Царь и Россия (Размышления о Государе Императоре Николае II) - Белоусов Петр "Составитель". Страница 109

То обстоятельство, что Императрица ныне очищена от возведенной на нее клеветы, не уничтожает того факта, что приписываемая ей легендой «измена» владела обществом того времени и являлась самодовлеющим фактом, значение которого не может не быть предметом изучения исследователя той эпохи.

Так как на вопрос о роли Распутина как немецкого агента мы не нашли ответа у иностранцев, то обращаемся к русским источникам.

В № 119 от 12 сентября 1924 года издающейся в Париже газете «Вечернее время» напечатана статья, подписанная Григорием Гирчичем [426], почетным мировым судьей, бывшим военным следователем по особо важным делам штабов главнокомандующего Деникина и Врангеля. По его свидетельству, по интересующему нас вопросу имеется исчерпывающий материал в работах «Чрезвычайной комиссии для расследования злоупотреблений министров и других высших чинов Империи». Председательствование в Комиссии социалиста большевистского оттенка адвоката Муравьева и бдительный контроль над ее работами со стороны Петроградского совдепа и толпы разнокалиберных интернационалистов, при традиционно честной работе русских судебных чинов, сделали результаты работы Комиссии бесспорными. Комиссия обладала исключительными возможностями для выяснения истины, и отдельное лицо, в особенности частное, никогда и ни при каких обстоятельствах не может располагать бывшими в ее распоряжении материалами и средствами. «До конца сентября 1917 года я заведовал 27-й следственною частью Комиссии, где были сосредоточены все указания, даже малейшие, на измену со стороны представителей власти в Империи и даже членов Царствующей Династии. Все указания были проверены с исчерпывающей полнотой, полным беспристрастием…»

И что же оказалось?

«Среди близких к Царской семье было мало людей верноподданных в благородном значении этого слова, но не было и изменников. Распутин, этот умный, с огромной волей подтаежный мужик, после многолетнего аскетического стажа сбитый с толку петербургским высшим советом, не был шпионом и изменником. В последние годы своей жизни он сделался негодяем, был и предателем — но только чести своих чистых душою державных покровителей, видевших в нем верного выразителя чувств „простого“ народа и человека, одаренного свыше таинственной и благодатной силой. Не был Распутин и дельцом, а с какой-то точки зрения, его можно считать и „бессребреником“».

Гораздо более подозрительно относится к Распутину судебный следователь Соколов в своей книге, излагающей произведенное им следствие об убийстве Царской семьи [427]. В этой книге, ссылаясь главным образом на князя Юсупова и Керенского, в свою очередь ссылающегося на бывшего министра внутренних дел А.Н. Хвостова, он указывает на связь Распутина с группой лиц, несомненно подозрительных в смысле своей деятельности, на разрушение России направленной, и в том числе с какой-то организацией «зеленых», действовавших в интересах врагов России в Швеции.

Вот что говорит князь Юсупов: «Мне все же кажется, что, являясь агентом немцев, он в своей политической деятельности не был вполне сознательным для самого себя и до известной степени поступал бессознательно в своей губительной для России деятельности».

Заключение агента, приставленного для наблюдения за Распутиным военными властями, сводится к следующему: «Ему было ясно, что его (Распутина) квартира и есть то место, где немцы через свою агентуру получали нужные им сведения, но (он) должен сказать по совести, не имел основания считать его немецким агентом. Он был безусловный германофил» (С. 80).

Керенский заявляет на следствии: «Что Распутин был немецкий агент или, правильнее сказать, что он был тем лицом, около которого работали не только германофилы, но и немецкое агенты, это для меня не подлежит сомнению» (С. 80).

Вот, в сущности, весь фактический материал, указывающий на связь Распутина с немцами. Насколько он оказался им полезным как осведомитель, не выяснено; не выяснено также, насколько он был использован ими в качестве проводника немецких чаяний и вожделений.

Однако существенно важным представляется то обстоятельство, что «А.Н. Хвостов, по словам В.А. Маклакова, даже сильно возбужденный против Государя, ни на минуту не допускал мысли, что Императорская чета могла бы иметь соприкосновение с германской интригой; он рядом соображений и фактов это энергично отрицал» (С. 79).

Оценивая значение Распутина, в смысле немецких происков, мы, по-видимому, будем гораздо ближе к истине, последуя словам Жильяра: «Распутин, конечно, был страшным орудием в руках Германского генерального штаба, который, имея полный интерес продлить жизнь столь драгоценного союзника, окружил его шпионами, бывшими, вместе с тем, и его охранителями. Немцы нашли в нем превосходное средство, чтобы компрометировать Двор, и широко это средство использовали» (С. 153). [428]

Дело, конечно, было не в Распутине; удар был направлен на Императрицу. «Наихудшие инсинуации распространялись на ее (Императрицы) счет и встречали доверие даже в кругах, которые до того времени отбрасывали их с презрением… Не удовлетворялись нападками, направленными против частной жизни Императрицы, но ее открыто обвиняли в германофильстве и давали понять, что ее симпатии к Германии могли стать опасностью для страны. Слово „измена“ не было еще на устах, но намеки, полные недомолвок, показывали, что подозрение внедрилось уже в сознание многих. Я знал, что это было результатом немецких пропаганды и интриг… Берлинское правительство уже осенью 1915 года дало себе отчет, что оно никогда не справится с Россией, пока она объединена со своим Царем, и с того времени оно имело только одну мысль: вызвать революцию, которая привела бы к падению Николая II. В виду трудностей, которые оно встречало к нападкам непосредственно на Царя, немцы направили свои усилия против Императрицы, начав исподтишка против нее кампанию диффамации, очень искусно веденную, которая не замедлила принести свои плоды. Не отступали ни перед какой клеветой. Прибегнули к классическому приему, уже ведомому истории, который заключается в нападках, направленных на монарха в лице его супруги; действительно, легче повредить репутации женщины, в особенности если она иностранка. Понимая всю выгоду, которую можно было извлечь из того положения, что Императрица была немецкой принцессой, пытались ловкими провокациями создать о ней представление как об изменнице России. Это был лучший способ скомпрометировать ее в глазах нации. Это обвинение встретило благоприятный прием в некоторых русских кругах и обратилось в страшное орудие против династии» (С. 142–144) [429].

Все приписывали Императрице огромное влияние на ее державного супруга. Если бы она стояла за сепаратный мир с целью спасти от окончательного разгрома свою прежнюю родину, то, конечно, употребила бы на это свое влияние. Государь до последнего дня своего царствования стоял за продолжение войны и даже уже в плену у большевиков в Тобольске говорил, что не отрекся бы от престола, если бы знал, что это может привести к окончанию нашей борьбы с немцами, и тогда в первый раз пожалел о своей жертве. Какой из этого следует сделать вывод? Или тот, что Государь вовсе не так уж был послушен воле своей жены, как это говорили, или что влияние Императрицы в данном случае не проявлялось в том смысле, которое ей приписывали. Трудно допустить, чтобы столь дружные супруги расходились в таком кардинальном вопросе. Из сопоставления всех приведенных фактов совершенно ясно, что Императрица никогда сторонницей сепаратного мира не была.

Что касается вожделений немцев узнавать через Распутина тайны нашей политики и военных планов, то, может быть, к этому и делались попытки. Допуская даже, что кое-что Распутин мог слышать (хотя что мог он секретного слышать из неподлежащего оглашению?), разбалтывать в пьяном виде, нельзя одного не признать, что это зло было неизмеримо меньшим, чем распространение в обществе слухов, что Распутин, близкий к Императрице человек — немецкий агент: вера в такую возможность революционировала страну, а революция в России была в то время единственной надеждой немцев.