди, маленький поп, какой-то господин восточной внешности [69] и болезненно выглядевший молодой человек — очевидно Осипенко, секретарь Питирима [70]. Общество было относительно пьяным. На столе стояло множество пустых бутылок, громадный поднос с осетриной, два — три торта, бесчисленное количество небрежно открытых консервных банок, содержимое которых было так же разбросано по скатерти, как куски хлеба, соленые огурцы, белый хлеб и пироги.

— Я тут к Вам привел одно сокровище, — произнес Распутин, посадил меня рядом с собой во главе стола спиной к окну, как он это всегда делал. Пододвигая бокал вина пожилому мужчине справа от себя, он крикнул:

— Ну, князек, наливай! — он протянул мне бокал с мадерой:

— Пей, душенька, это мне принес Ванька, — он показал на молодого мужчину.

— Но мне не хочется, — отклонила я бокал.

— Почему бы нет, моя девушка? — подал теперь голос монах, еле ворочая языком. — Выпивка — это ни в коей мере не грешное действие, потому что на это нам дал благословение даже наш святой отец Владимир, который высказал великую правду: „выпивка — это удовольствие России и без нее мы не можем“.

— Правильно, отец, правильно, — поддержал его тот, кого Распутин назвал „князьком“, очевидно, князь [71], — мы без вина, как рыба без воды.

— Ты прав, князь, ты прав, — бормотал Распутин и передал ему мадеру. — Пей, грех невелик. Через грех очищается душа. А потом нас очистят наши возлюбленные!

— Только они могут замолить Ваш грех? — взяла я слово.

Распутин так сильно стукнул кулаком по столу, что все чашки подпрыгнули:

— Еще бы! Ваши — может, и нет, но мои сибирские. У меня для этого есть свои люди!

— По правде, у тебя это есть, батюшка Григорий Ефимович, — лепетал абсолютно пьяный поп, которому икота помешала продолжить.

— Ты так хорошо заботился о своих земляках, дай бог тебе долгих лет здоровья… Ты открыл нам источник благосостояния, с тех пор как останки святого Иоанна Тобольского выставлены у нас как мощи — нам каждую минуту несут пожертвования…

— Пожертвования! Ты врешь, поп! — закричал на него Распутин. — Мощам не нужны никакие деньги, это все течет в ваши карманы! (…) Вы будете мыть мне ноги и пить эту воду, это верно!

— Да, мы и пьем, мы пьем! — подтвердил все более пьянеющий монах, икнув.

— Я это и Самарину сказал, а сегодня или завтра… — Распутин два раза сплюнул — давайте выдвинем еще одного заступника, говорю я вам! — Распутин вновь с усилием стукнул кулаком по столу.

— Это так, это так, твои слова всегда мудры и справедливы, Григорий Ефимович, — согласился князь, который без конца подливал вино.

— Они думали, что могут нам что-то запретить, но тогда Варнава и я открыли самого Иоанна Тобольского… Ну, теперь я царь или нет? — гордился Распутин.

— Какой Иоанн Тобольский? — хотела знать я.

Распутин оживленно повернулся ко мне:

— Варнава и я привезли его в Сибирь. Везде в России есть мощи, как сено, а у нас ничего нет. Но без мощей ведь дело не пойдет…

Трапеза продолжилась в доме Соловьева, члена Священного Синода. Здесь обсуждался вопрос о предложении Питирима на должность архиепископа и митрополита Петербургского.

— Как обстоят дела с Питиримом — ты что-нибудь уже решил, отец? — спросил хозяин дома Соловьев.

Распутин щелкнул языком.

— Решил, решил. О нем ходят плохие слухи. Ничего, я не брошу его им на растерзание. Питирим — прекрасный человек, нужно только немного подождать. Он хитрый и выпивать тоже умеет неплохо. Я уже написал царю. Этот пост должен занять только Питирим. Он наш человек.

— Ему нужно только приказать молчать, — озабоченно высказался хозяин дома.

— Зачем? — спросил Распутин.

— Чтобы его оставили в покое, — спокойно ответил Соловьев.

Но Распутин мыслями уже витал где-то:

— Давайте сюда балалайку! Давайте ее сюда! — крикнул он неожиданно.

Моментально появились два балалаечника, и было слышно, как с шумом открывались бутылки шампанского. Распутин вскочил и с первыми же звуками балалайки пустился в пляс, подбадривая музыкантов:

— Эх, вы, эх, эх! А для души вы ничего не исполнили!

Он взял бокал и протянул его старшему священнослужителю, который, казалось, уснул и теперь испуганно открыл глаза.

— Ну, если ты не хочешь, пусть он останется! — и сам осушил залпом бокал, который затем бросил на пол и пустился в пляс.

Безудержно, словно сумасшедший, он носился по комнате, сметая все, что попадалось на пути, чтобы под конец в своей лиловой рубахе с красными кистями и высоких лакированных сапогах исполнить соло как на сцене. Священнослужитель на мгновение открыл глаза, потом рот и начал громко смеяться.

Между тем, Распутин поднял меня с места и начал крутить вокруг себя. Неожиданно он остановился. Молодой человек лениво растянулся на полу, другой монах — в углу, старший священнослужитель спал. Когда Распутин захотел прижать меня к стене и приблизил свое горячее лицо к моему, подошла хозяйка дома и спросила, не хочет ли он еще выпить — мадеру или шампанское.

— Давай сюда и то, и другое! — крикнул Распутин.

Затем он отпустил меня и сел.

Хозяин дома захотел продолжить разговор о церкви, который, очевидно, пришелся ему по душе. Но Распутину этого не очень хотелось. Пока Соловьев ожидал ответа на свой вопрос, Распутин вдруг вскочил и ударил по столу кулаком:

— Ах, девочка, проклята должна быть эта церковь. Мы сделаем Питирима, сукина сына, митрополитом! Ах, моя дорогая, зачем мне теперь Синод, зачем мне нужен Самарин, я сам знаю, что я делаю…

Старый священнослужитель испуганно открыл глаза.

— А тебя, — обратился Распутин ко мне, — я больше не отпущу. Ты останешься на ночь со мной. Ах, моя девочка, дай мне руку! Зачем мне нужна церковь, я плюю на все, зачем мне теперь митрополит…

Когда он отвернулся, я воспользовалась моментом и выскользнула за дверь. Нашла в прихожей свое пальто, быстро набросила его и выбежала из дома. В ушах еще звучала дикая игра балалаек и угрожающие слова Распутина: „Ах, сударыня, дай мне руку… Питирим, хитрая лиса, сорвиголова… Митрополитом должен стать только сукин сын… Эй, Ванька, играй веселей!..“».

Вскоре после этого Питирим уже вправе называть себя митрополитом Петербургским, несмотря на то, что замешан в скандале как гомосексуалист, подозревался в злоупотреблении церковной собственностью и обвинялся в проповеди сектантских учений «хлыстов».

Назначение Питирима митрополитом Петрограда, как стал называться Петербург с начала войны 1914 года, воспринимается общественностью с безропотным смирением. Тем временем у Распутина становится одним союзником больше, который с ним — а нередко и против него — за кулисами дергает за ниточки, с помощью которых можно выдвигать и убирать с постов министров. Однако Россия в первую очередь занята войной, которая всего за несколько месяцев с момента ее начала привела народ к депрессии.

Первые военные операции были успешными для России. Прежде всего, русская армия смогла утвердиться в Галиции. 21 августа (4 сентября по западному календарю) 1914 года царь пишет в дневнике: «Получил сегодня великолепное сообщение — Лемберг и Галич взяты! Слава богу!»

Петербуржцы, которые каждый вечер стояли перед зданием редакции «Русское слово» в ожидании новостей, снимали шляпы, прочтя написанное крупными буквами сообщение: «Лемберг взят!»

— Возвращен славянам! — кричали все.

Те, кто участвовал в акциях по оказанию помощи, вновь были окрылены патриотизмом. Собирали пожертвования, подписывались на военные займы, оживлялась промышленность — все для фронта…

Но вскоре положение изменилось. Немецкое руководство, атакуемое русскими войсками, оттянуло свои подразделения с французского фронта и перебросило их на северо-восток. «Это было нашим спасением», — благодарил французский военный атташе царя и его министра иностранных дел, поскольку благодаря этому не произошло продвижения немецкой армии до Парижа. Осенью 1914 года Гинденбург стал верховным главнокомандующим Восточного фронта, и благодаря его стратегии русским был нанесен удар в Восточной Пруссии и, как следствие, они были изгнаны из Венгрии и Буковины. После победы немцев под Танненбергом — пятьсот лет спустя после разгрома германского рыцарского ордена славянами — русский генерал Самсонов покончил с собой.